Се Лянь, казалось порой, словно и не жил восемь веков среди простых смертных и не видел мира. Он был мудрым и всезнающим, но иногда точечно всплывали пробелы в его представлении о мире, из-за которых казалось, что все восемьсот лет Се Лянь провел в бутылке. Кто управляет восточными землями? О! Столицу переименовали? Новые небожители? Уже четыреста лет как новые? Наверное, уже поздно будет поздравлять их с вознесением. Так давно уже никто не говорит? Так вот почему на меня так странно смотрели!
Но не то чтобы это что-то значило.
Правители? Города? Тем более небожители. Да кому они сдались, эти тупые слепые чиновники небес? Дальше собственного носа не видели, не видят и не увидят, даже если пройдёт ещё четыреста лет.
Се Лянь был светом, который случайно не касался всего насущного, наживного, невечного. Так получалось. Это не происходило намеренно.
Но в такие моменты Се Ляня, так получалось, обуревало лю-бо-пыт-ство.
Звякнули колокольчики на браслетах, Хуа Чэн практически зашипел, и танцовщицы заметно побледнели. Он сдержал ровное выражение лица, невозмутимо испил чая из своей чаши и скучающе зевнул к большому расстройству хозяина вечера. А вот Се Лянь, его драгоценнейшее высочество, смотрел на представление с интересом — с таким интересом дети смотрели на первую в их жизни радугу, на мириады огней в небе, когда наступал праздник Середины Осени, и небожители кичились своей популярностью и силой через чужое обожание.
Танцовщицы синхронно выгнулись, а потом сплели руки, образуя силуэт прекрасного цветка.
Лучше бы, подумал Хуа Чэн, они не спасли этого беднягу от призрака или сделали бы это инкогнито. Еда, напитки, возможность помыться с дороги — это, конечно, здорово, но вот танцовщицы. В них не было никакого смысла, а ещё им нравился Се Лянь, он так им улыбался, потому что искренне радовался красивому танцу, да и совершенно точно его что-то озадачило, и потому он пристально наблюдал за представлением, пытаясь понять.
Хуа Чэн ненавязчиво подлил чая в чашку Се Ляня и бросил ещё один скучающий взгляд на танцовщиц. Одна из них двигалась неплохо, но слишком резко, быстро, как будто в ее руках были острые мечи, и ими она стремилась умертвить всех гостей, как будто ранее ее учили не изящным танцам, а военному искусству, как будто…
Фантазия, непрошеная, ужасная и прекрасная, мгновенно завладела беспокойным разумом и разбередила отсутствующую душу.
Хуа Чэн шумно сглотнул и на короткое мгновение закрыл глаза.
В воображении Се Лянь смущённо и красиво улыбнулся и, подняв руки над головой, звякнул браслетами.
Ох, понеслась.
-…нь Лан. Сань Лан?
Хуа Чэн посмотрел на Се Ляня и улыбнулся мягко, едва подавив громкий мечтательный вздох. Его гэгэ был таким красивым и чуть-чуть зарумянившимся от горячей еды и уюта. Он так вкусно пах — Хуа Чэн сидел рядом и мог чувствовать аромат душистых трав — перед ужином их проводили в купальню и там было полно различных мыльных принадлежностей и дорогих масел.
Хуа Чэн очень хотел, очень сильно. Хотел схватить осторожно, прижать к себе и унести гэгэ в выделенные им покои, чтобы целовать и ласкать его до утра, чтобы встретить рассвет в измождении и поту. В купальне они успели только обменяться несколькими долгими, горячими поцелуями, а потом их побеспокоили и пришлось быстро заканчивать с мытьём.
— Сань Лан, все хорошо? — тихо спросил Се Лянь, подсев ещё ближе.
— Все отлично, — шепотом ответил тот. — Гэгэ, ты зачем-то звал меня.
Се Лянь кивнул и закусил задумчиво губу — мысль была, но не совсем оформившаяся.
— Сань Лан, прости за странный вопрос, — наконец решился он. — Но ты когда-нибудь носил женскую одежду?
Хуа Чэн улыбнулся ещё шире, практически засияв. Се Лянь такой реакции смутился немного, но от нее же и рассмеялся тихо, прикрыв рот ладонью — представление продолжалось, и не хотелось отвлекать танцовщиц громким смехом.
