Лилит не сомневается, что Ида ее специально пускает. Никаких ловушек; темные твари не бросаются на нее из колючих кустов, а дорога не петляет, уводя в густой зловещий лес, клокочущий на разные голоса. Дверь открывается молчаливо, даже не скрипит, и Лилит тенью проскальзывает в дом. Вдыхает густой травяной запах, к которому примешивается что-то химическое, резкое, от чего чешется нос.
— Сегодня без охраны? — бросает ей Ида, оглядываясь через плечо, когда Лилит осторожно ступает в кухню. — Ого, да ты меня недооцениваешь? Думаешь, справишься одна?
Но Лилит еще помнит, как обидно было чувствовать свою слабость, когда они сражались на песчаной площадке, зажатой между любопытными зрителями. Если Лилит и ненавидит что-то сильнее всего на свете, так это ощущать себя незначительной и беспомощной, как будто все, чего она добилась, нисколько не значит. Поэтому сегодня Лилит не хочет сражаться, и Ида наверняка чувствует это, считывает, открывая ей дорогу прямиком в свое логово. В свое гнездо. Здесь Лилит на чужой территории, она чувствует, как нечто давит ей на голову, бешено вцепляется в позвоночник, пробуя ее на прочность.
Она рассматривает Иду — встрепанную, ехидную. Она и в детстве такая была, словно ничего не изменилось. Но Лилит потягивает носом и чувствует запах ее проклятия, тяжелый, какой-то лесной, похожий на древесную гниль, что точит силы ее сестры. Ида небрежно дергает головой, встряхивается, снова возвращается к зелью, над которым сгибается, сосредоточенно прикусывая губу золотым клыком. Лилит хочется закатить глаза. Золотой зуб. Какая глупость.
Все это — глупость. Еще одно бессмысленное увлечение ее безумной сестры, которая предпочитает жить среди какого-то человеческого хлама и вечно бегать от императорских стражей. Лилит смотрит на нее с виной и недоверием. Осматривает дом. Невозможно представить, чтобы кто-то променял грандиозные залы императорского дворца на маленькую халупу…
Ида поворачивается к ней спиной, когда тянется к полке с какой-то сушеной дрянью. Глаза тритона, наверное. Не боится открыться, но посох держит прямо под рукой, чтобы отразить атаку в случае чего. Лилит еще не знает, как закончится этот разговор, но в упрямстве своей сестры не сомневается.
— Мои агенты пропали неподалеку от твоего дома, — спокойно протягивает она, наблюдая, как Ида помешивает густое варево — резкими, порывистыми движениями.
— Ох, точно, те юные наивные ведьмочки, которых ты послала следить за мной! — восклицает Ида, довольно жмуря золотые совиные глаза. — Верные слуги ковена. Такие исполнительные.
— Что ты сделала с ними? — напрягается Лилит, стискивая руку на посохе крепче.
— Да ладно тебе, сестренка, не волнуйся так. Вкусный ужин или приятная ночь — ты же знаешь, что я выберу, хм? — нагло подмигивает Ида. — Не волнуйся, если какое-то время они будут отплевываться перьями. Тебе лучше не знать, где я их иногда нахожу, Лили.
Она тихо рычит. Ида выводит ее из себя. Ида всегда выдергивает из нее что-то неосознанно-злобное, пропитанное едкой завистью. Лилит смотреть не может, насколько запросто у сестры все получается. Как она колдует самую сложную магию, развлекаясь, удирая от очередной погони или бросая вызов кому-то. Как варит сложные зелья, отвлекаясь на болтовню и умудряясь ухмыляться вот так, как будто Лилит уже проиграла.
