Тэхен раскладывает конечности на кровати Чона, кончиками пальцев оглаживая постельное белье. Несмотря на, казалось бы, ужасный итог их истории, Ким продолжал цепляться за крупицы взаимоотношений. Это уже не любовная зависимость, срок которой около трех лет, это нещадная, жертвенная… любовь? Услышь вампир его мысли, точно бы прогнал взашей, а зомби все никак не может понять: за что и почему?

Да и рецепторы мягко говоря слоупочат<footnote>тормозят</footnote>. Он скорее помнит <i>что</i> должен чувствовать, но все его действия больше похожи на привычку. Он как бы закрутил спиннер и в процессе потерял возможность анализировать скорость вращения. Сознание то помнит как это, а вот тело уже хуй пойми что происходит. Так он открыл новый вид импотенции.

У них не сложно, у них все просто до невозможного и, одновременно, у них все никак. Тэхен есть, он существует, всем своим естеством напоминая вампиру загноившуюся рану. От прошлого не уйти, тем более от того, что следует по пятам. Приходит, лежит на твоей кровати, сминает белье, метит, оставляет следы, что, уходя, все равно остается здесь. Эфемерно, неконтролируемо, оседая сладким парфюмом на кончике языка.

— Прекрати думать о Сокджине, — его читают даже не глядя, проникают во все внутренности без спроса и приглашений. Тэхен поворачивается на бок и подбирает руки себе под голову, чтобы улечься удобней. — Решай проблемы по мере их поступления, Гуки.

Брюнет ежится от обращения, складывая пальцы в замок, что заставляет губы Кима растечься в тоскливой улыбке. Подобное уже не приносит острой боли, лишь мягкую, обволакивающую печаль. Тэхен живет в этой печали, та расцветает, обретает форму и обнимает его по ночам. Старые воспоминания тлеют в глазах, оставляя угли в душе.

Он с трудом вспоминает и воспроизводит в мыслях прежние ощущения. Живая кожа, чувствующая прикосновения, сердцебиение, каждый раз переходящие чуть ли не в тахикардию, жаркие поцелуи. Былой Чонгук отзывался на ели слышимое, из губ в губы, интимное «Гуки».

«Гуки» — «Хуюки». Теперь так выглядит максимум его участия в интимном диалоге.

— Я справляюсь и без твоих советов, — мужчина старается скрыть свой дискомфорт за холодным тоном, на что Тэхен отвечает усмешкой. С ним не работает, слишком выучен проницательности, слишком много наблюдал, слишком сильно любил. Слишком уж много хуйни повидало его трогательное сердечко. Даже эта простыня не видела столько за последние месяцы.

— Займись Юнги, если тебе важно его соседство, — он игнорирует отказ от помощи, потому что знает содержимое чужих мыслей, чего не скажешь о Чоне. Ким уверен, Чонгук не понимает его мотивы. Не так. Он в них не верит. — У меня есть один знакомый, — издалека начинает парень, — он может помочь. Когда ты… — мельтешится, подбирая слова. Говорить о собственной смерти все еще тяжело. — Когда мы расстались, мне было некуда идти, поэтому я, очевидно, пошел выпить. К своему разочарованию, тогда и узнал, что это бесполезно, — он смеется над собой. Надо же так. Разбитый, брошенный и мертвый, но все еще существующий в боли, которую даже спиртное заглушить не может. — Он был одиночкой, один из тех, кто цепляет еду в барах. Искал поесть, а наткнулся на труп без крови, неудачник, — веки слегка прикрыты, Тэхен валится на спину и разглядывает потолок, испещренный трещинами.

— Ты жил с вампиром? — Чонгук хмурится, наблюдая за парнем, но стоит тому повернуть голову в его сторону, тут же отводит взгляд.

— Ревнуешь? — Ким вскидывает бровь, но вампир не собирается отвечать. — Я не жил с ним, — легко отстает Тэхен, продолжая рассказывать. — Да и я не об этом хотел сказать. Этот чувак уже был на совете, точно не помню что он сделал, но его хотели убить. То, правда, было лет двадцать назад, но, как ты сам знаешь, вампиры особо не развиваются в своих принципах.

— Ближе к делу, — требует Чон, вызывая у младшего полуулыбку.

— Люди не меняются. Не важно, человек ты или был им, но внутренняя составляющая остается прежней, — задумчиво выдает он. — В совете есть один старик, который имеет значимый вес в суде и может повлиять на решение совета. Его можно подкупить, вот так все просто, — Тэхен пожимает плечами.

