Вечереет — солнце легкомысленно катится к горизонту,— и в парке уже веет свежестью, но я не тороплюсь уходить, потому что у меня тут восхитительная находка. Я ещё не знаю, что это, но я уже понимаю, что это даст мне что-то очень важное и прекрасное. Слишком всё это напоминает то, о чём я слышал от своих древних предков. Мне рассказывали эти истории как сказки на ночь — красивые, мелодичные, неизменно волшебные и со счастливым концом; но вдруг это и не сказки вовсе? Я вставляю чёрные капельки в уши, ощупываю корпус своей находки, и в этот момент начинается Звучание.
Я замер. Всё равно это оказалось неожиданно. Словно замедлившись в три тысячи раз, сверху падает что-то огромное, рассыпающееся на лету и звенящее миллиардами невидимых колокольчиков. (Я прикрыл веки.) Затихает. И перед глазами возникает видение: тонкие и длинные, в сто миль, золотистые струны, натянутые между холмами, в закатном свете; они дрожат в разной тональности под чьими-то невидимыми руками, и кто-то тихо опускает руки на натянутый до горизонта воздух, извлекая гулкие и протяжные звуки; это сплетается в мелодию, как в тех моих сказках в далёком детстве, и я ощущаю кожей каждый звук, пробирающий до мурашек.
И испуганно открываю глаза — Голос. Среди этого тихого умиротворённого мелодичного плетения — нежный женский голос. Слова короткие и неторопливые, скользящие то ввысь, то глубоко вниз, чуть шершавые иногда, мягкие — какая-то дополнительная часть моей головы тут же включается и думает, возможно ли это. Это ведь не просто звуки, это разумный язык, но такой древний в своей простоте, что это кажется мне почти фантастикой. Но ведь и Музыка здесь не сказочная, а настоящая. Глаза сами собой закрываются, и за звуками голоса, струнных и ударных я вижу золотистые холмы и бирюзовые долины, огромные пространства и скользящий по ветру шёлк в высоких горах.
Звуки голоса иногда замирают, и в этот момент я до оцепенения опасаюсь, что я больше его не услышу. Я понимаю, кому голос принадлежит, я ощущаю её внешность и её лицо с улыбчивыми, но грустными глазами; я разбираю слова и фразы, и скоро я понимаю, что мне не составило бы труда объясниться с прекрасной обладательницей голоса.
И тут звуки стихают.
Невыносимые три мгновения тишины, а потом — звуки заводящегося двигателя: я подпрыгиваю на месте. Это… тоже Музыка? Я слышу сразу же ударные, более жёсткие и агрессивные, и пока я нанизываю на память начало мелодии, возникает голос. Мужской, чуть искажённый электроникой, напряжённый — молодой мужчина с волосами ёжиком, с немного страдальческим выражением лица. Но он живёт внутри своей Музыки. Значит, и я смогу. И я снова закрываю глаза, проникая внутрь. Сначала мне кажется, что вокруг меня слишком много мелькающего света и механических приспособлений, так же быстро сменяющих друг друга; но в какой-то момент я попадаю в ритм и с тех пор не отпускаю его. На огромной скорости несусь по ночным автострадам, забыв дышать, пока огромный молот не ударяет по струнной электронной наковальне несколько раз подряд, повинуясь волшебному тёмному ритму. И всё заканчивается.
У меня на висках выступил пот. Кажется, это божественно. Насколько это может быть по-разному. Мне не даёт додумать эту мысль следующая мелодия. И новый голос, ни на что не похожий. Я осознаю, что и вторая Песня была на совсем ином языке. Здесь уже третий. Они совсем разные, даже отношение к порядку слов — как из разных галактик. Как так? Но я слушаю. Пока голос не звучит, я испытываю умиротворение странного рода — почти до оцепенения. Это не мелодия движения, а мелодия покоя. Под неё можно смотреть в дождливое окно; или неторопливо ходить вдоль цветных витрин большого города — вставив наушники в уши. Она трепещет и напоминает звонки трамваев. Я вижу эти картины, стараюсь понять, что для чего и кто здесь кто. Голос — такой голос можно было бы услышать у меня на родине. Это щемящее чувство; словно что-то потеряно безвозвратно. Я ловлю себя на том, что я расслабился и замер одновременно, как будто в невесомости над землёй.
Я ложусь на траву — она уже не кажется мне прохладной. И слушаю всё, что успеваю — ночные дискотеки в будоражащих ритмах; светлая песня ожидания освобождения, праздничная и прекрасная,— пока правым локтём не чувствую слабое, едва уловимое движение воздуха. Я медленно встаю и с усилием освобождаю сознание от мелодий. И немедленно влюбляюсь. Она слишком красиво освещена летним солнцем — так, что длинные тёмные волосы парят в медовом свете, а янтарный браслет на запястье лишь дополняет картину. Бледно-коралловое короткое платье; перед тем, как свернуть с дорожки на траву, она разувается, и я любуюсь мягкими движениями её рук и ступней в этот момент; она направляется ко мне — я в тени деревьев — и видит меня.
Пауза.
Как между песнями, только длиннее.
Я пытаюсь понять, что она думает — я удивляюсь: нет ни испуга, к которому я привык на других населённых планетах; ни отвращения; ни даже удивления!
Девушка спрашивает:
— Ты же пришелец, да?
Это Третий язык. Из третьей песни, той самой, неземной.
Я хочу улыбнуться, но не знаю, как она воспримет мою улыбку — всё же я не сильно похож на неё. Но не сдерживаюсь, и девушка улыбается мне в ответ.
— Да, я живу очень далеко отсюда.— Я думаю, быть честным или хитрым. Но это существо очень солнечное.— Это ведь твоё? — Я показываю на музыкальную коробочку.
Она кивает:
— Я думала, я потеряла его. Лежала тут на солнышке, слушала музыку, замечталась, а потом ушла, и только на полдороги домой вспомнила. Как здорово, что ты его нашёл!
Хорошо, что девочки такие многословные. Пока она рассказывала мне всё это, я успел записать себе в правое предсердие всю музыку, что была у девушки. Теперь у нас с ней будет одинаковая музыка. Я отдал девушке музыкальную коробочку с наушниками и тихо включил её мелодии у себя внутри — попробовать: отлично играют.
— Спасибо! Ты откуда прилетел? С Веги или откуда подальше?
Я немного удивился осведомлённости прелестного существа. В самом деле, это слишком далеко, не могла же она всерьёз знать, что в созвездии Лиры есть разумная жизнь?
— Намного дальше,— объяснил я.— С одной из тайных планет звезды Бетельгейзе. По-вашему, это самая яркая звезда в созвездии Ориона.
— Ох! Это же больше четырёхсот световых лет. Ты наверняка проголодался с дороги! Пойдём я тебя чаем напою хотя бы. У меня ватрушки есть и пирожные с заварным кремом, ты что больше любишь?