— Довольно часто, гэгэ, — ответил Хуа Чэн. — У меня было несколько женских обличий.
Се Лянь задумался.
— А тебе никогда не казалось, что женская одежда она словно… хмм… более неудобная? — он отпил чай, и Хуа Чэн молча продолжал внимать — он понимал, что Се Лянь ещё не закончил. — Я несколько раз надевал женские одежды. И они… как будто бы сложнее, тяжелее, в них не было нужного маневра, — он покачал головой. — И вот сейчас я смотрю на этих танцовщиц — их наряды кажутся невесомыми и воздушными, движения — свободными, но так ли это на самом деле?
Хуа Чэн склонился к уху Се Ляня, чтобы ответить. Теперь он не отводил взгляда от танца, следя за каждым движением:
— Зависит от того, в чем цель танца, гэгэ.
— Например?
— Усладить взор или плоть.
Ухо Се Ляня немного порозовело, и медленно терявший остатки стыда Хуа Чэн не позволил себе сделать шумный вдох. От гэгэ пахло умопомрачительно.
Так хотелось насладиться этим запахом, прижаться носом к голой коже, так…
— А что нам пытаются усладить сейчас? — осторожно уточнил Се Лянь.
— Вроде как просто взор.
Се Лянь облегчённо выдохнул.
— Хорошо. А то было бы очень неловко.
— Гэгэ, сколько на них слоев одежды, как ты думаешь?
— Даже не буду загадывать, — вздохнул тот. — Хочется ответить, что четыре или пять, но я скорее всего окажусь не прав.
Хуа Чэн фыркнул.
— Гэгэ стоит больше верить в себя.
— Проблема не во мне, а в одежде, Сань Лан. Слишком сложная.
Се Лянь блаженно выдохнул и отпил чая, в очередной раз очаровательно улыбнувшись девушкам. Одна из них тут же улыбнулась в ответ, растянув губы из безразлично-вежливой улыбки в ослепительную, но быстро осеклась.
Хуа Чэн даже не скрывался.
— Поразительно все же вышло! — шепотом заметил Се Лянь некоторое время спустя. И Хуа Чэн снова наклонился к нему, прилип взглядом к шее, к линии подбородка, заполняясь жаждой, похотью и обожанием. — Мы спасли его от одной нечисти, чтобы он привел в дом другую.
— Они не стали бы тут никого убивать.
Се Лянь согласно кивнул.
— Это было бы слишком подозрительно, учитывая, какой толпой они путешествуют и выступают.
— Да, — вдруг очень вкрадчивым тоном проговорил Хуа Чэн и посмотрел снова на затрепетавших демониц. — Они бы точно не стали никого тут убивать.
Та, которая танцевала, как вояка, как будто даже легонько кивнула в согласии, что они, разумеется, Хуа Чэнчжу!!! не стали бы тут устраивать кровавой бани, разрывать недалеких бедолаг на куски и есть их плоть, а потом смеяться и вымазывать друг друга в остывшей крови, насыщаться чужим страхом и жизненной силой. Конечно же! Конечно же! Нисколько!!! Хуа Чэн легонько ухмыльнулся. А вот и их предводительница.
— Скорее всего, — негромко продолжил Хуа Чэн. — Они просто подсосали бы сил и ушли.
Се Лянь, его гэгэ, его, его, его гэгэ, улыбнулся ему, и холодное небьющееся сердце в груди Хуа Чэна заболело от любви.
— Вот и хорошо, — сказал Се Лянь, разумеется, поняв, что это неправда.
***
Демоницы выли, бились лбом о пол и каялись во всех грехах, даже тех, которые они не совершили, но планировали. Кровавая баня с кровью, внутренностями и жутким смехом несомненно была у них в планах, но когда они вышли в центр залы и увидели, кто являлся их «особенными гостями», то синхронно, не переговариваясь решили ничего не делать. Они даже к энергии янь других гостей не прикоснулись — так было им страшно.
Хуа Чэн молча смотрел на них, не вслушиваясь в их мольбы и плач. Он и так не намеревался ничего делать, но и сил слушать это не было.
