Поднявшаяся стена была толщиной футов восемь и весом, верно, в тонну. Вздумай она опуститься, когда я полз под ней, меня бы расплющило: я бы не успел из-под неё выскочить. Так что лезть в «пасть ко льву» я не торопился. Я нагнулся и посветил фонариком в проход, трогая основание ладонью, а потом и вовсе постучал по нему кулаком. Стена не шелохнулась.

      «Была не была!» — подумал я.

      Я зажал фонарик в зубах, присел на корточки и попытался пролезть в проход, но не вышло, — слишком низким он был, — пришлось встать на четвереньки и почти ползком подлезть под стену, всем телом чувствуя, как трещит в камнях где-то наверху, замирая от каждой упавшей на меня песчинки и вздрагивая от малейшего шороха (который вызывал я сам, но мне казалось, что это обрушивается стена). Наконец я оказался на той стороне, отделавшись лишь расцарапанными о камни руками да порванным рукавом. Здесь была небольшая площадка перед лестницей, а в остальном — хоть глаз выколи. Свет слабо просачивался из-под приподнятой стены, но с такой темнотой справиться не мог и рассеивался буквально в полушаге. Я покрутил фонариком в разные стороны, надеясь отыскать факелы. Наобум в темноту спускаться я боялся: там могли быть ещё ловушки… или крутые коварные ступеньки, а сверзиться с них и сломать себе шею мне совсем не хотелось.

      Едва я отвернулся от стены, послышался скрежет, на голову мне посыпались мелкие камешки и песок. Я выронил фонарик, закрывая голову и приседая, чтобы защититься от возможного обвала. Фонарик мигнул и погас, всё тотчас погрузилось в кромешную тьму. Скрежет превратился в гул, пол под ногами завибрировал, как если бы где-то грохнулось что-то непомерно тяжёлое… стена, например. Я вздрогнул и обернулся — проход исчез! Камни сдвинулись, образовав монолитную стену. Я ощупал её всю, но не нашёл ничего похожего на рычаг. Отступать было поздно, да и некуда. Фонарика я тоже не нашёл, хотя и обшарил всё вокруг; должно быть, он закатился под стену и был расплющен опустившейся плитой.

      Я сделал несколько шагов, ведя ладонью по боковой стене, и наткнулся на факел. Щелчок зажигалкой — и всё осветилось, как и в предыдущем зале. Египтяне были на удивление изобретательны. Ещё тогда, тысячелетия и тысячелетия назад, они уже продумали систему освещения: зажжёшь один факел — искра пойдёт по пропитанной смолой стене и зажжёт остальные. Удивительно! Я проследил за скачущими по стене искрами и вспышками, они укатились куда-то в сумрак и там погасли.

      Теперь туннель был сносно освещён, можно было несколько расслабиться и оглядеться. На стене (на этот раз не золотой, а обычной, каменной) по левую сторону были эмалевые росписи, изображающие необычное сражение: боевые колесницы и пешие воины с копьями, возглавляемые богами на воздушной ладье, стояли против одного единственного египтянина в короне фараона, у ног которого лежали двуглавые шакалы (одна голова была с прорисованными глазами, другая скорее напоминала тень от головы). Это было необычно хотя бы и потому, что практически на всех прежде виденных мною фрагментах росписей из гробниц, изображающих сражения, египтяне преследовали своих врагов, тем самым провозглашая, что их раса — высшая, как им поведал о том бог Ра. А тут целому войску противостоял, по-видимому, их собственный фараон. Переворот, что ли?

      Я сделал несколько снимков, потом обратил внимание на опоясывавшую шакалов змею (ленту?) с иероглифической надписью. Иероглифы были одного порядка с теми, что мы уже изучали, так что я без труда смог прочесть:

      — «Владыка Кемета да будет жив, здоров и могуч!»

      Удивительно и даже странно было обнаружить эти слова на стене гробницы. Ниже располагалась ещё одна надпись, частично повреждённая, причём намеренно: она была стёсана каким-то острым предметом. Я прищурился и разобрал несколько слов: «Сем… Кем… ка-ба-сах… Дуате… Шуит». Очевидно, «Кем» — это Кемет, то есть Египет. Дуатом называли Загробное Царство, это я знал точно. Шуит… вроде бы как-то относится к умершему человеку, а «ка-ба-сах» — три так называемые «души». «Сем» — это… часть имени?

      Но без окончания всё это было лишь набором слов. И если намеренно эту надпись стёрли — это уж точно неспроста! Что-то такое в этом кроется… Отец наверняка сумеет расшифровать, вот только бы мне выбраться отсюда.