— Чем?

— Не знаю. Кровь девственника, сперма единорога, кожаная палочка Гарри Поттера. Ты же и без моих советов справишься, придумай чего, —пожимает плечами Ким, видя как его вампир сжимает челюсти. Чонгук всегда будет его.

Каким бы умным тот не был, сколько бы лет не жил, люди не меняются, а Чон человек запутавшийся, и, ко всему этому, не способный распутать себя в одиночку. Тэхен ему нужен, с самого их знакомства до целой бесконечности. Чонгук же нужен Тэхену, и он сделает все, чтобы получить его обратно. Будет медленно впиваться в его тело, оплетать своим присутствием, запахом, голосом, взглядом.

— Тэхен… — вампир хмурится, глядя на младшего, и взгляд этот смертельно усталый. Какие бы баррикады он не ставил, как бы не зажимался, как бы не рисовал свое безразличие, сложно не заметить — он не вывозит. Разве можно его судить? Даже кровососы порой хотят стабильный поток обнимашек больше, чем статус пафосного самца, хоть и яро себе противоречат. 

Киму хочется встать, взять его лицо в холодные ладони и отчаянно закричать: «Что? Ну что «Тэхен»? Я устал тебя понимать, я устал тебя жалеть, а тебе все равно! Ты смотришь своими щенячьими глазками, высасывая из меня остатки души. Пожалуйста, хватит». Но зомби все еще лежит на кровати, не двигаясь ни на миллиметр. Наблюдает, как Чонгук трет большим пальцем костяшки на руке, как хмурится, наверняка решая очередной внутренний конфликт.

— Я тебя ненавижу, — спокойно произносит Ким, будто сам себе.

Чонгук хмыкает:

— Громко думаешь.

***

Некомфортно. Ранка от укуса покрылась корочкой, а Чимин то и дело тянулся если не расковырять ее, то почесать. Некомфортно. Юнги после поцелуя натянул хитиновый покров, а Чимин то и дело пытался коснуться его лица руками и, если не лезть за вторым, то хотя бы вернуть прошлое доверие. Он честно не помнит кто полез первым, но уже готов взять всю вину на себя, лишь бы от него не бегали также, как от солнечных лучей или Намджуна не в настроении. Его пытали молчанием и безразличием, и, сколько бы Пак не тянулся, сколько бы не пытался вывести на разговор, вампир сбегал. Самое отвратительное было то, что сейчас Юнги чем-то напоминал ему Чонгука.

Мин появится на совете уже завтра, и если до тех пор они не поговорят, Чимин первее всех его прикончит.

До конца смены остается полчаса. Под утро бар уже пуст, не считая двух-трех человек в конце зала, которые зацепились языками буквально, или беседуют о какой-то индустрии сознания. Паку тоже хотелось бы так поговорить, правда, не об этом. Но если честно, все это бред, ему не важно о чем, ему важно с кем. В диалоге он моногамен. Мысли превращаются в карусель, крутятся, накручиваются сами на себя, вяжут узлы, задорно пляшут под громкую мелодию, как суки соседи через стенку. Чимин старается отвлечься, натирает стакан и, кажется, тот вот-вот лопнет в крепкой хватке и под хмурым взглядом.

— Расслабься, — не просьба, не приказ.

Пак ставит стакан с характерным ударом о стойку и метает взгляд в сторону бармена.

— Нет, это ты расслабься, — плюет он, не в силах контролировать себя после стольких часов изнуряющей работы. Голова раскалывается, и, если Юнги опять продолжит играть в клоуна, парень и ему голову на две половинки расколет как раз этим вот гибралтаром. Нихуя себе —Гибралтар. Не могли просто назвать «Большой сука стакан, граненый, как в плацкарте, только больше». — Сколько можно вести себя как мудак? — Хотя название можно и по короче.

Вампир стушевался, недоверчиво глядя в сторону младшего. Выключив кран с водой, он оперся локтями на стойку и неуверенно спросил:

— Ты о чем?

— О чем я?! — Чимин в неверии ахает, ударяя ладонью по столу. Язык чешется высказать столько всего, но поперек горла ком возмущения, а Гибралтар занял всю оперативную память, — Ты… ты невыносим! — руки разводят в стороны. — Тебе столько лет, а ведешь себя как ребенок. Это из-за поцелуя? Юнги, я был под ссаным градусом, прости меня. Если ты переживаешь об этом, то успокой свою бездушную душу и вбей себе в голову, что мне все равно. Мне абсолютно плевать, а ты бегаешь от меня как… — брови сводятся к переносице, пока сердце яростно стучит. — Как не знаю кто! Я не хочу, чтобы эта срань забрала нашу дружбу. Я считаю тебя другом, как тебе такой прикол? Так может хватит сливаться, в конце концов.