Он подошел к главной демонице и остановился напротив нее. Та мгновенно замолкла и неуверенно подняла голову. С ее зареванного лица медленно съезжал человеческий грим, открывая взгляду бело-зеленую кожу, инфернальный блеск глаз и жуткие длинные клыки.
— Ты, — сказал Хуа Чэн.
— Я?.. — неуверенно переспросила та.
— Ты ведешь вашу труппу?
Демоница подергала нервно головой в попытке кивнуть.
— Да, Хуа Чэнчжу, — прошептала она благоговейно. — Я веду. Выбираю города и жертв. Но, пожалуйста, поверьте! Мы ни в коем случае не собирались причинять вред вам, а тем более вашему дражайшему супругу!
Хуа Чэн фыркнул.
— Вы и не смогли бы.
— Разумеется, — согласилась та и снова низко поклонилась. — Простите эту недостойную за глупые слова.
— Прощаю, — спокойно сказал Хуа Чэн. Демоница как будто бы выдохлась, сдулась, потеряв форму, раздавленная облегчением, которое на нее навалилось.
— Спасибо, великодушный Хуа Чэнчжу.
Тот присел на корточки, и демоница испуганно вскинулась, явно ожидая обмана: насмешки, издевательства, боли, жуткой раны или даже смерти.
— Тише, — сказал Хуа Чэн и холодно улыбнулся. — Я пришел попросить вас об одной услуге.
Пока другие не двигались и даже не поднимали головы, главная демоница спросила тихо, но четко:
— Чем эта недостойная может помочь такому могущественному королю демонов?
— Нарядом.
Демоница нахмурилась непонимающе, и Хуа Чэн кивком головы указал на нее — «невесомые, но сложные» костюмы для выступления все еще были на них.
— Что-нибудь такое, — сказал он, — но на меня.
Об отказе и речи быть не могло — демоницы, придержав свои мнения при себе, тут же перерыли все свои сундуки с нарядами, а когда поняли, что на Хуа Чэна у них ничего подходящего не было, они стремительно уселись создавать наряд своими руками с пугающей для обычного человека скоростью и сосредоточенностью. Они резали, перешивали, пока Хуа Чэн ходил по комнате, выделенной для них, и осматривался. Сундуки с нарядами и гримом. Занавешенные зеркала. Талисманы от защиты от нечисти.
В уме Хуа Чэн отсчитывал минуты — пять, шесть, семь… На десятой он собирался вежливо поинтересоваться, как у демониц шли дела, а на пятнадцатой — разозлиться и сделать все своими руками. Так стоило поступить с самого начала и сэкономить кучу времени, но Хуа Чэн понадеялся на их желание услужить и порадовать. Демоницы перебрасывались хитрыми понимающими взглядами — еще бы, великий Хуа Чэнчжу путешествовал с мужем и на пороге долгой ночи он попросил для себя откровенные наряды и краску для глаз. У них!!! Как тут не помочь?
Хуа Чэн делал вид, что ничего не замечает. Ни взглядов, ни шепотков.
А про себя влюбленно считал: девять… Десять.
***
Хуа Чэна не было… долго. Относительно долго. То есть по времени совсем немного, но для истомившегося, измученного фантазиями разума это казалось целой вечностью. Было логично, что после завершения ужина Хуа Чэн решит навестить демониц и убедиться, что они никому не причинили вреда и не собирались — Се Лянь в небольшие подсосы верил с трудом, а вот в хороший слух нечисти и убедительность Сань Лана — вполне.
Он умылся, обошел комнату, нашел даже несколько книг и свитков, чтение которых тут же нагнало скуку. Хуа Чэн, скрывавшийся за тяжелыми плотными занавесками, которые разделяли спальню с небольшой смежной комнатой-кабинетом, наблюдал и улыбался. Гэгэ ждал его, гэгэ ходил по комнате, трогал лампы, статуэтки, подушки, и выглядел одновременно увлеченным и индифферентным. И в смежную комнату он не шел, обходил занавески по широкой дуге и вообще не смотрел в ту сторону.
Хуа Чэн, фыркнув, сделал шаг вперед.
И сразу весь зазвенел. Угх. Идея нацепить на себя кучу украшений казалась интересной, но на деле он звучал, как пастух со скотом на выгуле.
