Ви четко помнит, что Джек напоследок улыбался.
А дальше был ад.
Она как будто оказалась в посмертном мучении вместе с ним, когда его жизнь оборвалась — такая хрупкая для плечистого мужика с грубым выговором и непривычными испанскими словечками. Словно они как-то связали души, Ви тоже перешла за грань. Ей только остается надеяться, что, раз ей досталась ебаная преисподняя, кишащая демонами в очках-авиаторах, охуевшими жадными корпоратами и просто всякими психами с оружием, Джеки определили райские кущи.
Смерти нет. Есть подобие жизни. Не-мертвец, думающий ее мозгами, кружит по комнате, как дикий зверь, натыкаясь на предметы слишком правдоподобно. Это отвлекает от мыслей о том, как Джеки мечтательно глядел перед собой в конце, будто ему казалось, что он наконец нашел что-то. Место, где не надо ничего доказывать…
Нихуя это, если честно, не отвлекает. Ви откидывается, лежит, касаясь босыми ногами пола — как в первый раз, когда она увидела Джонни, когда еще думала, что это дурной сон. Сейчас она проснется в постели с симпатичной девчонкой, а потом звякнет Джек, и они отправятся валить каких-нибудь уебков…
Ви рычит, вторя голосу блядского Сильверхенда, впивается в запястье, надеется процарапать вены. Отброшенное прочь, у стены валяется мачете. Подарок Джеки. Всего один удар…
Она заходится глухим рыдающим звуком, звучащим отвратнее чем все, что она слышала. Ей бы радоваться, что она жива, но Ви не хочется ничего делать, просто лежать бы и слепо пялиться в светлый потолок, не чувствуя усталости из-за новейших оптических имплантов. И одновременно — она желает разнести все вокруг.
Джонни налетает на стену, впечатывает металлическую руку в бетон с характерным скрежещущим звуком. Ви не хочется поднимать голову и смотреть, смялось ли его запястье; она знает, что подсознание подкидывает очень реалистичные глюки. Она до сих пор видит ту ночь. Слышит ее. Чувствует всем своим ноющим телом.
Утром Ви прикладывает к уху телефон, пытаясь дозвониться до Джеки, слушает гробовое, блядь, молчание и позорно ревет, судорожно сворачиваясь клубком на постели. Ей почему-то нужно это. Впервые она позвонила, когда мама Уэллс отправила ей «Арч». Стоя у потрепанного мотоцикла, Ви в оцепенении говорила с ней, а потом, сбросив, неожиданно наткнулась на соседний контакт.
Она рассказывает Джеки, по какой пизде пошла ее жизнь, про бешеного Сильверхенда в ее голове, про то, что она умирает. «Скоро увидимся, Джек», — хрипит Ви в конце каждого звонка в пустоту и чувствует, что загибается не от мутирующего биочипа в ее черепушке, а от глухой тоски и обиды на мир.
Ее растерзало на две части: одна безвольно валяется в постели, а другая разносит все.
— Хватит разлеживаться! — ощутимо встряхивает ее Джонни. — Пока ты пялишься в пустоту, мир гниет!
— Да не, это его нормальное состояние, — отмахивается Ви, сипло смеется, указывая куда-то на окно. — Пока тебя не было, все стало еще хуже, старик. Привыкай.
Она не верит, что этот мир стоит спасать. Но люди… Она думает в первую очередь о Джеки, словно он еще жив. Это он показал ей, что значит иметь подобие семьи. Он, с его глупыми шутками и нелепыми ухмылками, такой простой, иногда по-детски наивный для этого злобного мира. Теперь Ви жалеет, что они мало говорили. Что она часто сбегала по своим делам, вместо того чтобы посидеть с Джеки и просто послушать его мечтательную болтовню про будущее.
Будущее, которое харкнуло на них и растоптало по битому асфальту.