Чимин зол, но внутри расползается опустошение. Его злость отчаянна, потому что он без понятия, что еще сделать, что сказать.

— Ты меня не целовал, — вампир цепляется только за это, наконец смотря ровно в глаза.

— Так в чем пробл, — Пак резко затыкается, стоит информации дойти до его мозговых извилин. — Что?

— Я поцеловал, не ты, — повторяет Юнги ровным голосом, в котором просачивается ели уловимое сожаление.

Чимин не понимает.

— Я… ты… — на языке крутится что-то между «ты долбоеб?» и «я тебе нравлюсь?», но легкая стадия шока не дает спросить ни то, ни другое.

Наблюдая за чужими метаниями, Мин терпеливо ждет. Может, не до конца терпеливо, если обращать внимание на сильно сжимающие край стойки пальцы.

— Я тебе нравлюсь? Ты долбоеб? — парень наконец возвращается на землю, выбирая оба варианта сразу.

— Нет.

— Минет, блять! Что нет? — последние клиенты косятся на Пака, но тому явно не до этого.

— Ты мне не нравишься, просто… — Юнги тяжело вздыхает и проводит ладонью по всему лицу, будто стараясь стянуть с себя вселенскую усталость. — Ты тут не причем, это исключительно моя проблема.

— Так и будешь ходить вокруг да около или все-таки вытащишь свой язык из задницы и нормально все объяснишь?

Церемониться это не для него. Для него это подвинуть к себе стул, скрестить руки на груди и упорно сверлить до тех пор, пока не продырявит. Эта битва за ним, потому что Мин вздыхает и садится напротив.

— Окей, раз ты так любишь все наши вампирские загоны, наслаждайся, — с сарказмом бросает Юнги, чуть откинувшись назад. — Раньше вампиры жили семьями. Ну, как семьями, — он хмурится. — Был вожак и обращенные им. У обращенных в днк напрямую заложено служить и в метастазы этих вожаков целовать. Эта фигня у нас на биологическом уровне, что-то типа привязки по крови. Угадай, мне этот хайль-вождь восторг приносил?

— Не думаю, — Чимин слушает внимательно, стараясь не упустить и крупицу информации, пока эмоции бушуют в грудной клетке.

— Поэтому, при первой возможности, я сбежал. Мой вожак была той еще тварью. Беспринципная, самоуверенная, тщеславная и никого не щадящая, — вампир вспоминает об этом с ноткой отвращения.

— Я думал, у вас Чонгук главный, — путается младший, на что получает легкую усмешку.

— Чонгук наш близкий знакомый, но никак не вожак, — Юнги пожимает плечами. — Из него вышел бы вожак, может быть, даже неплохой, но нет.

— Так, хуй с ним, говори дальше. Ты сбежал от своей «семьи», — он в воздухе рисует кавычки, — но причем тут наш поцелуй.

— Привязка по крови. У обращенного вампира тяга к крови, что похожа на кровь вожака. Человек, в чьих венах льется кровь той же группы, что была у вожака, автоматически становится выше обращённого в цепочке, имеет над ним власть, притягивает психологически, заставляет желать себя просто потому что, сука такая, — раздраженно выпаливает Юнги, но переводит взгляд на Пака и затыкается. — Ты че ржешь?

Парень не может перестать смеяться, бьет себя по коленке, второй рукой придерживая лоб.

— Мы типа соулмейты, да? — хихикая, спрашивает он.

— Пизда. Бладмэйты, ситком-Блэйды, — вампир заводит руку, чтобы дать младшему по затылку, но и это того не успокаивает. — Мы не соулмейты, мне просто очень не повезло.

Былая злость уже не охватывала Пака с головой, он расслабил плечи и подтянул ногу к себе на колено. Любовь к простоте у всех одинаковая, у Чимина — на долю больше обычной. Он ценит честность и искренность. Все, что ему нужно было все это время — правда. Получив ее, сердце успокаивается, а рассудок берет контроль. Осталось разобраться до конца.

— Я понял, что у меня типа кровь того вожака, окей. Но… — парень цыкает, путаясь в своих мыслях, в них вернулся гибралтар, — Эта привязка по крови проявляется влечением?

— Наверное, — Мин хмурится. — Я правда очень поверхностно введен в курс дела. Мне, если честно, хотелось тебя сожрать.