      Я спохватился, повесил фотоаппарат обратно на шею и отправился вниз по лестнице, ведя рукой по стене. Голова у меня немного кружилась от духоты и царящей вокруг пыли, в горле по-прежнему чесалось и царапалось кашлем. Я приостановился, достал бутылку и глотнул воды, избавляясь на короткое время от неприятных ощущений. С каждым шагом становилось всё жарче, будто я спускался по этой лестнице в самое пекло. С потолка то и дело сыпалось, всё время что-то потрескивало и пощёлкивало. Задерживаться здесь точно не стоило: я боялся, что где-нибудь что-нибудь отвалится или откроется какой-нибудь лаз и меня засыплет песком. Я ведь волей-неволей осквернил эту могилу, а с осквернителями разговор у египтян был короткий: вспомнить, сколько ужасных историй рассказывали археологи и арабы! Не хотелось бы на себе испытать «проклятие фараонов».

      Спустившись, я оказался в тупике: лестница упиралась в стену со стилизованными кирпичами. Золотыми? Во всяком случае, на них играли отблески факельного света, так что это точно был какой-то металл. Новая неожиданность! Я потрогал стену и почувствовал, что кирпич шевелится. Я осторожно поковырял его, и в моих руках осталась тончайшая золотая пластинка. Под нею оказался обычный серый камень (часть монолита, я полагаю) с вырезанным на нём иероглифом. Я проверил остальные — и они оказались обманкой. А камень под ними был вовсе не камнем, а дверью, втиснутой в сходящийся проём так искусно, что зазор был всего два-три миллиметра.

      «Хитро придумано», — подумал я.

      Из надписи я ничего нового не узнал. Обычное предупреждение, которое пишут на гробницах в назидание возможным вандалам. Что-то вроде: «Кто сюда придёт — тут и останется». Это могло означать только одно: я дошёл до погребальной камеры, а что важнее, до не разграбленной погребальной камеры. Это грозило новыми открытиями.

      Я сфотографировал дверь и стал раздумывать, как мне попасть внутрь. Разумеется, никаких ручек или щеколд на двери не было, впору усомниться: а не обманка ли это? Или где-то должен быть спрятан открывающий эту дверь механизм. Я обшарил всё вокруг в поисках рычага — ничего. Я с досадой ударил кулаком в притолоку (хотя это было неразумно), удар глухо раскатился в тишине гробницы, с потолка опять посыпался песок. Кажется, один из камней над верхним левым углом двери немного сместился. Я дотянулся до него и легко вынул его из проёма (хотя, возможно, и это было неразумно), оттуда вырвался луч света — дневного света! — вместе с ним хлынул приторный запах благовоний. Я подтянулся и заглянул в отверстие, но свет меня ослепил, и я ничего не смог разглядеть. Невероятно! Откуда тут взяться дневному свету, если эта гробница погребена под песками? Или за этой дверью и скрывается ход наружу? Пальцы соскользнули, я едва не свалился, благо упёрся рукой в дверь, а она… легко, не то что без скрипа или скрежета, а вообще без единого звука приоткрылась, как будто не из камня была высечена, а из дерева. Мне даже не потребовалось усилий, чтобы полностью распахнуть её.

      Я стоял у входа в узкий коридор, заворачивающий куда-то вбок. Факелов здесь не было, однако весь коридор был освещён мягким, не раздражающим взгляд светом, очень похожим на солнечный или собственно солнечным, и можно было разглядеть всё до мелочей, даже последнюю песчинку под ногами. Чудо из чудес! Я осторожно стукнул пальцем по стене, раздался гул. Чистое золото! По нему древний гравёр вырезал триптихами какие-то важные вехи в жизни (или смерти?) того, кому эта гробница принадлежала. Я сравнил первые три, и стало понятно, что они словно бы продолжают друг друга, рассказывая историю… погребения фараона. Опять это «Сем…» — и дальше скол. По верованиям египтян имя писалось, чтобы дух умершего (или Ба) смог вернуться к телу и воскреснуть уже в Загробном Мире. А что должно означать имя, стёртое наполовину? О таком я прежде не слышал.

      Содержанию рисунков в триптихах я тоже поневоле удивился. На первом египтяне из похоронной процессии танцевали, вместо того чтобы скорбеть по умершему. Второй показывал, как тело фараона везёт на западный берег в Дом Золота кормчий-пёсиглав (Анубис или Дуамутеф, этих двоих я не различал). На третьем было тело фараона и пять бальзамировщиков, четверо из которых разбивали канопы, а пятый — пожирал внутренности умершего. На четвёртом рисунке Ба летел к саркофагу, чтобы воскресить мумию для загробной жизни (несмотря на столь странный ритуал, описанный в предыдущем рисунке). Что за странные вещи тут изображены!

