Себастьян презирал слабость. А Джим был таким. Слабым и убогим. Мальчишка для битья. Отличная жертва для тех, кому хочется почесать кулаки. И Моран молча наблюдал за тем, как из этого хилого тела вытрясают последние центы, а после швыряют на землю, как ненужный мусор. Мориарти был таким. Ненужным и отвратительным. Себастьян сплюнул горькую слюну и потушил сигарету о школьную стену, усмехаясь чужим сухим рыданиями. Он терпеть не мог таких, как Джим.
Однажды он нашел его прямо за мусорными баками. Снова разбитое лицо, сбитые костяшки пальцев и эти жалкие всхлипы, которые били по барабанным перепонкам. Ему хотелось бы пройти мимо, да и Моран не становился на защиту сирых и убогих. Попросту не его дело. Вот только… Протянул руку и помог подняться, пускай Мориарти тут же и съежился, как кот, которого только что засунули в кипящую кастрюлю. Себастьян долго рассматривал его, потом поправил изгаженный грязью воротник некогда белой рубашки и поволок за собой.
Уже дома, усадив его на собственную кровать, Моран сообразил, что сейчас остался один на один с чем-то, что принимать совершенно не хотелось. Этот затравленный видок, подбитый глаз и попытки замуровать себя в стену, чтобы только никто больше не требовал десять баксов, отрывая тебя от земли за шкирку, вызывали внутри стойкое чувство омерзения. Таких щенков, как Мориарти, топили в реке. И Морану хотелось бы утопить его в собственной ванной. Вот только вышло бросить сухое «раздевайся».
Может, этот мелкий ублюдок привык к приказам сверху: вещи послушно полетели на пол, а Морану захотелось переломать эти ребра, чтобы Джим больше не смог сделать и вздоха. Зацепив сигарету сухими губами, он кивнул в сторону дверного проема, не желая тратиться на слова. Наверное, все и без того понятно.
Острая необходимость свернуть чужую шею застряла где-то прямо в глотке, пока Себастьян наблюдал, как розоватая от смытой крови вода утекала вниз к самым трубам. Где-то он видел мелькающие щиколотки и даже худощавые икры. Ему очень хотелось верить, что Джеймс вообще имел понятие о том, что таким быть попросту нельзя. Иначе Морану точно пора накинуть собственный ремень на чужую шею и зажать его концы так, чтобы чужие ноги начали скользить по дну ванной, чтобы влажное тело Мориарти оставило следы на его собственной рубашке в отчаянной попытке выбраться из этой петли. Но Себастьян только отошел назад, когда Джим неловко выбрался наружу. Будто змея, только что высунувшая голову из яйца. Моран затянулся покрепче, а после выдохнул дым прямо в чужое лицо, на котором застыли капли воды.
- Ты отвратителен, - выдал так, будто всю жизнь только и гнался за возможностью выплюнуть это в лицо Мориарти. А Джим только моргнул и накинул полотенце на плечи в странной попытке спрятаться от этих слов. Морану было ровным счетом все равно на то, что там сейчас творилось в этой голове на этих самых плечах, где сейчас красовалось его полотенце. Вот только от вида цветущих фиолетовым синяков, которые уже кое-где играли в хамелеона, сменяясь желтым, Себастьяну стало как-то не по себе. Проматывая в голове каждую новую драку, в которой Мориарти оказывался лицом в земле или в асфальте, Себастьян с какой-то определенной четкостью понимал, что синяки наслаивались, утолщая кожу. И Мориарти было все равно на его слова, просто холодок из-под дверной щели неприятно оглаживал слегка поникшую спину, заставляя его мелко дрожать и кутаться в полотенце сильнее.
- Меня от тебя тошнит, - и снова мимо. Будто бить стену кулаками в порыве злости. И в этих темно-карих глазах ничего. Только вот губы скривились как-то болезненно, а полотенце упало к чужим ногам. И взгляд Себастьяна скользнул чуть ниже. Ссадины, царапины, гематомы. Боль, унижение, страх. Снова боль. И, кажется, теперь у него дрожали коленки от чужого страха. Сколько так продолжалось? Год? Два? Может, все четырнадцать лет? Ноги подкосились под чужим пустым взглядом. Рухнув на пол, Моран внезапно задался вопросом: кто из них слаб? И загрубевшие от нелепых игр с ножом пальцы коснулись сбитых коленок Мориарти. Надавили, огладили. Себастьян с тихим рыком содрал корочку застывшей крови, а после подался вперед, чтобы слизать языком выступившую каплю крови. Чтобы поднять взгляд вверх, нужно время. Ему его не дали, потому что Джим сам захотел подцепить его подбородок пальцами, будто почесывая верного пса. И Морану хотелось бы показать всю свою тихую ярость, растущую внутри злость. Выплеснуть ненависть, но он не сделал бы ему больно. Кажется, для Мориарти слово "боль" перестало существовать в физическом плане.
- Скажи еще, - тихо, но требовательно. И Себастьяну захотелось скулить из-за собственной слабости.
- Я тебя ненавижу, - вот так ты выпускаешь ее наружу. Потому что в улыбке Джеймса нет ровным счетом ничего. Он не зол, не обижен. Ему не страшно. Ему даже не все равно. Это что-то куда большее. Что-то, чему не дали конкретного объяснения. Этого мальчишку сломали. Растоптали. Превратили в ничто. И Морану бесполезно танцевать на чужих костях и без того стертых в пыль.
Джеймс не знал милосердия, поэтому в его жесте не было ничего, что могло бы вязаться с нежностью. Для Себастьяна было куда хуже удара, когда чужие пальцы мягко гладили его щеку, пока он как-то до больного отчаянно жался к животу Мориарти. И хотелось шипеть это тихое «ненавижу», но у него выходило только беззвучно раскрывать рот. Чувствуя руку Джима в своих волосах, он ощущал и собственное бессилие, растущее где-то в самом солнечном сплетении и поднимающееся вверх от самых легких по трахеям. Это было подобно дереву, когда его корни пронизывали тебя изнутри, а ветки вспарывали внутренние органы, причиняя боль.
Когда Джеймс успел посеять это зерно?
Морану казалось, будто он знает ответ.
С первого удара, сотрясшего это хлипкое тело. С первого взгляда на кучку парней из параллельного класса, которых он заметил, когда в очередной раз курил где-то на заднем дворе школы. И в ту минуту он понял, что возникшая неприязнь выльется во что-то куда более омерзительное.
- Убирайся, - отшатнулся назад и закрыл голову руками, потому что Джим подобен гребаному вирусу, который сжирает всю систему, оставляя после себя только искореженный металл. И не хотелось слышать шаги, тихий скрип двери, какую-то возню в конце коридора и окончательный хлопок где-то внизу, на сей раз входной двери.
Моран резко поднялся на ноги и выбежал из ванной, чтобы открыть окно в собственной комнате и проводить взглядом хромающего Джеймса до самого угла соседнего дома.
Моран презирал слабость. Вот только сейчас он не дал упасть ни единому центу из карманов потрепанных джинсов Джеймса, разбивая чужие рожи собственными кулаками и улыбаясь до безумия ослепительно окровавленной улыбкой, получая едва заметную, но ответную улыбку от Мориарти.
И утопить бы этого щенка в реке, но Себастьян знал, что у него будет мертвая хватка на чужих глотках.