Она думает про тяжелую кожанку Джеки, которую он набрасывал ей на плечи, когда она мерзла ночью. Про то, как он помогал ей вправлять выбитые кости. Про тихие вечера в его семейной берлоге. Про неизменную ласковость, с которой он обращался к матери. Про запах бензина, пороха и крови, а еще — какого-то ядреного чилийского перца. С водкой. Ви смутно вспоминает рецепт, который Джеки надиктовал барменше в «Посмертии»; она готова продать свою ебаную душу, чтобы такой появился в меню. Чтобы его помнили. И чтобы Джеки, ее замечательный верный Джеки, не сгинул так же, как тысячи других наемников, безвестный и никому не нужный.
Но она чувствует, что Джонни тоже помнит, тоже улавливает все невесомые моменты последнего полугодия, опасные и не очень, веселые и печальные… И чувствует какую-то дикую жгучую ревность, потому что он забирается в ее святое.
— Подумать только, он умер, чтобы спасти тебя, — устало шипит Ви. — Воскресить. Что это — жертвоприношение?
Останавливаясь, Джонни задумчиво смотрит на нее, будто это единственная осмысленная вещь, которую она выдала за последнее время.
— Я тоже терял друзей, — неожиданно говорит он. — Это случается. Каждый может погибнуть, наша задача — просто занять его место у пулемета. Понимаешь, насколько мы, в сущности, мелкие? Про старика Арасаку, блядь, болтает весь город, а кто узнает о тебе? О твоем дружке?
— Зато про тебя до сих пор говорят, прославляют, — ярится Ви. — Рассказывают про тебя всякое. То ли герой, то ли поехавший…
— Слышу разочарование.
Ви усмехается. Знает, что напрашивается на удар. Ей бы хотелось почувствовать холод металла на скуле, железный привкус крови. Что-то настоящее. Но Джонни садится рядом, вроде как, хотя матрас не приминается — он ничего не весит. Чуть подергивается синими глитчами, нестабильный, какой-то нервный. Тоже… вспоминает?
Ви замечала, как он застывает и хищно оглядывается, когда слышит свои легендарные песни по радио. Отчаянный вопль, исполненный ненависти. И она видела, как в нем что-то вспыхивает и расцвечивается, делая его еще наглее и самоувереннее. Наверно, приятно быть легендой. Видеть, что ты живешь хотя бы так.
А что останется от них? Вещи, которые выкинут на свалку, из которой Ви с трудом выбралась?..
— Ничего не изменится, если мы будем сидеть сложа руки, — вкрадчиво начинает Джонни. Он умеет убеждать, обаятельный черт. «Маг», — вспоминает Ви из эзотерической брехни Мисти. Следит за тем, как причудливо играют солнечные блики на серебряной руке — есть в этом что-то колдовское.
— Какой смысл тогда выбиваться из сил, если даже лучшие оказываются в грязи?
— Если тебе так не нравится жить, можешь вон колесами откинуться, — Джонни указывает на синюю банку. — Я не хотел умирать. Никогда. Жить вечно. Совершить что-то. Мечтал повергнуть «Арасаку», потому это, сука, правильно, — говорит он с каким-то особенным убеждением, делающим его ненадолго похожим на…
Нет, нет, она не будет это говорить!
— Джеки был неплохим человеком, — хладнокровно судит Джонни. — Только неопытным, наивным и…
— Не смей! — рычит Ви, приподнимаясь на локтях, и ненадолго засекает лукавую ухмылку на лице Джонни. — Мразь! Ты это специально!
— Не совсем. Твое горе — мое горе, помнишь? — неиронично говорит он. Почему-то Ви кажется, что он больше верит в это нелепое «мы» — наверное, потому что она-то вполне себе человек, а он — кое-как сделанный слепок. Который хочет быть целым. Может, даже неосознанно.
В его время таких программ-то быть не должно. Даже у четыреждыблядской «Арасаки». Он не должен был выжить — и все-таки сидит здесь и корчит умную морду, немыслимо смиряя ненависть Ви. Наверно, это важно — чувствовать сопричастность в горе. Поэтому она так радовалась любым разговорам с друзьями, таскалась к Вику и Мисти, бесцельно крутилась рядом.