Чимин ежится, морщась от страха и отвращения.

— Жесть.

— Прости, что бегал от тебя, — Юнги бьет ладонями по коленям и встает со стула. — Я не знаю, как теперь вести себя с тобой. Боялся, что могу сорваться или что-то в этом роде. Все еще боюсь, если честно, — он хмыкает, скрещивая руки на груди. Пак заметно сглатывает, косясь на старшего. — Не парься, тебе достаточно просто сказать мне «нет». Привязка по крови равно привязка психологическая, не забывай про иерархию цепочки.

— Даже не знаю, мне радоваться тому, что выше тебя в какой-то степени, или ужасаться тому, что ты подсел на мою кровь, или пользоваться и говорить бегать за пивом, — растерянно смеется парень.э

— Лучше не думай об этом, — простит Мин, поверхностно протирая стойку. — Во первых: мне лучше больше не пить твою кровь, иначе у меня выработается зависимость и я смогу пить только ее, а нам это нахуй не надо. Во вторых: я все равно скоро сдохну, — вампира не волнует чужое смятение этим фактом, он кидает тряпку на место, поворачивается к младшему. — Собирай манатки, домой пойдем, — и кивает головой в сторону выхода.

***

Солнце лезет из-за горизонта, оставляя за собой считанные часы на решение проблемы. Чонгук вскользь глядит на циферблат и переключает внимание обратно на шкаф. Он давно не выходил на улицу утром, а потому пальцы в неуверенности скользят по одежде, не решаясь сделать выбор. От привычного черного приходится отказаться, чтобы ткань не тянула к себе лучи. Переодевшись во все белое, Чон чувствует убывающую уверенность, словно эта небрежно накинутая на плечи кочевняя мантия высасывает из него силы. Не розовое, и на том спасибо. Отступать поздно, а выбор не особо широк. Если ради сохранности друга придурка ему придется исполнять прихоти какой-то адской твари из совета, то он сделает это.

Дверь открывается, и вампир уже готов вступить на солнечный свет, как в него прилетает куртка, затем скатившись вниз. Он оборачивается и хмуриться, глядя на зимнюю одежду.

— Зимой люди носят теплую одежду, чтобы не замерзнуть, — спокойным тоном отвечает Тэхен, вылезший в коридор.

— Я не мерзну, — бурчит Чон, но все же надевает на себя куртку.

— Рад за тебя, но если покажешь это, на тебя будут пялиться, — пожимает плечами Ким. — Просто не привлекай внимание и будь аккуратен, — просит он, осторожно глядя из-под ресниц.

Чонгук держится за дверную ручку и тянет ту вниз, молча кивая. Он уходит под тихое «удачи» от Тэхена и закрывает за собой дверь. Сбегает, прячется под капюшон, сливаясь со снегом. Думает: почему мука также не хрустит? Ай, не сейчас...

Белые хлопья падают с неба, вкупе с ранним утром это выглядит волшебно. Словно маленькая сказка, предназначенная для кого-то одного. С ним беседуют, повествуют свою историю, чтобы Чон смог найти в ней себя. Чтобы не чувствовал себя столь одиноким, кинутым, брошенным собой же. Никто в его несчастье не виноват. Да и несчастье — вещь субъективная.

Он обходит давно выученные в покрове ночи улицы, смотрит свежим взглядом. Жизнь утром похожа на Тэхена. Такая же странная, сумбурная, непривычная и, несомненно, губительная. Ты вроде бы знаешь все эти дома, заглядывал в окна, помнишь расположение деревьев, но все это не вызывает чувства комфорта, разве что только дежавю. Все настолько знакомое и настолько же чужое. Интересно, Ким тоже чужой? Был ли он когда-то «не»? Чонгук со злости на себя и свои мысли пинает ледяную глыбу на дороге, что тут же отдается болью в пальцах. И чего он только прицепился к этому мертвецу? Сам ведь отказался, вышвырнул, обманул, перекрыл кислород, чтобы… Чтобы что? Кстати, зачем нам кислород? Ай, да не сейчас. Никогда больше не видеть, не слышать, не <i>чувствовать</i>? Точно, именно ради этого. Так почему ему так дерьмово? Его ведь размазывает по стенке, кроет не по детски, выжимает, руки выкручивает. Тэхен не ушел, он остался. Вернулся, приперся побитой раненной псиной под крыльцо, и срать ему было на то, что хозяин из рук лезвиями кормил и кормит. Эта отчаянная преданность резала острее раскаленного металла.