Гэгэ, нисколько (разумеется) не ожидавший, что именно с той стороны появится Хуа Чэн, повернулся и замер. Кровать, стоявшая позади, прямо под ногами, оказалась весьма кстати — Се Лянь на нее хлопнулся, приоткрыл удивленно рот, покраснел, а потом ласково улыбнулся. Такая бурная реакция не могла не радовать, и Хуа Чэн босыми ногами сделал первый шаг вперед, и еще один. И еще. Многослойная юбка, державшаяся магическим образом на узких бедрах, зашелестела, снова звякнули браслеты и тонкие изящные цепочки.
Хотя бы краска на лице не шумела. Ее было совсем не много — Хуа Чэн не без помощи демониц выделил черным цветом глаз (второй они тоже нарисовали, но перед гэгэ Хуа Чэн предстал в своем истинном облике), и ему вроде как даже понравился результат.
Се Лянь не говорил ни слова, просто смотрел и сильно сжимал одежду на коленях обеими руками.
— Гэгэ, осторожнее, — посоветовал Хуа Чэн. — Порвешь.
Ладони тут же выпустили одежду и снова сжались.
Хуа Чэн медленно, но верно наступал, чувствуя ужасное волнение и возбуждение. Гэгэ молчал и смотрел.
Хуа Чэн мягко покрутился, и ошалелый взгляд медленно стек вниз, туда, где на мгновение сверкнули голые ступни. И украшения на них. На щиколотках. на пальцах.
— Ну как? — спросил Хуа Чэн.
Се Лянь снова посмотрел ему в лицо и наконец выдохнул.
— Отлично, Сань Лан, — искренно похвалил он. — Ты очень красивый.
В бездну план, в бездну, подумал Хуа Чэн в резко нахлынувшую секунду слабости, в бездну все, надо повалить, поцеловать, заласкать, чтобы гэгэ кричал под ним от удовольствия и рвал цепочки, рвал слои юбки, задыхаясь от наслаждения. Хуа Чэн, шумно сглотнув, выдавил из себя:
— Гэгэ ведь было интересно, какого танцовщицам в таких нарядах?
Се Лянь степенно кивнул с обреченным выражением лица — обреченность эта, правда, не несла в себе тоски и боли, а только предвкушение, сладость, от которой уже кружилась голова.
— Так вот, — самодовольно продолжил Хуа Чэн, и Се Лянь не смог сдержать смешка. — Я решил помочь гэгэ ответить на все волновавшие его вопросы.
— Спасибо, Сань Лан, — искренне поблагодарил тот и задавил в себе желание закинуть ногу на ногу. — Меня беспокоило, как сложно двигаться в таких… нарядах.
— Я помню. Но чтобы я смог точно ответить, мне нужно исполнить танец для гэгэ.
Разумеется, несостыковок был миллион. Если эти вопросы волновали Се Ляня, то и наряжать, наверное, стоило именно его, чтобы он помучился с юбками, ханьфу и поясами, чтобы сам оценил тяжесть слоев и сам попытался бы подвигаться свободно и невесомо в таких одеждах. Но Хуа Чэн, если честно, был к такому морально не готов. Он серьезно боялся, что сердце в его мертвой груди забьется, надень гэгэ нечто подобное, а демоном с колотящимся сердцем особо не побудешь. И для танца нужны были бы не серебряные цепочки и браслеты, не наручи, а цветы и много света, чтобы Хау Чэн мог сцеловывать с тела гэгэ мягкий аромат и блеск, чтобы мог быть коленопреклоненным и беспокойным в своих желаниях, чтобы мог шептать все, что придет в его безумную голову и обожать-обожать-обожать.
Ухмыльнувшись, он поднял руки вверх и плавно двинул бедрами. Тогда же Се Лянь шумно сглотнул и перевел взгляд на бледную грудь Хуа Чэна, на россыпь цепочек, которые ложились друг на друга крест накрест. Красные юбки шумели, но манили Се Ляня не так сильно, как голая кожа.
Наряд для Хуа Чэна получился не очень полным. Без верхней части. Еще одна несостыковка, от которой Хуа Чэну было ни жарко ни холодно.
Се Лянь смотрел безотрывно и даже, кажется, не дышал.
— Гэгэ, — тихо позвал Хуа Чэн. — Тебе стало понятнее?
— Нет, — честно сказал тот и улыбнулся.