Джонни знает ее без слов, он и есть — она; перед ним можно не притворяться, можно выть и рыдать, как одичавшее чудовище. Кусок программного кода, пожирающий ее изнутри, явно не тот, кто будет осуждать.
Она протягивает руку, но не за заветной банкой, а за мятой пачкой сигарет и дешевой зажигалкой. Распечатывает, закуривает неумело. Она видела, как Джонни это делает, красуясь, но так ловко у нее не получается.
— Он был лучшим, что есть в этом городе, Джонни, слышь? — жалуется Ви. — Ради него я могла бы сражаться. Свернуть горы. Откромсать голову Ёринобу. За других моих друзей тоже, но… он мне был как брат! Хотя откуда тебе-то понимать. Мы дрались вместе, перевязывали раны! Клятва на крови. Он меня как-то даже тушил. Ненавижу, нахуй, нетраннеров…
Он молчит. Дает беспорядочно выговориться. Но Ви сердито различает, как он блаженно закатывает глаза за темными очками — это никотин в мозг ударил. Пробирает. Ви снова глубоко затягивается, кашляет с непривычки.
— Нет ничего хуже одиночества, — говорит она. — Он всегда был рядом и не требовал ничего взамен. Вытащил меня из дерьма, помог подняться. Так бы я до сих мариновалась в «Койоте». Он заслуживал чего-то лучшего, и ненадолго я поверила, что в этом безумном мире может быть лазейка для нас.
Ей кажется, что Джонни тоже что-то себе думает. Понимает. Она не видит его глаз — и, наверное, это он и задумывал так, чтобы никто не смог его прочесть. Проще вечно казаться крутым парнем.
Что у него было в жизни? Кто? Его команда, которую она видела в осколке видения. Один из них точно погиб во время штурма. А что там с нетраннером, мурлыкающей незамысловатые песенки? Сколькими еще трупами устлана дорога этого человека, не считая сотен безымянных сотрудников «Арасаки»?
— Ну, пришла в себя? — спрашивает Джонни. — Я же говорил, перекурить надо.
— Смерть друга не излечить простым табаком, уебище, — огрызается Ви.
— Попробуй не простой.
Она устало смеется — и это снова напоминает плач.
— Я бы сказала тебе спасибо, если б не знала, что это все для того, чтобы я оторвала задницу от кровати, — говорит Ви. — Ты бесчувственная сволочь, Джонни.
Он хотя бы больше не награждает ее пинками тяжелых ботинок по ебалу.
— Это все ненастоящее. Ты сама себя ударила. Как в «Бойцовском клубе», — издеваясь, подсказывает он.
— Да? Ну ощущалось это охуенно настоящим.
Она устала драться. Устала кого-то терять. У нее осталось немного, и с каждым днем, если не часом, остается все меньше от самой Ви. Она думает о том, как Джонни будет смотреть на мир ее глазами. И злится, что память о Джеки затеряется. Никто не вспомнит его довольную улыбку, неуклюжие шутки, грубоватые руки, встрепывающие ее волосы… Потому что мертвому уроду это нахуй не надо.
— Эй, Джонни? Ты поможешь мне отомстить за него, да? — спрашивает Ви. — Корпораты его убили. И уволокли.
Он заслуживал хотя бы быть похороненным правильно. С уважением.
— Мне не нужны поводы сжечь «Арасаку» еще раз, — бешено скалится ее личный демон. Он не отступит — ему нечего терять. Не для чего жаждать жизни: если он кого и любил, они наверняка почти все мертвы. Правда, Ви думает, сердце у Джонни тоже железное — зачем оно, ненужное, болезненное? А он яростно цедит, снимает очки, и глаза у него будто пылают: — Снова и снова, если понадобится, буду их убивать. Кажется, таков мой ебаный ад.
В этот раз он кажется еще более настоящим. Значит, что-то в Ви окончательно отмерло. Маленькая крупица ее.
Она остается собой, пока помнит Джеки. Простое условие, по которому она поймет, когда будет слишком поздно. Вот и все.
— Наш, — мрачно говорит Ви. — Наш ад.