первый журналист

Если бы Юлю спросили, что заставляет ее двигаться вперед, она бы загадочно улыбнулась. Типичный такой вопрос для интервью, скучный, рожденный усталым воображением начинающего журналиста. Но не нужно же девушке выдавать все свои секреты, верно? Юля только может произнести одними губами, совсем неслышно: «Отчаяние. Абсолютное отчаяние».

Правда в том, что для нее это топливо, которое заставляет на месте не застывать, стремиться к чему-то, переть на чистой наглости и упрямстве, пока остальные в нерешительности топчутся позади. В голове у Юли что-то просто звонко щелкает, и она снова срывается, бежит за материалом, лезет в дела, за которые можно головы лишиться. У нее нет ни капли страха. Беги или сражайся; Юля выбирает второе.

В этом они с Игорем похожи, потому что Юля ловит в его взгляде то же — желание что-то изменить. Менять мир — это так пафосно и громко; история, выскользнувшая с пестрых страниц комикса. Но они пытаются.

— Знаешь, Юль, а ты хороший журналист, — говорит ей как-то Игорь, когда они идут по шумному Невскому; вечерний сумрак спускается на огненно-осенний город. — Я до этого думал, там все давно продано-куплено, а тут ты со своими расследованиями. Мне Димка показывал!

Игорь странный. По-песьи преданно заглядывает в глаза, ухмыляется, невзначай комплименты делает и шутит глупо, но Юлю почему-то увлекает его бесхитростность, открытая искренняя усмешка. Такие не бьют в спину. Таких в ее жизни никогда не хватало.

— Знаешь, кто был первым журналистом? — улыбается Юля, поднимая голову к темному петербургскому небу, позволяет себе мечтательно вдохнуть — морская соль, ржавчина и тина.

— Какой-нибудь грек? — смешливо переспрашивает Игорь. — Если что я понял в этой жизни, так это то, что все начинается с греков.

— Почти, Гром, почти… Дьявол, — произносит Юля. — Журналист передает информацию, так? С самого сотворения времен первым был Змей, проскользнувший в райский сад и искусивший бедную Еву. Мне нравится эта версия.

Игорь смотрит немного зачарованно, и Юля довольно вздыхает: на какой-то такой эффект она и рассчитывала.

— Над чем ты сейчас работаешь? — спрашивает Игорь больше из любопытства.

— Слышал про товарища Анисимова? — с охотой отвечает Юля. — Торгует какими-то наркотиками, а сам прикрывается частной врачебной клиникой. Вроде как по рецепту — тогда можно.

— Слышал, — соглашается Игорь, — только Прокопенко не разрешает под него копать. Под психа с огнеметами — ладно уж, простим, но тех, кто равнее других, изволь не трогать. Если помощь нужна, — вставляет он как бы невзначай, — ты обращайся!

Идя домой по темным переулкам, Юля привычно сжимает в кармане перцовку, но ничего не происходит, тишина давит на голову. Она поднимается по лестнице, возится с ключами, чтобы потом бросить сумку и устало подползти к дивану. Ноутбук — на колени, подушку — под голову. Усталость берет свое, но она бегло просматривает почту, договаривается об интервью с женщиной, что работала в клинике. Какая-то нудная, но необходимая рутина, которая не позволяет сойти с ума.

Голова болит все сильнее, и Юля кладет на лоб мокрое холодное полотенце, откидывается, глядя в потолок — махровый край компресса мешается, она смаргивает ледяные капли. Знает, что сон еще далеко, не хочет отключаться. «И для чего ты это делаешь? — вкрадчиво шепчет в ее голове чей-то сладкий от яда голос. — Хотела бы помогать людям и отстаивать справедливость — пошла бы в полицию, как этот героический майор Гром, ну, или как Димка хотя бы».

— Для себя, — негромко говорит Юля, хотя разговаривать со своими внутренними демонами — себе дороже. Медленно привстает, тянется к ноутбуку, чтобы проверить статистику по недавнему видео. Хмурится, понимая, что по сравнению с роликом о Чумном докторе уже не катит.