— Ах как жаль! — картинно ахнул Хуа Чэн. — А я ведь так стараюсь для гэгэ.
— Я знаю.
Хуа Чэн еще раз двинул бедрами, и Се Лянь на этот раз впился взглядом в красную обволакивающую ткань и чуть выше, на бледную кожу живота. Танца как такового пока не получалось.
— Сань Лан, — шепотом начал Се Лянь. — Я могу облизнуть твой живот?
Хуа Чэн вскинул брови, отвел взгляд, а потом не сильно прогнулся назад в элегантном движении, которое он сегодня подсмотрел у танцовщиц. Руки над головой, прогиб не сильный — Хуа Чэна под поясницу тут же подхватили теплые руки, а живота коснулся горячий влажный язык. Хуа Чэн застонал, и Се Лянь неловко вжался в его живот лицом, не прекращая жадные движения языком.
Хотелось рухнуть на колени перед гэгэ, задрать десятки тонких юбок и попросить — возьми, потрогай, во мне столько желания, гэгэ, столько любви, столько обожания, гэгэ, гэгэ, гэгэ, гэгэ. Се Лянь неловко и спешно раздевался, пока Хуа Чэн стонал и подставлял плоский живот, бледный, напряженный — Се Лянь кусал его, всасывал больно кожу, целовал и лизал, оставляя засосы. И ключиц, груди Се Ляня сквозь шумную ткань порой касалось что-то твердое, большое.
— Гэгэ, — позвал Хуэ Чэн надломлено, и Се Лянь вскинул голову, посмотрел, приоткрыв влажные красные губы, весь порозовевший от возбуждения. Его одежда была растрепана, растянута на плечах, уже оголенных и очень манящих. Се Лянь понятливо заполз спиной на кровать, не отрывая взгляда, и первым делом снял штаны, а уже затем — ханьфу, как всегда оставив только нижнюю.
Хуа Чэн ласково улыбнулся.
— Гэгэ ведь сегодня почти час провел в купальне, да? — спросил он.
— Да.
Шепот. Таким шепотом можно ломать, убивать и плавить. Хуа Чэн закрыл на мгновение глаз, пряча мелькнувшие во взгляде нечеловеческую жажду и страсть — он ведь и не был человеком.
Бледные руки вцепились в лодыжки — Хуа Чэн задрал Се Ляню ноги, закинул себе на плечи и, довольно ухмыльнувшись, припал языком и губами к мошонке. Се Лянь шумно сглотнул, застонал в унисон дурацким цепочкам, и попросил:
— Не мучай, Сань Лан.
Дежурная просьба в пустоту.
Хуа Чэн очень любил ласкать Се Ляня языком. Натереть его маслами, накупать в горячей воде, а потом уложить в кровать и мучительно медленно вылизать всего, сосредоточив основной свой пыл на уже влажном от слюны отверстии. Се Лянь всегда метался под ним, покрасневший от возбуждения, вспотевший, он мучительно терпел долгие глубокие прикосновения языком, покусывания, проникновение пальцами. Он просил:
— Хватит… возьми… Сань Лан.
И дрожал всем телом с задранными нелепо ногами, с поджатыми пальцами, он был весь желание, и восторг, и мука, и наслаждение, в нем пылало столько чувств, что порой он изливался себе на живот и на грудь, а потом расслабленный принимал в себя Хуа Чэна, быстро возбуждаясь снова.
Се Лянь вскрикнул и обеими руками вцепился в голову Хуа Чэна. Тот жадно, практически по-звериному выдохнул и глубже протолкнул гибкий демонический язык. У Се Ляня, прекрасного, познавшего в эту ночь пока что очень мало, крепко стоял член, влажно блестела головка и поджималась мошонка, на него было невыносимо смотреть, его было невыносимо слушать, но Хуа Чэн обожал мучить своего гэгэ и мучиться при этом сам.
Се Лянь, мужественно выносивший эту пытку, сладкую, сладкую, прекрасную, искреннюю пытку, вдруг от очередного толчка задрожал, закатил глаза, а его член, дернувшись, выстрелил струю спермы на напряженный живот и грудь. Хуа Чэн собрал семя указательным пальцем и, довольно прикрыв глаз, слизнул.
