колыбель для кошки

Ви забавляет даже, что Мисти относится к Джонни как к живому. Она заглядывает в эзотерическую лавку за какой-то ерундой, что-то спросить, уточнить, как дела, и вот Ви уже ютится в захламленной подсобке, пьет чай из расписных церемониальных чашечек, иронично размышляя, не прогневает ли она каких богов — даже если так, ей не впервой. А вот Мисти определенно не случайно выдвигает еще один скрипучий стул, на котором Джонни спокойно устраивается. Протягивает ноги, смолит сигарету.

Ему тут нравится — в ином измерении, в месте, где можно спрятаться от мира. У Ви чуть кружится голова от запаха зажженных благовоний.

— К мертвым нужно относиться уважительно, — напоминает Мисти, ловя насмешливый взгляд Ви. Той не нравится терпеливо-поучающий тон, как у ее первой училки в начальной школе, но она молчит.

— Если мертвецы уже там, — Ви неопределенно помахивает рукой, — хули они мне здесь-то сделают? Чего их бояться? Ладно, мой исключение…

Джонни зловеще хмыкает. Этому придурку нравится, когда его боятся, но Ви уже слишком сжилась и свыклась с ним, чтобы всерьез волноваться. За спиной Мисти она строит гримасу и показывает Джонни средний палец. Мисти наблюдает за ними в осколок зеркала, стоящий на столе. Ви чувствует, как становится жарко ушам, но не собирается оправдываться. В какой-то мере — и она считает Джонни живым.

— У всех нас есть кто-то, кого бы мы хотели вернуть, — грустно говорит Мисти, и слова даются ей с трудом, — и это чудо, что Сильверхенд смог возвратиться. Это что-то значит… Что у нас еще есть надежда. Что дальше не просто пустота.

Вот только его никто не ждал. Мир вполне довольствовался байками и легендами, которые передавали пьяные наемники, у Найт-Сити не было нужды в живом, настоящем Джонни. Они любили образ со сцены, залихватские песни, но не самого его; символ эпохи, маску — не человека. Не его озлобленную душу. А все, кого он любил, мертвы. Даже Бестия про него забыла, увлеченная своим маленьким царством «Посмертия».

У Джонни осталась только Ви.

— Мне бы тоже хотелось, чтобы Джеки вернулся, — говорит она честно, потому что Мисти никак не выходит врать, это неправильно, это против ее самой. — Даже если бы он меня убивал, думаю, было бы не так страшно. Ну, понимаешь. С ним я бы меньше волновалась о том, что будет после. Я бы обменяла свою жизнь на его, потому что Джеки… он заслуживал, чтобы его мечты исполнились.

Ви, вздрагивая, отчетливо представляет, как она слышит знакомый грубоватый голос, как ее сгребают в медвежьи объятия, и ей хочется до крови закусить костяшки, чтобы не заорать вслух. Вместо этого она отпивает обжигающий травяной чай.

— Все равно ты не одна, — обнадеживает ее Мисти. — С тобой еще есть друзья и…

Джеки был ей как брат — вот и все. Никакая дружба не заменит ей того надежного, спокойного родственного чувства, его теплоты — свойственной человеку из большой дружной семьи… Да, они не всегда готовы были об этом поговорить, но Ви это знала, и Джеки, ей хочется думать, тоже.

Она смотрит на Джонни — тот молчит. Он почему-то всегда молчит рядом с Мисти, может быть, опасаясь, что она его каким-то чудом услышит.

— Каждый раз, когда я его вижу, я вспоминаю, что мое время заканчивается, — негромко говорит Ви, ковяряя мыском ботинка пол. Избегает называть имена. Сосредотачивается вся на том, как железная набойка надрывно царапает бетон. — Он не виноват, конечно, это все программа. Но разве будешь меньше ненавидеть волка, который хочет тебя сожрать, если поймешь, что его ведет ебаный инстинкт, а на самом деле он рад бы отойти в сторонку?

Мисти улыбается грустно, предлагает погадать, и Ви это бесит. Ей нужны ответы. Что-то, блядь, существенное, а не таинственные заверения в том, что все будет хорошо, и гадания на картах. Она не верит в знания Таро. Ей плевать… но если Мисти, мучающейся от горя, будет легче за любимым делом, Ви всегда рада поучаствовать.

Первым она вытаскивает Висельника, и Ви безмолвно впивается в деревянный стул рукой. Она чувствует удушье в горле, подкрадывающийся приступ. Ей все равно висеть — как ни рыпайся.

— Не принимай все так близко к сердцу, — огрызается Джонни. — Я тебе тоже могу всякой хуйни нагадать, у меня воображение хорошее.

Вот только дальше Мисти кладет Мир.

***

Заваливаясь в квартиру, Ви первым делом бросается к аптечке. Разгребает трясущимися грязными руками, вскрывает свежую пачку с инъекциями какой-то химической дряни, над которой ей не хочется задумываться.

«Ты не пьешь таблетки», — сказала ей Мисти на прощание, упрекая.

«Да так, иногда некогда», — кисло отговорилась Ви.