Люди хотят крови. Люди хотят огня. Она угрюмо щелкает ногтем по тачпаду, жмурится от яркого света экрана. Снова проверяет почту.

Для себя. Чтобы не остаться где-то там, в неизвестности. Зацепиться в памяти как можно большей толпы разных людей. Юля Пчелкина, никогда не бывшая уникальной и выдающейся; Юля, которая едва поступила на журналиста, которая должна была прозябать в какой-нибудь мелкой редакции, потому что у ее семьи недостаточно связей. Но она не хочет с этим мириться, никак не собирается!

Дьявол дергает ее за ниточки, шепчет, что делать. Покрась волосы в ярко-алый, чтобы на тебя оборачивались. Хватай самые громкие расследования, лезь к людям на вершине. Если пнут под ребра — сделай из этого сюжет. И ползи, выкарабкивайся. Запомнись.

Иногда перед сном Юля думает, каково это — умирать. Закрывает глаза и в темноте представляет, как ее жизнь заканчивается. Даже задерживает дыхание, чтобы было реалистичнее. И ее бьет током по позвоночнику паника, почти истерикой пробирает. Юля царапает подушку и вжимается в нее лицом, содрогаясь, стараясь срочно подумать о чем-то приятном, светлом: о шальной ухмылке Игоря, о смятом Димкином блокноте, о том, как играет солнце на Невской воде.

Юля боится умирать, но еще больше — что от нее потом ничего не останется.

***

На встречу Юля собирается со всей ответственностью, приезжает чуть заранее. В сумочке — и телефон, и диктофон, и даже блокнот с ручкой, если вдруг техника подведет. Это какой-то спальный район, самая его окраина, и Юля чувствует щекочущее волнение, переминаясь с ноги на ногу, когда понимает, что время уже вышло.

«Что-то случилось», — шилом впивается извечная паранойя. Юля не успевает ничего возразить этому настырному внутреннему голосу, потому что из арки выезжает машина с тонированными стеклами. Дальше все происходит слишком быстро: выскакивают какие-то люди — мрачные, решительные, в темных масках, а Юля срывается бежать сразу. Драться слишком глупо, их больше, это не зашуганная шпана дворовая, наемники… Ей в спину бросают что-то, и Юля падает, чувствуя вспыхнувшую боль между лопаток, выставляет ладони вперед, стесывая об асфальт. Перекатывается, дико смотрит — камень рядом валяется, им зашвырнули.

А потом на нее наваливаются — держат за руки, чтобы к перцовке не потянулась, но Юля брыкается, упирается, создает как можно больше проблем. Не такой уж он безлюдный, этот тихий петербургский дворик, верно? Сонный, застывший и безучастный. Юля хочет орать во всю глотку, да только кто-то шершавой грубой рукой зажимает ей рот, и она может только мычать сдавленно. Поблескивающая дверь минивэна мелькает близко совсем, и Юля вгрызается бешено в ладонь, прокусывает, кровью захлебывается — соленой и горячей.

— Сука! — орет кто-то прокуренным голосом, люди мешкают, и Юля дергается из последних сил, уже не соображая ничего.

А потом ее настигает тяжелый удар по голове, и она окунается в темноту, которой боится по ночам.

***

Просыпается она медленно, тревожно. Хочет верить, что лежит на диване с неприятно присохшим полотенцем, но нет. Тело ноет, глаза слипаются, но протереть не выходит. Связали. Юля думает отстраненно, старается просчитывать ситуацию. С трудом, извиваясь по-змеиному, ей удается сесть, спиной прислониться к стене. В углу тихо шуршит тень, и Юля опасливо вскидывается, щурит глаза. Света всего ничего — лампочка под потолком тусклая, мигающая. Серые грязные стены, запах сырости, дерущий горло. Встревожившее ее существо оказывается человеком.