В нем бушевал демон. Жадный, безумный, влюбленный и покорный любому вздоху Се Ляня, он требовал, рвал и метал. И умолял. Просил. Он так хотел.
Он говорил: гэгэ, позволь мне искусать тебя всего с ног до головы, чтобы на тебе были пятна, следы моей любви. Тебе будет приятно так, гэгэ?
Он говорил, придуши меня, измучь, изласкай, награди лишь улыбкой — сделай со мной все.
Ноги Се Ляня измождено легли на смятое покрывало.
— Гэгэ, — сдавленно выдохнул Хуа Чэн и склонился над ним, дрожащий, желающий. Се Лянь тут же вцепился в Хуа Чэна, притиснул к себе и поцеловал с такой яростью и жаждой, что Хуа Чэн мгновенно оплыл в его руках, словно воск на солнце. Он позволил уложить себя на спину, помог собрать кучу юбок на своем животе, а потом Се Лянь, все еще одетый в нижнее ханьфу, смятое и испачканное, не отводя взгляда, опустился Хуа Чэну на член и задрожал.
— Сань Лан… — выдохнул он и плавно шевельнул бедрами. Как в танце. — Сань Лан, — повторил он уже громче после очередного толчка.
— Гэгэ, — покорно отозвался Хуа Чэн и положил руки на горячие бедра. Волосы разметались, а у Хуа Чэна смазалась краска, еще когда он жадно вылизывал Се Ляню бедра и пах, прижимаясь к мокрой коже лицом.
Браслеты на руках ритмично звенели, стучали тонко о наручи, пока Се Лянь, мокрый и распутный, двигался на крепком члене, позабыв о всяком стыде. Ему было так хорошо, так жарко, что он не сдерживал голоса и вскрикивал, когда Хуа Чэн порой садился, чтобы ртом прижаться к твердым соскам, чтобы зубами впиться в подставленную шею и рухнуть обратно от легкого толчка в плечо.
Се Лянь вел его, мучил его, наслаждался им, и Хуа Чэн бормотал:
— Гэгэ, Ва… ах!.. сочество… умоляю, потом возьмите… возьмите меня так… прижмите к стене, умоляю.
Се Лянь хрипло смеялся, ахал и жмурился, а потом так же нестройно отвечал:
— В любой момент… В любой… для тебя, Сань Лан.
Хуа Чэн позорно не выдерживал. А кто бы выдержал такой ласки, такого тона и такого напора? В теле Се Ляня была скрыта мощь бога Войны, и его бедра не знали устали, двигаясь быстро, резко, они тянули из Хуа Чэна всю силу и выдержку, и он, изливаясь глубоко, толкаясь, даже не мог стонать — Се Лянь гладил, засунув пальцы в его рот, его язык, нечеловеческий и гибкий.
— Сань Лан, — дрожащим шепотом прозвучало в мутном сознании, — скажи, как сможешь, я хочу продолжить у стены.
Хуа Чэн охнул и приоткрыл глаз. Над ним нависал улыбающийся Се Лянь.
— Ты не против, Сань Лан?
— Ох, гэгэ, — ответил тот. Да он же сам буквально выстонал эту фантазию — схвати меня своими сильными руками и пришпорь к стене, возьми так, не снимая юбки, но задрав их.
Конечно, он был не против.
Се Лянь улыбнулся, со вздохом вытащил из себя обмякающий член и принялся рыться по кровати в поисках своего верхнего ханьфу — он, пока ждал Хуа Чэна, успел найти среди их вещей бутылек с маслом, уже почти пустой, а теперь осталось только найти одежду, которую Се Лянь совершенно точно скинул на кровать, но ее и след простыл.
Хуа Чэн с довольнейшим выражением лица наблюдал за Се Лянем: тот, полуголый, испачканный в слюне, сперме и поцелуях, свешивал с кровати голову, отставив зад, перелезал через Хуа Чэна, волнуя его короткими трениями — кожа к коже, и запахом, от которого кругом шла голова. Пот, семя и те дорогие масла из купальни. Хуа Чэн хотел утонуть в этом запахе, как в самом сладком дурмане.
— Вот где!
