Да во сне привиделось

В деревне говорили часто, что не стоит в поле в полдень выходить, мол, разное случиться может, да и мужики иной раз не возвращались в дом родной. Матушка Кэйю тоже до последнего пускать не хотела, обнимала слёзно, цеплялась тонкими ладонями за рубаху.

— Нечисть там бродит. Сам же видел, Пересвет убежал еле-еле, до сих пор из дому не выходит. А ты можешь и не успеть. — Женщина хмурится, слёзы утирает рукою в ткани сарафана тяжёлой, с вышитыми на ней узорами ярко-красными. Кэйа вздыхает.

— Ну-ну, матушка, — Он ладонь тяжёлую на плечо её кладёт, от себя мягко отодвигает. — Я ведь не полоть собираюсь. Всё будет хорошо, я вернусь через пару дней, упыри и пристать не посмеют. — Губы парня в улыбке растягиваются, когда мать в лоб его целует, отпускает всё же.

Кэйа волосы через плечо перебрасывает, прежде чем из избы выйти поправляет оборы на онучах и, вновь на родительницу оглянувшись, улыбается широко, только после этого выходя на улицу. Лицо смуглое солнце приветствует сразу же, глаза слепит нещадно, но приветливо, в то время как ветер лениво иссиня чёрные прядки волос перебирает, пока юноша путь к конюшне держит.

Кобылу младшие с отцом приготовили ещё с прошлого вечера, чему парень благодарен был. Лошадь, одного из хозяев заприметив, копытом стукнула об деревянную ограду, головой тряхнула и фыркнула негромко.

— Ну что, красавица, готова?

***

Тёмно-коричневая, практически чёрная шкура лошади под утренними лучами солнца лоснилась красиво, рыжеватым цветом отдавала, пока сама кобыла шла медленно, спокойно, иной раз даже останавливалась травы пощипать. На горизонте виднелось золото огромного поля пшеничного, а лошадь ни с того ни с сего забуянила. Кэйа хмыкает негромко, спускается с животины, да рядом встаёт, по массивной морде гладит. Неужто матери волнение передалось? Задержаться в любом случае придётся, успокоить-то надо.

***

Негромко лес позади шелестит, парень в тени берёзы устраивается, где-то рядом лошадь ржёт, щипает одуванчики. Доносится до слуха птиц щебетание, ветра шелест. Где-то дятел дерево долбит, кажется, а потом и кукушки голос подают. В приметы он, конечно, не верит, но для развлечения себя… почему бы и нет?

— Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось? — Юноша голос повышает и до этого активно «говорящие» птицы замолкают, даже ветер дуть словно прекращает, жизнь как будто замирает.

Вопрос он повторяет, но в ответ всё так же тишина лишь мертвенная слышится.

— Нисколько значит… Ну ничего, вруньи пернатые, я вас потом самолично на бульон пущу. — Лишь после этих слов природа вновь оживает, шумит в привычном ритме. Странно как.

Кэйа хмурит брови, с травы поднимается и вновь на спину лошади взбирается, хлопает по шее крепкой, зарывается второй рукой в густую гриву. Животное ржёт вновь резво, идёт наконец-то, но поле обогнуть пытается. Однако парень подобного не одобряет, по спине шлёпает ладонью. Нет, обходить это место он не намерен, должен доказать всем, что бред эти сказки про полуденниц, ржаниц.

***

Колоски пшеницы мягко щекочат бока кобылы, на что та фыркает и опускает морду ниже. Поле кажется огромным, ему конца будто нет совсем, ещё и ни одной души живой. Солнце палит сильнее, ярче, более жестоко. Очевидно, полдень. Отрок оглядывается вокруг, щурится, хотел было уже со смехом лошадь погладить, однако человека замечает вдали. На описание Пересвета не похоже совсем: то не страшная старуха, а девчонка, кажется, хотя с такого расстояния не поймёшь.

— Эй, девица, — Кэйа свистнул громко, рукой махнул, дабы внимание на себя обратить и это, благо работает. — Потерялась небось? Давай сюда.

Лошадь морду поворачивает в сторону «девушки» немного погодя, ржёт испуганно и на дыбы встаёт. Парень, благо, спрыгнуть успевает, хоть и болезненно, глядит вслед ускакавшей в сторону деревни лошади, вздыхает, и вновь смотрит на человека.

Фигура тонкая двигается ближе медленно и изящно, грациозно, будто подбирая место для каждого небольшого шажка босыми ногами. По мере приближения становятся различимыми светлые-светлые волосы по плечи, покоящийся на макушке венок (или его подобие) из колосков пшеницы, а ещё понимание приходит, что юноша это. Тело его прикрывает одна лишь полупрозрачная рубашка по колено, на солнце через которую отчётливо проглядывалась линия узких бёдер. Отчего-то Кэйе показалось, что те мягкие, наверное, до невозможного.