Присматриваясь в скудном свете, Юля узнает ту самую женщину, что она хотела опросить о клинике; та слишком запуганная и грязная, чтобы предположить, что вчера вечером она отправляла электронное письмо — значит, ее подставили, заманили в ловушку на живца. Юлю трясет от бессильной злости, она ерзает, пытается выпрямиться. Перед ней — огромная железная дверь, о которую проще расшибиться, чем вскрыть ее, но Юлю связали по рукам и ногам.

— Где мы? — спрашивает она испуганную женщину — Людмила, ее зовут Людмила Степанова. — Вы знаете, куда нас привезли? — Юля старается, чтобы ее голос звучал мягче и спокойнее, потому что знает: нельзя поддаваться панике. Вдох-выдох. Раз-два-три. Если ее накроет ужасом, то что делать этой несчастной в углу?

— Н-нет, это какой-то подвал, — мямлит Людмила. — Где-то за городом. Вы… Юля Пчелкина, верно?

Юля кивает, позволяет себе улыбнуться. Желание нахально предложить автограф после этого всего — это у нее от Игоря Грома с его тупыми шутками, и почему-то мысль о нем греет. Они с Игорем договаривались о свидании днем, Юля подстраховалась, и, конечно, неугомонный Гром помчится в погоню, едва поймет: что-то случилось. Но сидеть сложа руки и полагаться на других — это не про нее.

Шумно сопя, Юля умудряется повернуться к Людмиле спиной. Выговорить шепотом:

— У меня в заднем кармане лезвие. Сможете нащупать?

И Людмила не задает вопросов. Люди в ее положении не думают, они хватаются за любую возможность. Последний проблеск надежды… Будь при Юле нож, его бы, конечно, нашарили и выкинули, но у нее только небольшое острое лезвие и жгучая решимость. Хотя бы умирать не на коленях. С развязанными руками.

— Режьте, — велит грозно и хрипло, когда Людмила с трудом вытаскивает лезвие. Снаружи раздается какая-то возня, и Юля догадывается, что скоро за ними придут, потому шипит, чтобы та поторопилась.

И жмурится, окунаясь в страшную темноту. Потому что в таком сумраке немудрено промазать, потому что промахиваться Людмила будет несколько раз, но Юля позволяет себе только всхлипывать — тихо, сквозь зубы. Освобожденные руки печет огнем, обваривает запястья, и кровь горячо стекает к кончикам пальцев, когда она нетерпеливо распутывает веревки на ногах. Освобождает и Людмилу, благодарно вздыхающую. Юля знает этот вид отчаяния — когда не остается сил даже на горстку слов.

У нее — отчаяние другое. Злое, дикое, звериное. Такое, что без драки не сдается.

Она слышит шум и подбирается, стискивает в скользких пальцах крохотную бритву. Когда дверь открывается, Юля бросается на вошедшего истошно визжащей кошкой, кричит что-то, взмахивает рукой, по глазам целя, но ее сгребают в охапку, притискивают к стене, заламывая. Юля уже готовится лягаться, когда узнает хриплый голос, едва заметно подрагивающий от радости:

— Пчелкина, ну ты даешь! То с топором на меня бросаешься, то с лезвием! Ты тащи в следующий раз танк сразу, точно пришибешь. А то как-то несерьезно это все.

— Игорь, — выговаривает она, и сердце подскакивает.

Юля роняет проклятое лезвие, поворачивается, чтобы Игоря обнять — по-настоящему, не чтобы жучок прицепить, а очень искренне, почти до боли. Вдыхает его запах — пряный, какой-то древесный, и разрешает себе тихо рассмеяться.

Потом их отстраняют, в комнату протискиваются серьезные люди в черных масках — разумеется, не те, что уволокли Юлю. Они поднимают Людмилу, едва способную на ногах стоять, выводят, а Игорь осторожно ведет Юлю следом, не позволяя слишком сильно вертеть головой.

— Дача одного из друзей Анисимова, — подсказывает Игорь, когда они оказываются на улице. — Они все деды старые, не сразу поняли, кто к ним в руки попал. Что, если с тобой что-то произойдет, люди быстро поймут. Вот и думали, что делать. Это-то тебя и спасло.