Се Лянь, почти голый и простоволосый, слез к кровати и прошлепал к стене — ближайшей. А потом многозначительно посмотрел на Хуа Чэна — у Се Ляня все еще стояло с прошлого раза, а по бедрам текла сперма, ее было много. Порой Хуа Чэн даже немного смущался этого, а потом возбуждался, потому что Се Лянь как будто любил демонстрировать себя… таким.
Хуа Чэн поднялся и враз оказался рядом, хватая Се Ляня за ягодицы и медленно раздвигая их. Пальцы легко скользнули внутрь, надавили, растянули, и Се Лянь тихонько задрожал, а потом взял Хуа Чэна за плечи. Тот понятливо прижался лопатками к стене и испытующе посмотрел. Се Лянь боролся с пробкой.
Та сделала тихий «чпок», отлетела куда-то, и согретое руками Се Ляня цветочное масло потекло ему на пальцы правой руки, на ладонь и дальше — по запястью. Хуа Чэн принял в себя пальцы со вздохом, с улыбкой. Он обеими руками держал юбки, одну ногу уже успел пристроить у Се Ляня на талии, и они мгновенно стали неустойчивой жаркой скользкой конструкцией. Они обменивались легкими поцелуями, смеялись, стонали, потому что Хуа Чэн не мог не распускать руки, а потом Хуа Чэн, страстно обезумевший от поцелуев, от ласк языка, вскочил на Се Ляня, обхватил его талию двумя ногами и вцепился в сильные плечи со стоном. Проникновение было жарким, немного тянущим, а потом стало невыносимо горячим и быстрым.
Юбки пришлось отпустить и они закономерно мешались, как и ханьфу, которое держалось только на сгибах локтей Се Ляня. Они скованно двигались — глубоко и часто, с небольшой амплитудой, и Хуа Чэн весь дрожал, от силы гэгэ, от его движений, от его поцелуев. Голова кружилась так, будто его раскручивали час, а потом бросили в пустоту, наполненную чужими ахами и стонами.
А когда он кончит, он зальет семенем юбки. Ткань была скользкой, странной и влагу впитывала долго, быть может, несколько капель упадет на пол, или даже Се Ляню на ступни, и тогда Хуа Чэн обессиленный, вытраханный, сможет рухнуть перед Се Лянем на колени и вылизать ему ноги, собрать языком потеки спермы, который наверняка уже медленно дотекли до стройных щиколоток, а потом…
Хуа Чэн, закатив глаза, задрожал и выдохнул несчастно:
— Гэгэ. Гэгэ, ты такой… Я… ах!..
— Сань Лан!..
— Гэгэ!..
Хуа Чэн стиснул его как мог, поцеловал, схватив обеими руками за влажный затылок и обнял крепко.
— Гэгэ такой… ах… сильный…
На ступню капнуло, капнуло, капнуло, и Се Лянь вдохнул полной грудью запах. И задрожал. Он чуть навалился на Хуа Чэна, обмякшего и разбитого, задвигался быстрее, прижал его к стене, а затем застонал протяжно, как завыл, и кончил с громкими шлепками вжимаясь в поджарые ягодицы бедрами.
Стало очень тихо.
Се Лянь его не отпускал, хотя сам, разморенный оргазмом, едва держался на ногах и довольно вздыхал. За окном была непроглядная темень, и Хуа Чэн хотел бы сказать про себя, что он там, например, надеялся, что их не слышали и весь остальной дом спал мирно, но ему было плевать.
Гэгэ в его руках был такой теплый, влажный от пота, такой потрясающий, такой податливый поцелуям и ласкам.
Тем более…
Хуа Чэн блаженно улыбнулся, когда услышал недоуменное:
— Мне что-то мокрое на ноги попало, кажется.
И начал медленно сползать вниз.
***
Провожали их всем домом. Прислуга отводила взгляд, а хозяин, что бы он там ни услышал ночью, все еще был им безумно благодарен за спасенную жизнь. Он радушно звал в гости, если Хуа Чэн или Се Лянь или оба окажутся снова в этих краях, звал в гости труппу танцовщиц, а в путь дал еды и теплую одежду.
Се Лянь не уставал кланяться и бормотать благодарности за щедрость и доброту, на что в ответ слышал, что ни одна из этих вещей по стоимости не сравнилась бы с жизнью, которые добрые путники сберегли.