— Ты все-таки ничего не понимаешь, Лили, — говорит снисходительно ее взбалмошная сестра. — Я никогда не променяю свободу на твои скучные дела с Императором. Не буду сгибаться в три погибели перед троном, боясь, как бы ублюдок не посчитал меня слишком… неуважительной. Да и, к тому же, не в моем возрасте так корячиться. Спина, сама понимаешь…
Лилит вежливо улыбается. Сестра выглядит постаревшей. Измученной. Седые жесткие волосы взъерошены, как и обычно. У глаз — едва заметные морщинки. Проклятие выматывает ее, но Ида достаточно безумна, чтобы с ним сражаться. Ида всегда сражается. Даже взглядом, даже словами.
— Тебе меня не убедить, сестренка, — скалится Ида; золотой зуб сверкает. Острый. Опасный. — Тебе придется или попытаться увести меня силой, или уходить ни с чем. И что из этого позволит твоя гордыня?
— Я не…
Лилит стискивает зубы. Еще одна причина ненавидеть сестру — это то, что она видит ее насквозь.
— Конечно, ты хочешь потешить свое эго, Лили, — ухмыляется Ида. — Ты — смогла пленить самую могущественную ведьму на Кипящих Островах! Неплохая строчка для резюме; жаль, что большее, на что ты можешь рассчитывать, — это сидеть у ног безумного тирана.
— Я хочу спасти тебя! — восклицает Лилит в сердцах; посох стучит о пол, и Ида напрягается, готовясь броситься, как дикий зверь. Но ничего не происходит.
Лилит хочет освободить свою сестру. Облегчить свою совесть. Осознание того, что это она прокляла Иду, тяжелое, гадко-склизкое, будто какая-то мерзкая тварь, но есть в этом нечто… захватывающее. Дикое.
— Проклятие… — говорит Лилит. Тихо, совсем негромко, но Ида нервно дергает ушами, улавливая прерывистый свистящий звук.
— Я живу с ним много лет, и мне не нужно твое спасение, — гневно цедит Ида.
— Да нет же, проклятие!
Ида поднимает руку медленно, глядит на оперившееся предплечье, хмурится — как будто пролив кофе на любимую одежду, как ведьма, которая случайно скривила заклинание. Так обыденно. Зарывается пальцами в перья, чуть дергает, криво улыбаясь.
Лилит превратила свою сестру в чудовище. Возможно, чудовищем она всегда и была. Просто Лилит претворила это в жизнь.
— Ты умираешь.
— У всех бывают неудачные дни. Смерть — это слишком громкое слово для кого-то вроде нас с тобой.
— Да, есть гораздо худшие вещи. Например, вечное забвение в теле зверя.
Ида негромко огрызается клекотом. Отходит на несколько шагов, как будто боится, что потеряет контроль и кинется прямо на сестру, вытянув руки, заострившиеся когтями. Ида вся — напряженная струна, острый клинок, занесенный над головой у Лилит. Она может жить, но никогда не забудет, что есть острие, которое вот-вот перерубит ей шею. Прямо сейчас. Завтра. Спустя долгие годы.
Следить за Идой сложно, она мечется, быстро двигается. Дом хранит отметины ее тревоги; Лилит замечает на косяках дверей глубокие засечки от когтей, видит перевернутую мебель — впрочем, это-то может быть обычным для нее состоянием. Слишком много хаоса. Слишком мало вылизанного упорядоченного спокойствия, обожаемого Лилит. Невозможно представить, чтобы они с сестрой были одинаковыми; Лилит не настолько идеалистка, она понимает, что у нее есть надежный крючок, крепко впившийся в плоть Иды.
Лилит привыкла чувствовать вину. Она колючая, как терновая поросль, навязчивая, неотступная. Невозможно смотреть на ехидное лицо сестры и не думать о том, что сотворили ее руки, ее язык, ее магия. Проклятие въелось в нее. Они связаны, и странно, что Ида — лучшая ведьма Кипящих Островов! — не чувствует, как воздух греется и дрожит, стонет, когда они стоят рядом.
В доме тихо, и Лилит понимает, что Ида сейчас одна. Что момент для удара самый лучший, выверенный.
— Где твои питомцы? — бросает она, скользящими шагами обходя длинный стол.