Юля жадно дышит, упивается ночным осенним воздухом, как будто из могилы восстала, и не соображает ничего, пока Игорь ее ведет к беседке — такой невинной и обычной.

— Нашел все-таки, — бормочет Юля, как хвалят полицейских псов.

Игорь кивает. Не до того ему, чтобы интонации разбирать. Оглядывается, машет кому-то — приглядываясь, Юля понимает, что это Димка, которому на руки передали Людмилу. Это хорошо, он добрый мальчик, успокоит, а тем временем и показания все получит. А Игорь озабоченно смотрит на поджатые пальцы Юли, вздыхает, лезет в карман куртки. Бинты достает.

— У тебя самого вон костяшки, — слабо говорит она. Стесанные — Игорь определенно вымещал злость на ком-то.

— Ничего, потерплю.

Игорь всегда немногословен, но никогда не был так откровенен во взглядах. И почему-то с ним совершенно спокойно, правильно. Юля расслабляет руки, разрешая ему возиться с бинтами. Игорь просто рад, что она жива, что с ней ничего не случилось.

— Как ты понял, куда я пошла…

— Залез к тебе домой, когда ты не появилась, — ухмыляется он. — Ты цветок-то лучше от окна того переставь, он там не жилец. Юль, тебе не страшно, что ли, сейчас было? — спрашивает Игорь вдруг серьезно. — Спокойная ты слишком.

— Я всегда спокойная, Игорь. Главное — это уверенность в себе.

И, вздохнув, Юля начинает рубашку расстегивать.

— Эй, ты чего… — Игорь от неожиданности назад подается. И замолкает. Смотрит на созвездия старых сигаретных ожогов у нее на груди. — Это как…

— Это есть много людей, кто не согласен с тем, что я делаю, — улыбается Юля. Возможно, она все же в ужасе — и поэтому творит какое-то безумие. — А мое дело — выживать. Иногда получается самой сбежать, иногда, как сейчас, друзья помогают. Меня так просто не сломать. Пытались уже, как видишь.

— Но зачем? — рычит Игорь. — Для чего тебе это? Только не говори, что ради людей. Тебя могли убить сегодня, они думали, что с вами сделать! И это… И в казино тебя забить могли, хорошо, что я рядом оказался!

«Для чего». Юля прекрасно знает ответ на этот вопрос, вот только себе самой, в тишине квартиры в этом признаваться как-то проще. Но она говорит, глядя в глаза:

— Помнишь, я спрашивала тебя, кто был первым журналистом? — Игорь кивает едва заметно, хмурится. — Это должна быть я. Первой, лучшей. Чтобы не исчезнуть в конце. Ты сделал себе имя, майор Гром, у тебя есть легенда, ты полицейский, который остановил Чумного доктора и спас город, а что есть у меня? Только сенсации. Тайны, которые я выгрызаю. Иногда они кусают меня в ответ, только и всего.

Ее голос чуть заметно дрожит в конце, Юля чувствует… что-то. Невыносимый жар в груди, решимость. У нее не остается больше сил на борьбу, раненые руки ослабли, но у нее есть слова — звонкие, острые, как ножи.

— Может быть, не надо гнаться за тем, чтобы тебя помнили чужие, — медленно говорит Игорь. — Я тебя запомню. Димка. На всю жизнь — лучше, чем кто-либо! Может быть, этого будет достаточно?

И Юля трясет головой, пожимает плечами. Она не знает. Жила все время, стараясь стать лучшей, а теперь она не одна, у нее есть стая, плечо надежное, руки, которые поддержат. И Юля ничего не говорит, потому что не хочет его обманывать и зря обнадеживать. Устало прислоняется к Игорю, прижимается, подлезает под отворот куртки. Уютно, тепло. И мысли о темной холодной смерти не подберутся.

Сейчас ей правда достаточно того, что она не одна. И никогда больше не будет.