Хуа Чэн, растроганный искренностью и добротой гэгэ, наблюдал за всем издалека.
Рядом крутились демоницы, которые не пойми зачем увязались следом. Они переоделись в скромные походные наряды, однако их ухмылки никакой скромности за собой не таили — только пошлость и показное знание — мы все слышали.
Весь дом слышал.
— Костюм можете не возвращать, господин, — сказала главная демоница, и Хуа Чэн перевел на нее ленивый взгляд.
— Я и не собирался.
Се Лянь все равно его… порвал. Рванул юбки в порыве страсти так, что Хуа Чэн чуть не кончил от этого зрелища. А даже если бы Се Лянь их не порвал, Хуа Чэн не стал бы возвращать позаимствованный костюм в таком виде даже самому ненавистному врагу.
Это же такое личное.
Демоницы довольно захихикали.
— Украшения, какие захотите, возьмете в Призрачном городе, — сказал Хуа Чэн, и демоницы захихикали еще громче.
А вот украшения он порвал сам, потому что надоело быть колокольчиком, хоть порой этот ритмичный дзынь-дзынь-дзынь казался очень притягательным. Гэгэ, кажется, немного расстроился.
— А их тоже не надо было возвращать, — довольным тоном ответила главная демоница. — Это был подарок вам.
— Вот и славно, — равнодушно ответил Хуа Чэн и перевел взгляд на ворота, в которых шло долгое и слишком любезное прощание.
Хуа Чэн весь как будто засиял изнутри.
От хозяина дома шел Се Лянь с довольной улыбкой. Все внимание Хуа Чэна немедленно сконцентрировалось на самом дорогом и прекрасном, что когда-либо существовало в этом тусклом мире. Он улыбнулся в ответ, и Се Лянь влетел в его объятия, с нежностью погладил Хуа Чэна по голове и вздохнул.
— Дальше? — спросил он тихо, и Хуа Чэн кивнул, поддался порыву и снова обнял Се Ляня, спрятав лицо в темных мягких волосах.
— Дальше, — ответил он тихо.
Демоницы, все как одна смотрели на запястье Се Ляня, и не моргали. Выглядело жутко и совершенно неправдоподобно, хорошо, что все обитатели дома уже ушли обратно и не видели… этого.
— А можно с вами, господин? — спросила негромко одна демоница.
— Только если согласны подсасывать, — беззаботно ответил Хуа Чэн, и демоницы расстроенно вздохнули.
Чуть позже они двигались в противоположном направлении. Тяжело скрипела колесами телега, загруженная их вещами, лошадь, с маленьким запутывающим талисманом в колокольчике, переступала по неровной дороге и фыркала.
— Браслет оставил! — восторженно сказала одна из демониц.
— Да! Тот что с бабочкой!
— Господину нравятся бабочки!
— Все верно! Значит, и другому господину они нравятся.
Демоницы засмеялись, громко, зловеще, и лошадь испуганно дернулась — порой силы талисмана не хватало, чтобы скрыть их нечистую сущность.
— А ткань видели-видели?
Свора снова зашипела.
— Повязал.
— Да, рядом с браслетом, — главная демоница мечтательно вздохнула и закатила глаза, так, что видны были одни белки. — Господину градоначальнику так повезло с мужем!
— Надо будет еще таких нарядов пошить.
— Точно-точно! А по возвращении подарить!
— И для господина, и для его почтеннейшего супруга.
— И украшения!
— Подберем украшения!
Демоницы от такой идеи пришли в полный восторг, засмеялись радостно, зашипели и снова напугали несчастную лошадь. Но несмотря на радость смеха, делали они это все же с опаской — подарок подарком, радость радостью, а господина лишний раз злить не хотелось. Их самих порой изредка что-то начинало безмерно беспокоить, а потом это чувство стихало, и они снова веселились, обсуждая, как сделают для почтеннейшего супруга Хуа Чэнчжу наряд в цветах и золоте.
А в моменты напряженной тишины на колокольчике лошади, слабо шевеля крыльями, оживала полупрозрачная бабочка, вздрагивала, а затем снова сливалась с затертой поверхностью колокольчика, как будто она была простым рисунком, а не маленьким шпионом.
В тот судьбоносный день безымянные демоницы даже представить себе не могли, что получили вечное посмертное благословение.