Люди сложные, непонятные, но Ким сложнее всех вместе взятых. Чонгук помнит их первую встречу, как бы не старался забыть. Дылдоватый неуклюжий пацан, ночь, улица, фонарь и горящие глаза. Вампир никогда не видел столько жизни в чьих-то глазах. По хорошему, убил бы мальчишку еще тогда, но рука не поднялась. Не смог он, не хотел, не получилось посягнуть на то, что притянуло, восхитило. Да, Тэхен восхищал. Он восхищал своим глупым и простым отношением к жизни, восхищал громким смехом, квадратной улыбкой, любовью к природной натуре Чона, любознательностью, привычкой совать нос не в свои дела, искренностью, вспыльчивостью, придурковатостью, честностью, открытостью, вьющимися кончиками волос, заусенцами на пальцах, невероятной проницательностью, запахом пробников из магазина, мыслями, сладкими выдохами, стоило лишь прикоснуться. Ему не нужно было строить из себя что-то, он восхищал собой. Жаль только, что Чонгук был слишком слаб, чтобы принять кого-то настолько искрящегося и дышушего, живого.

Истории бывают разные, а схема все равно одна. Отрицание — Чон не любил Тэхена, всего лишь иследовательских интерес, за ним ведь так интересно наблюдать. Злость — этот мальчишка занимает слишком много мыслей в его голове! Бесит так, что терпеть невозможно. Пожалуйста, хватит, это невыносимо. Не трогай, не обнимай, не целуй, не смей! Торг — если избавиться от него, должно полегчать. Если его не станет, я вернусь к прежней жизни. Он не сможет взять меня под контроль. Если, если, если… Депрессия — ничего не изменилось. Ты сломал ему жизнь. Ты сломал его. Ты эгоист. Ты не заслуживаешь всего, что он отдавал тебе. Ты ничтожество. Ты никогда не вернешь время вспять. Ты виноват. Ты монстр.

Стоило ли? Достойны ли? Заслужили? Ты помнишь, как все было? — вопрос риторический. Чем ярче чувства, тем сложнее их забыть. Чем громче молчание, тем трепетнее ощущаются сердца, бьющие в унисон. Вскруженным головой друг в друге не нужен голос, лишь шепот, иногда. Из губ в губы переданное, а затем запечатанное поцелуем обещание слышать. Но обещание не работает, обещание не имеет той силы, когда его дает кто-то один, и этот «кто-то» был не Чонгук.

Дождливая осень. После того, как Чон оставил на земле остывающее тело и вернулся домой, стрелка едва переваливала за двенадцать. Помнит как сейчас, когда часы дернулись на три сорок. Тэхен стоял бледнее мела, ледянее смерти и желаннее стремления забыть.

Он стоял перед застывшим в дверях Чонгуком, протяни руку — возьмет. Протяни руку, чтобы ощутить холод рук, проведи подушечками пальцев по заусенцам, притяни к себе и обвей руками талию. Сожми так крепко, что в ушах зазвенит треск ребер. Трогай, тянись, желай, стремись, отчаивайся, плачь, кричи, бейся, кусай, ломай, упивайся, не насыщаясь.

— Уйди.

Вместо всего, он отрежет с плеча, выбросит брезгливо, да так, что ни слышать, ни видеть, ни помнить не хочется.

— Серьезно?

Голос пробежит острым лезвием по венам. Не достаточно слабо, чтобы безболезненно, не достаточно глубоко, чтобы смертельно.

Чонгук все еще цепляется за его руки, все еще пытается сломать себе пальцы, лишь бы перекрыть желание ощутить его, услышать. Закричи еще раз, произнеси его имя, достучись, докопайся, ударь в ответ. Но Тэхен никогда не бьет. Смеется, улыбается, только натянуто, пропитывая каждый свой жест сожалением, ластится, заботится, не прекращая касаться, а у Чонгука в этот момент все внутренности наизнанку. Так хочется в ответ, что больно, так не заслуживает, что страшно.

Через неделю после смерти Ким снова вернулся. Он продолжил возвращаться, напоминать о себе, метить, залезать под кожу, чтобы даже после его ухода, он оставался. В одну из ночей, Тэхен склонился над кроватью старшего и перебирал пряди волос, думая, что тот спит. Ели слышно, сам себе, он прошептал: «Раньше, чуть дыша, ты слушал. Раньше, чуть дрожа, я чувствовал». Парень говорил это, не догадываясь, что теперь вампир слушает его даже внимательнее, что теперь дрожит и чувствует за двоих, медленно сходя с ума.