tre

Они седлают единорогов, без сёдел и стремян — чёрных, белых, совсем ещё золотых. Ветер путается в волосах, зверь-партнёр несётся быстрее вот-вот готовой рассмеяться-разгрохотаться бури, рассветное солнце ещё только брезжит мороком вдали. Они смеются — бушуй, Ночная Кобыла, веди за собой волшебный табун! Они смеются — печали все тают дымом, память горечь стелется по земле как туман.

Они поутру ловят звёзды сачком из паутины сонной и свежей росы, чтобы сплести позатейливей макраме и вернуть потеряшек на небо. Нитки — всё тот же туман, туман; звёзды — алмазный бисер; рукоделию станет опорой — сокровенность мечты, мимолётность мысли. Луна — Рукодельница, девочка-сказка, несмертная фея загадок.

Они замирают в немом восторге над старыми книгами, касаясь их бережно-трепетно. Каждая буква и каждая руна — дар и сокровище, каждое слово — бесценный узор. Походная сумка, полная чар, вмещает в себя целый мир из писем и книг, который ждёт, пока его познают. Мио — Исследователь, мудрость совы за плечом Богини, отважная кошка с шерстью оттенка самого чистого львиного злата.

Они танцуют у предштормового океана — до предела хрупкие и невозможно слабые на фоне рокочущей грозной стихии. Вкруг запястьев и шеи обвиваются бусы-браслеты, звякают колокольчики, ткань свободного, короткого, абсолютно неприличного для леди платья треплет заигравшийся ветер, и это совершенно… Чарующе, божественно, сказочно, дивно. Эль каждый раз восхищена как в первый. Эль — и Лорд, и Леди, яснокрылая птица, сбежавшая из клети бесконечных людских запретов.

Они пьют пьют чай слаще цветочной пыльцы из надколотых чашек и восторженно рассказывают о своих приключениях зеленоглазому хозяину древней волшебной башни. Он слушает — так, как умеет только он: неподдельно-заинтересованно, восхищённо-очарованно, не отводя чистейших изумрудов глаз. Они, пожалуй, немного влюблены во владыку волшебной башни — совсем капельку, на одну треть; и на две оставшихся — любят. Как спасителя и защитника, как драгоценного друга, как брата, хоть и не повязанного с ними кровью.

Он единственный знает, кто они такая, вольное сидхийское дитя, кем они — две трети них — когда-то были и кем стали.

Им нравится новая жизнь, пусть иногда в одном на троих теле и становится тесно.