Парень к нему подходит практически впритык, руки за спиной держит, на губах его улыбка красуется. На лицо, конечно, красавец: голубые глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, тонкие губы, прямой нос, а кожа и правда белая-белая как снег, будто он на улице не был до этого вовсе. Не похож на крестьянина определённо.

— Что ты здесь делаешь? — А голос-то… Для ушей услада, однако при слове каждом из-под губ клыки показывались. Кэйа и ответить не успевает, когда к его лицу непозволительно близко серп находится. Ещё чуть-чуть и глаза остриём коснётся.

— Что ты такое? — Одними губами шепчет, когда их длинный палец существа касается. Горячий, обжигает кожу.

— Полуденница. Так ведь у вас мы зовёмся, да? — Юноша длинными ресницами хлопает, глядит куда-то сквозь жертву. — А лошадь-то предупреждала, ты слушать, дурак, не хотел, — Он головой качает, золотые кудри сильнее по плечам рассыпаются. — Однако нравишься ты мне. Потанцуем?

Кэйа, впрочем, сопротивляться и не пытался. Блондин серп на землю кидает небрежно, тянет аккуратные и такие же горячие ладони к нему, а в глазах озорство пляшет бликами. Противиться этому, правда, невозможно. Полуденница (полуденник?), к слову, гибок был, прыток, но от того грации и красоты в движениях не терял, путал ладошки в черноте волос чужих. На лице нечисти удалось ещё и разглядеть маленькие совсем веснушки на кончике носа. Смертельно красиво.

***

Смуглая грудь вздымается тяжело, парень устало закрывает глаза, лёжа на худых коленках посреди поля. Время близилось к закату, в лёгких огнём всё жжёт, дышать сложно очень. Говорила бабка, что полуденниц не перетанцевать, не утомить, а он и зря не верил.

— Ты меня убьёшь? — Голос звучит слишком хрипло, каждое слово болью отдаётся в горле.

— Не совсем. Я не хочу тебя убивать, но и правилам изменять не буду, — Существо гладит щёки чужие ласково, тихонько вздыхает. — Сейчас ты уснёшь, а потом очнёшься таким же, как и я, как и мои сестрицы. Это не больно и память при тебе останется.

— Правилам изменять… Но Пересвет жив остался.

— То ошибка была, он удрать успел, а выходить за пределы полей в момент охоты мы не можем. Его тоже заберут, не беспокойся. — Он мурлычет ласково, касается губами лба и взмокших висков. Мягкие.

— Хорошо, — Кэйа улыбается слабо, говорить становится тяжелее. — Как тебя зовут хоть, краса?

— При жизни матушка Альбедо назвала, сестрицы так же величают. — Ладонь его ложится на глаза молодца, прикрывает их, пока полуденница вновь целует, только уже легко на губах чужих прикосновением оседает. На голове приятной тяжестью начинает ощущаться венок. — Засыпай скорее, так всё пройдёт быстрее.

Жжение невыносимое прекращается наконец-то.

***

— Пересвета обезглавленным в полях нашли. — Мужчина, запыхавшись, в дверях избы стоит, пока её обитатели во все глаза на него уставились. Женщина в сарафане поджимает губы, в глазах её слёзы застывают.

— А Кэйа-то что? Хоть след нашли какой-нибудь?

— Нет, — Он вздыхает печально, опирается об стену. — Однако девки из соседней деревни говорят, что видели похожего внешне среди них.

***

Тишина в поле стоит такая же, как и всегда, мёртвая, душу леденящая. Женщина по колено в пшенице стоит, выглядывает знакомую смоль волос и видит. Тишину прерывает высокий, но очевидно мужской голос, который поддерживают женские, мелодией по огромному пространству разливаются.

«Ой да разгулялася

Буря непогодушка,

На примяту травушку

Кровушка текла.»

Некогда сын её оборачивается, заливисто смеётся, пока стоящий рядом с ним отрок только лишь голову немного поворачивает в сторону крестьянки, петь продолжает, как и девицы подле них. А Кэйа двигается медленно к ней: расстёгнутую до середины груди рубаху ветер треплет, как и длинный тёмный волос. Красавцем он был всегда, сейчас ещё краше.

«Ой уже не свидеться

С миленьким зазнобушка,

Не дождется матушка

Сына у окна.»

— Ну здравствуй, матушка. — Он улыбается, голоса замолкают, а к нему подскакивает тот самый мальчишка белокурый, крепко тонкими руками за его плечи хватается, обнимает. — Потанцуешь с нами?