В глаза она не видела те таблетки.

После Мисти Ви решила заскочить по старому заказу, что надоедливо висел у нее в планере, и, конечно, что-то пошло не так. Она часто дышит, еще замирая, вслушиваясь в то, что у нее за спиной — шаги, грохот, выстрелы? Но Ви различает знакомую поступь Джонни и успокаивается, расправляя сведенные судорогой плечи.

— Ты чувствуешь боль, когда меня ранят? — спрашивает Ви, вкалывая себе обезбол. Ей хочется отвлечься. Почему-то ее всегда пугали иголки, входящие под кожу; открытые раны и переломы, пули, засевшие в мясе, — пожалуйста, а тут ее вдруг пробирает детским страхом.

— Не всегда… — туманно отзывается Джонни. — Иногда что-то барахлит, а иногда мне кажется, это мне нахуй прострелили бок из гранатомета. Тут как, блядь, повезет.

Ви вдыхает максдок, прикрывает глаза. Мысли клубятся. Это чувство иногда накатывает на нее после схватки, когда она поднимается с колена, окровавленная, и в глазах рябит. Помехи идут, шуршит что-то в ушах. А в голове бесится что-то, адреналин подстегивает. И до нее доносится отзвук от взбесившегося Сильверхенда. Резонанс.

— Я боюсь умирать, — признается Ви, трогая подживающую от максдока рану. На пальцах еще остается кровь, но ткани стягиваются. — У меня так мало времени, и будет обидно, если меня завалит какой-то урод раньше, чем оно истечет.

Она представляет смерть, и в груди что-то страшно ноет. Ви не знает, как это — не думать. Быть пустотой, ничем. Она всегда пылает, кричит, старается занимать как можно больше места, а в итоге окажется в глухой темноте… так рано.

— Когда-то я боялся выжить, а не умереть, — рассказывает Джонни. Он садится рядом, прислоняясь к стене, и Ви закуривает. Ей кажется, что обжигающий дым вернет ей ощущения. Вкус у жизни отвратно горчит.

— Ты о чем? — спрашивает Ви.

— О войне. Лучше сдохнуть, чем жить обрубком человека, — жестоко говорит Джонни, и Ви видит черно-мрачную уверенность в его гипнотизирующих глазах. Он почему-то стал чаще снимать очки рядом с ней. — Мы для них всего лишь мясо. Которое должно служить, пока еще может двигаться. Поставят на ноги и отправят на передовую. Снова и снова, пока от тебя ничего не останется.

Ви видела войну в его воспоминаниях. Крики, тошнотворно-горячий запах пылающей плоти, лязг затвора, тяжесть штурмовой винтовки в руках — все это отвратительно знакомо ей по повседневной жизни в Найт-Сити, но там помножено на сотню, на тысячу… Прикрывая глаза, Ви видит, как свинец ее оружия рвет мальчишку с пустыми от наркотиков глазами. И вспышку боли, разъедающую сознание, будто на него плеснули кислотой. Наверно, так чувствуешь, когда тебе отрывает руку.

Там, где протез соединяется с телом, он выглядит так, будто с человека живьем содрали кожу. Она смотрит на блестящие жетоны, болтающиеся у него на шее. Напоминание; как Ви — приплющенная пуля, побывавшая у нее в башке. Роберт Линдер — давно мертвец, погибший на войне…

— Расскажи что-нибудь, — просит Ви. И добавляет, зная, что он начнет огрызаться, как недоверчивый пес: — Иначе не усну. Завтра будем отключаться.

— Это было похоже на кары Господни, — говорит Джонни. — Был у меня друг, баптист, что ли. Все время молился. Нихера ему это не помогло. Но мне иногда казалось, что он прав, что это ебаный Господь падает на нас с громами и молниями. Потому что то, что я там видел, больше напоминало ад.

Ви засыпает, и видит войну его глазами, и перед ней сплетаются жуткие узоры из огня, дыма и крови. Слишком много их связывает — нити запутываются и завязываются виселичными узлами.

Впервые со смерти Джеки она засыпает не одна, и ей становится чуть легче.

***

Иногда Ви задумывается, во что превращается ее жизнь.

Джонни залипает на кота — потому что, ну, это же кот! Кот залипает на Джонни, потому что, вероятно, чувствует от него какие-то электромагнитные импульсы, колеблющие воздух. Чуть дергает кончиком хвоста и мудро щурится. Ви забивает на эту семейную идиллию и падает на диван, сворачиваясь клубком вокруг подушки. Ей плохо, но не от чипа. Из-за усталости она не может даже включить телевизор, чтобы послушать про количество трупов за сегодня.

— Джонни, нахуя нам кот? — сонно спрашивает она, наблюдая за ним краем глаза. — Думаешь, мне не хватает одного крикливого придурка? Тебя хотя бы кормить не надо.

— Вопрос в том, нахуя мы коту, — философски произносит он. — Это он к нам пришел, а не наоборот, вот и уважай чужие решения. Они нас приручают, не мы. Ладно тебе, не притворяйся бесчувственной сукой, он тебе нравится!

