Юр, пора?

Их отношения. Они.

 Юра знал, чем все это кончится, Костя знал. Но не мог Юра отвести свои мысли от ярких Катиных глаз, что жгли своей нежной любовью где-то под ребрами, когда они оставались в квартире Татищева допоздна после работы. Когда Костя тайком брал под столом мозолистую руку в свою такую-же, гладил большим пальцем костяшки задумчиво. Когда зашторивали все окна у Уралова и целовались сладко, со вкусом табака и недавно выпитой на двоих бутылки молока с горбулкой. 

Это был риск, бессмысленный, но такой важный. 

 Юра всегда боялся за Костю, для себя давно решил, что готов голову на плаху положить, лишь бы Катюша улыбался ему сухими губами, клевал в нос, в лоб. Уралов был так рад своей работе, всегда рассказывал, что произошло у него сегодня, пока Юра кидал один пакетик поочередно в их кружки. Выучился в Свердловске, с трудом должность свою отвоевал, работал круглые сутки. Мог ли Юра позволить своей глупой любви забрать это? Как же Татищев переживет вид худого Кости, вышедшего из тюрьмы? Сам то он научен батькой, выберется, зубами прорвётся, а там уж справиться. Он то, в Танкограде и отучился, пошел чертежи чертить на родной завод, либо за станком весь день стоять. Переживет. 

С Катюшей всегда было… с его Катюшей было сладко. Слаще сахара с маслом на хлебе или мандарина на новый год. И целовали его так трепетно, оглаживали живот под рубахой, спину, выпирающие лопатки. У Кости всегда кадык скакал вверх-вниз, когда Юра садился к нему на колени и утыкался носом между плечом и шеей. Татищев тогда говорил глупости, рассказывал про свои чертежи, про злую соседку, которая отругала его за невнимательность, что Саныч на работе чуть палец не потерял. А Катюша был так внимателен, угукал в ответ, иногда возмущался или тихо посмеивался. И как же он любил угадывать реакцию Кости на его истории. Всю дорогу до его квартиры думал, как сейчас расскажет, что перепутал бумаги на работе, а костя назовет чертом, да волосы перебирать начнет, пока Юра не задремает. 

Дорога. Короткая тропинка между домами, поворот налево и еще немного прямо. Три минуты пешком. Минута бегом. 

Юра старался не прибавлять хода, когда шел к нему, мало ли что подумают, старался сильнее сводить брови к переносице или утыкаться в бумагу с новым проектом, лишь бы не показать, что светиться от счастья. Но всегда срывался на бег до пятого этажа, едва зайдя в подъезд. Костя увидел это одним днем, оставшись в проходе, назвал чертом. А Юра был счастлив. За дверью сказал тогда на ухо шепотом, боясь чужих ушей «люби меня вечно только, Катюш». А когда почувствовал сильные руки на своей спине, заулыбался до боли в щеках. Он тогда сказал, также тихо "Пока звезды не погаснут, Юр".

Глупость. 

 Все это выглядело по-юношески глупой любовью, невинной, неопытной, такой сахарной. А Юре было все-равно, он просто хотел, чтобы рука Кости, испачканная немного чернилами на пальцах, не отпускала его никогда. Лишь бы он мог бегать в обед до него, чтобы покурить вместе и разделить Костины бутерброды на двоих. Облить его в шутку водой в июльский день, а потом петлять по раскаленному асфальту, в мыслях мечтая быть расцелованным прямо тут. 

 Соседка Юрина, старушка лет шестидесяти. 

Татищев уважал ее так же, как и Саныча с работы. Худая, низкая, с грустными глазами. Так Юра описал ее Косте в первый раз, на что тот приподнял бровь в немом вопросе, Татищев ответил на это «увидишь». Костя не мог понять, почему же такая простая обрисовка была такой точной. Но его Юра был самым проницательным человеком в мире. Самым лучшим.

 И они не знают, каким образом та прознала о секрете, о той сладкой любви, которую Костя прятал за тяжелой дверью и тремя поворотами ключа, которую Юра зашторивал от любопытных глаз и тихо шептал Уралову на ухо. Юра заметил это в ее взгляде холодном, понял и вздрогнул, почувствовав ком в горле едкий. Подождал, чувствуя дрожь в руках, пока она зайдет в квартиру и помчался к Косте. Она, как настоящая гражданка союза обязана была совершить донос в милицию. Юра должен был бежать, бежать к его Катюше. Увидеть его, поцеловать еще раз, обнять, защитить от этой ненависти в глазах с волнами морщин вокруг, осуждения чужих уст, худых запястий и синяков под глазами. 

 Май, уже пахло июнем, любимое время года Юры, он ассоциировал его с Костей. Солнечный свет, попадающий через окно в кабинет, был таким же медом тягучим, как его глаза. А летающие пылинки в нем были тем волнением перед встречей.

 Он не помнит, как захлопнул дверь и ошалело смотрел в глаза Уралову. Тот тоже понял, понял по громким шагам, той невыносимой тоске в родных блестящих черных глазах. Юра никогда не плакал, но сейчас яркие слезинки катились из его глаз по щекам к подбородку. Костя сжал его в объятиях и поцеловал, зная, что это последний раз. Татищеву было больно отстранятся, будто в груди гусеница, помогающая сердцу двигаться, резко разорвалась, больно было чувствовать теплую руку, которая стирала дорожки слез со щеки. 

 А больнее всего было видеть чужие медные глаза, которые раскаленным золотом светили, как в первую их встречу. Он никогда не забудет их. Сколько бы дней не прошло. 

- Катюша, пожалуйста, послушай меня. Закройся в спальне и ни в коем случае не

выходи, скажи на суде, что это было насильственно, - у Юры голос дрожит, а Костя не понимает почему все именно так. – я справлюсь, только дождись меня. 

 - Юра, я не могу так, - как же Татищев ненавидел весь мир вокруг, всех тех правителей, которые стирали с Костиного лица привычную улыбку. - Не смогу, Юрочка, пожалуйста.

 - Я люблю тебя больше жизни, Кать, - и как больно видеть отчаяние, слезы, которые он обещал никогда не допустить. Вспоминать их вечера в обнимку. Их риск, глупость и дурацкую дорогу в три минуты нарочито спокойным шагом.

 - И я тебя, Юр, я люблю тебя, пока все звезды на небе не погаснут… 

 Они обнимаются крепко, но думают только об одном, лишь бы встретиться потом. Костя не любит обращаться к богу, но не может перестать молиться ему. Как можно смириться с этой участью, как он может отпустить своего лохматого, ярко улыбающегося, с тонкими запястьями, хмурыми бровями и той ночью непроглядной в глазах. Отпустить в то место, где он будет ломать себе спину, сжимать зубы, лишь бы увидеться снова. Его черную ласточку. 

 Замирают одновременно, когда слышат шаги тяжелые по лестнице, знают…

- Пока.

 - Пора? – Костя падает на колени, не может отпустить его руку, перестать чувствовать тепло Юрино, в последний раз смотрит на его белую кожу, ловит взгляд, в котором читает одно «я буду любить тебя вечность, Катюш.»

- Завтра будет лучше, чем вчера.