— В школе, Лили. Такое ужасное место, где мы страдали. Кто-то дольше, кто-то меньше… — Ида улыбается задорно и снова кажется той огненно-рыжей девчонкой, от которой у директора нервно дергался глаз. Ее тенью.
Ида, которая дорожит кем-то. Ида, которая напрягается, когда Лилит о ком-то спрашивает. Она наполовину живет на звериных инстинктах, и Лилит подмечает, как сестра щерится, клыки показывая, когда Лилит упоминает ее… подобие семьи. Злая усмешка кривит губы. Насколько же ты одинока, если готова привязываться к демонам и человеческим детенышам.
— Хватит! Или дерись, или убирайся, — бросает Ида сквозь стиснутые зубы. — Ты знаешь, что по своей воле я не пойду с тобой радостно облизывать императорские сапоги.
— Ты говоришь о моей гордыне, но твоя убивает тебя! — перебивает Лилит.
Снова касаясь перьев на руке, Ида молчит, как будто думает о чем-то. Поднимает глаза — темные, жуткие. Ей не хватает мгновения до превращения, и Лилит невольно задерживает дыхание, готовясь увидеть нечто ужасное и зачаровывающее.
— Свобода, — единственное слово, которое вертится у Иды на языке. «Свобода!» — когда она впервые взмывает в небо на посохе, размахивая руками и забывая держаться покрепче — и кувырком летит вниз. «Свобода!» — когда носится по коридорам школы, рассыпая смех и мелкие бытовые проклятия. «Свобода», — вот что резко бросает Ида побежденной Лилит, втоптанной в песок.
Ради чего стоит драться и умирать. И превращаться в нечто худшее.
— Хаос, дикость, неупорядоченность, — шипит Лилит, вспыхивая с каждым словом сильнее. — Ты погрязаешь в этом все глубже. Я не могу смотреть, как ты погибаешь! Что ты делаешь со своей жизнью! Тебе самой-то нравится, что плакаты о твоем розыске висят на каждом углу?!
— Ага, нравится, — хмыкает Ида. — Я там неплохо получилась. Я их коллекционирую, Лили.
И ухмыляется, будь она проклята.
Она уже. И это вина Лилит.
— Оставь меня в покое, Лили, — просит вдруг Ида, необычно серьезная, твердая. — Дай мне подохнуть так, как я хочу. Сними плакаты. Прекрати охоту. Единственное, о чем я могу просить. Но умолять — никогда не стану. Я знаю, что мне недолго осталось, я не настолько дурная, чтобы это не видеть, не понимать: все становится хуже, и я… — она сдавленно рычит. — Я хочу уйти на своих условиях. Как и всегда.
Ненадолго Лилит немеет. Ищет уловку, обман, обычные шуточки своей сестры, но коротко брошенные фразы бьют ее наотмашь искренностью. Ида — загнанный в угол раненый зверь, и Лилит может отойти и позволить ей мучительно истечь кровью.
— Я спасу тебя, — твердит Лилит. Исправит все, сделает так, как и должно быть: они вместе, блистающие в Императорском Ковене — наивная детская мечта, такая сладкая, что сводит зубы.
— Я и не надеялась, что ты поймешь, — устало смеется Ида — разочарованная, обреченная. — Тебе всегда хотелось, чтобы все было по твоему велению. Весь гребаный мир к твоим ногам.
Лилит уходит, сбитая с толку, будто охваченная лихорадкой. Под ноги попадается какой-то хлам Иды, Лилит спотыкается, едва не падает — совсем стыдно, нелепо, и глухо рычит. Где-то позади слышится смех сестры, безжалостно впивающийся в шею, и Лилит невольно поводит плечами. Ида все еще видит в ней сестру, поэтому не швыряет ей вслед наскоро слепленное боевое заклинание.
Ида не знает, что Лилит натворила, и не должна узнать никогда.
Лилит выходит из Совиного Дома, вцарапывается ногтями в посох, убежденная, что медлить нельзя. Она должна скорее спасти Иду — даже если та этого не хочет.