— Идите вы оба… — зевает Ви.

Кот лезет к ней, мяучит, тычется носом в ладонь. Лениво поднимая руку, Ви гладит его по гладкой кожаной спине, и кот довольно тарахтит, прижимаясь к ней. У него острые когти — проехался по руке с перепугу, пока Ви тащила его до квартиры и проверяла ухо в поисках чипа. Чужих котов она еще не пиздила, но этот оказался ничейный.

— Возможно, он проверяет, жива ли ты, — веселится Джонни, возникая рядом. — Ты знала, что коты начинают есть мертвых хозяев через два дня, а собаки — через две недели?

— Ты, конечно, кошатник? — угрюмо спрашивает Ви. — Это многое объясняет.

Электронное чудовище пожирает ее заживо. Кот отъест ей лицо, если она пустит себе пулю в висок. Возможно, он ее страховка на случай, когда станет совсем хуево: как-то не хочется умирать, зная, что закончишь чьей-то закуской. Ви скалится, а кот упрямо продолжает подкапываться ей под бок. Вчерашнюю рану тянет болью — вот бы не открылась… Ви проверяет кончиками пальцев и облегченно выдыхает.

— Джонни? Если я сдохну, позаботься о нем, что ли, — просит Ви. — А то же он совсем один тут помрет. Жалко скотину…

— Да не брошу…

Ей почему-то даже обидно, что Джонни тоже больше заботит кот, чем она сама, выхаркивающая свои легкие.

— Ты боишься ответственности, — с наслаждением выговаривает он. — Думаешь, что не сможешь справиться ни с чем, что сложнее пистолета. Поэтому у тебя нет ни друзей, ни семьи — ты никого к себе не подпускаешь. Ты знаешь, что ты неудачница, Ви.

Ви мечтает впиться в его горло зубами — или, по крайней мере, запустить в него котом. Джонни совсем рядом, перебирает металлическими холодными пальцами ее волосы. Ви вздрагивает, когда ее касается неощутимая мертвая рука.

— Но это даже неплохо, потому что я такой же, — легко говорит Джонни. — У меня тоже никого нет. Ты знаешь, каково это, умирать в одиночестве? А-а, конечно, знаешь. Ты тоже понимала, что твоя жизнь вот-вот оборвется, я чувствую твое отчаяние…

— Только о твоей смерти до сих пор строят догадки, а я бы подохла на свалке, вот и все, — угрюмо заканчивает Ви. Они научились продолжать мысли друг за другом.

Ей спокойнее с ним теперь. Воздух не искрит, Ви не переходит в боевую стойку, не тянется за оружием, когда этот урод появляется с наглой многообещающей ухмылочкой.

— В этом-то наша разница. Я не боюсь признать, что я эгоистичная сволочь, которой никто не нужен, — бахвалится Джонни. Как будто Ви не видит его насквозь, не различает просверкивающие крупицы истины за резкими громкими словами.

— Чего же ты тогда жить не хочешь, — устало спрашивает она.

***

— Ты как тупая младшая сестренка, которую я никогда не хотел, — говорит Джонни.

— Взаимно, уебок, — рычит Ви, не оглядываясь на него.

Кот бесится, нападая на подушку. Они наблюдают за мелким засранцем, но не вмешиваются. У кота своя война, и он, похоже, побеждает. Джонни рассматривает воспоминания Ви о том проклятом заказе, и она чувствует щекотку в затылке. Мысли смешиваются. Она помнит, каково петь на сцене, надрывая горло, хотя ни разу в жизни не взяла ни одной ноты. Джонни вздрагивает и переливается глитчами, когда Джеки в ее памяти задевает случайной пулей. Это очень странные моменты их единения, но им обоим интересно зарыться в пеструю память и выдернуть что-нибудь.

Ви страшно, но с этим можно жить. Она смотрит на кота, достает очередную пачку сигарет. Ей плевать, сколько в ней никотиновой отравы. Рак легких не успеет выжечь ее изнутри быстрее, чем биочип.

— Если останется один из нас, по крайней мере, будет не так одиноко, — говорит Ви, тыча зажженной сигаретой в сторону кота.

Говорят, они всегда похожи на своих хозяев, и Ви не удивляется, что ей досталось воплощенное безумие, которое пытается бегать по стенам.

— Не ври себе, ты и дня не проживешь без меня, помрешь от тоски, — задумчиво отмахивается Джонни. — Свихнешься тут одна.

«Ты никого не любишь, Валери, у тебя души нет», — слышится ей суровый родительский голос, раскатывающийся громом — хуже, чем война из чужой памяти. Ви морщится; это Джонни расковырял, закопался совсем далеко, в смутное детство, отраженное в кривом зеркале. Но сейчас Ви понимает: это про нее. Не любить никого проще.

И где-то в глубине души Джонни прав. Потому что Ви боится уничтожить еще кого-то, убить, как Джеки — и даже мертвый сгинет вместе с ней. Потому что у нее, кроме Джонни, тоже никого нет.

И еще, блядь, кота.