Всё, о чём он может думать, — Итачи. Эта одержимость совершенно чёрная, и он знает об этом, но не способен в последнее время думать ни о чём другом, вообще ни о чём.
Он смотрит в зеркало на себя, а видит Итачи, он дышит — и дышит не воздухом, а Итачи; не чувствует на вкус ничего, кроме Итачи; думает, слышит, обоняет только Итачи, и это убивает его. Медленно, но верно убивает.
Он не может думать ни о чём, кроме Итачи, ни о чём, кроме своего имени на обманчиво мягких губах и щекотного ощущения от шёлковых волос на своей коже, и это убивает его.
Это Итачи — в его ночных снах и снах наяву, где Саске всегда остаётся буквально на шаг позади, обречённый никогда так и не догнать, пока Итачи не умрёт, и когда он думает об этом, у него почти останавливается сердце. Эта одержимость убивает его, и он никак не может это прекратить.
Он невольно уступил прошлому, уступил воспоминаниям о запретных вещах, которых никогда не происходило, но которых бы так хотелось, и он утопает в этом. Итачи и здесь, и не здесь, но видение столь ярко, что вполне могло бы быть реальностью, и это убивает его, однако всё, о чём Саске может думать, — только Итачи.
Быть может, он спит, а может, он даже мёртв — и просто этого не узнает, потому что в мысли ему не приходит ничего, кроме того, чего никогда не происходило, в этом выдуманном мире, который он для себя построил и в котором нет ничего, кроме Итачи. Он отказывается видеть правду, обманывая себя день за днём, и с этим никто ничего не может поделать, потому что это убивает его.
А правда, которую он отказывается видеть, в том, что Итачи мёртв, что саму жизнь того, кого так сильно любил, он похитил собственными руками, и его одержимость — тёмная, такая тёмная, он это знает, но не может всё прекратить, потому что поглощён ею. И быть может, он и сам тоже мёртв, дрейфуя по бескрайнему морю собственной одержимости, губы у него всё ещё горят от сотни поцелуев, которых никогда не случалось, а мысли — ни о чём другом, кроме Итачи.
Если же он ещё не мёртв, то к этому всё идёт, и никто не может ничего с этим поделать, потому что его мир — это один только Итачи и ничего больше.