Собрать этот фонарь было бы намного проще, если бы Кэйа перестал беспокоить его хотя бы на пять секунд. Люмин и Паймон уехали на встречу с Юй Хэн несколько часов назад, оставив остальных бродить по празднествам в гавани Ли Юэ. Через некоторое время предприимчивый продавец всучил Дилюку набор материалов для фонарей.
— Ты пишешь желание на фонаре и отпускаешь его! — объяснила девушка. Дилюк не знает, почему слово «желание» так поразило его.
Когда солнце опустилось, он нашел тихое место на причале, чтобы собрать фонарь, пока, привлеченным пламенем, не появился Кэйа.
И, как последний дурак, Дилюк позволил ему остаться.
— Похоже, ты знаешь, что делаешь, — говорит Кэйа. Сейчас он лежит на причале, свесив одну ногу через край, и играет с куском плаустрита. — Ты часто бывал в Ли Юэ. Ты уже делал такую штуку раньше?
Дилюк был в Ли Юэ только один раз во время фестиваля обряда фонарей. Это был первый год после того, как всё развалилось, и было слишком больно загадывать невозможные желания. В тот год он не прикасался к фонарям. — В них нет ничего сложного.
— Я не спрашивал, сложны ли они. — Кэйа отпускает плаустрит. Он поднимается в воздух, зависает, прежде чем он ловит его между длинными пальцами в перчатках. Его голос опасно потеплел. — Я спросил, есть ли у тебя опыт.
Дилюк возится с фитилем и волокном и огрызается.
Кэйа смеется, звук плывет, как плаустрит и желания, в золотое и фиолетовое небо, и раздражение Дилюка переходит во что-то более сладкое. Что-то более сложное, например, поймать свет. В каком-то смысле ненавидеть Кэйю было легко. Кэйа нуждался в ясности: если Кэйа не был его братом, то он был его врагом.
Но годы снова стерли эти черты.
Они обычно сидели в саду, и Кэйа ложился на спину и бросал виноград, ловил его снова и снова, точно так же, как он играет с плаустритом. А Дилюк наклонялся и хватал его в воздухе. Точно так же, как он сейчас наклоняется и хватает плаустрит. Его пальцы в перчатках касаются пальцев Кэйи, и даже сквозь слои кожи его кровь поет от соприкосновения.
Кэйа садится и наклоняется ближе, внезапно спокойный и внимательный, пока Дилюк ставит плаустрит на место. Почему-то молчание Кэйи отвлекает больше, чем его слова. Его внимание обжигает каждый обнаженный сантиметр кожи Дилюка.
Солнце исчезает за горизонтом. По всей гавани вспыхивают золотые огни. Тысячи сердец пылают в ночи.
Дилюк зажигает свой фонарь искрой поджигателя и чувствует, как он тянет его руки, когда плаустрит нагревается.
— Тебе всё равно нужно что-то написать на нём. — Кэйа придвигается ещё ближе, пока его левое плечо не соприкасается с правым Дилюка. Его здоровый глаз находится ближе всего к Дилюку, но в освещенной фонарем ночи его взгляд непроницаем. — Что ты собираешься загадать?
Руки Дилюка напряглись на фонаре. Даже сейчас его желание кажется невыполнимым. — Я не знаю, — тихо говорит он и подталкивает фонарь к Кэйе. — Пиши всё, что хочешь.
— Все, что я захочу? — Кэйа касается подбородка Дилюка, поворачивает его голову. Прикосновение тает через кожу Дилюка, кипя в его крови. Улыбка Кэйи ярче любого фонаря. — Для этого мне не нужно желание.
Мгновение спустя Дилюк отпускает фонарь. Он уплывает в сверкающее небо, такой же легкий и сияющий, как сердце Дилюка, в то время как поцелуй Кэйи удерживает его на месте.