      Пятая картинка привела меня в полное замешательство. На ней восставший из саркофага покойник прогонял Ба скипетром. Это было более чем странно: ни один из живших в те времена египтян не стал бы изображать в своей гробнице подобное, все египтяне жили надеждой на воскрешение в Загробном Мире. Как же можно отвергнуть эту идею ещё при жизни? Пирамиды строили задолго до смерти, рисунки высекали по приказу самого фараона или с его ведома. Тут коридор заворачивал, а на углу было ещё одно, последнее изображение: воскресший неизвестно каким образом фараон принимает почести от коленопреклоненных египтян. Словом, есть над чем подумать.

      «Если выберусь отсюда, — пробормотал я себе под нос, — и всё это опубликую, я прославлюсь на весь мир! Таких гробниц ещё никто не открывал!»

      Наконец я оказался в склепе, а правильнее будет сказать: в «погребальной камере». Она поражала воображение: всё здесь было из золота. Высота камеры составляла всего лишь три человеческих роста, никаких окон или вообще отверстий, ведущих наружу, но здесь было так же светло, как и в коридоре, если даже не светлее: золото сияло, поблескивало отражениями и слепило глаза. На потолке ровными рядами были высечены строки: «Ночью плывут они по ней до края неба…» — совсем как в гробнице Сети I. Но на этом сходство двух гробниц и заканчивалось, всё остальное к канонам никакого отношения не имело.

      Что сразу бросилось в глаза: в склепе не было каменного подобия мумии, которое обычно устанавливали на случай разграбления гробницы (Ба вернулось бы если не к самой мумии, так к её каменному подобию). Вторая (и не последняя) странность: здесь был только золотой саркофаг, а как известно, золотой обычно помещали в каменный. Я озадаченно почесал затылок и завертел головой.

      На первый взгляд остальное было как и во всех прочих пирамидах. В четырёх углах — золотые канопы Имсет, Хапи, Дуамутеф и Кебехсенуф, инкрустированные крупными драгоценными камнями. В центре камеры на золотом ложе, украшенном по углам вырезанными из белых кристаллов цветами лотоса (канделябры или чаши для благовоний?), покоился золотой саркофаг. Удивительное дело, на нём (как и во всей камере) не было ни пылинки! Искусная работа, должен признать: черты лица покойного были изображены в мельчайших подробностях, причём не стилизованные, а довольно реалистичные черты лица. Словно взяли и приклеили на саркофаг фотографию человека (чего уж точно быть не могло!). Всё было раскрашено эмалью и отлично сохранилось — ни трещинки! А вот имя, которое писалось сверху, было затёрто чёрной краской. Я присвистнул и сделал несколько снимков.

      Когда я отступил на шаг, чтобы снять барельеф сбоку, я опять присвистнул. Вот так саркофаг! Ни на что не похоже! Обычно саркофаги египетских фараонов представляли собой ёмкость, которую накрывали плоской крышкой и запирали на восемь колышков. А у этого нижнее основание было плоское, крышка надевалась сверху, а колышки были сбоку. Но их было далеко не восемь! Я обошёл ложе и насчитал около ста штук. Кто-то позаботился, чтобы саркофаг был прочно заперт.

      Что ещё казалось странным, так это то, что в погребальной камере терпко и свежо пахло благовониями, как будто мумию и канопы поместили сюда не тысячелетия назад, а совсем недавно.

      Мне почудились приглушённые шорохи. Будто сквозняк или какое-то шустрое насекомое… Я огляделся, даже заглянул под ложе, но ничего не обнаружил. Показалось, должно быть. Я махнул рукой и переключил внимание на стены камеры. Они представляли собой единое художественное полотно, изображающее сюжеты религиозного толка, но все фигуры как будто стягивались к центральному изображению фараона — необычному изображению! Согласно древнеегипетским традициям, фигуры всегда изображались в профиль, лицами в прошлое или будущее, и были лишены правдоподобности. Их можно было назвать не изображениями людей, а идеей об изображении людей. А фараон смотрел в настоящее, то есть был изображён анфас. Вот это точно открытие!

      Фараон вышел ну прямо как живой! Может, он даже позировал живописцу, настолько детализированным было это изображение. Фараон был только в набедренной юбке и сандалиях. Никаких наплечников, клафта, парика и искусственной привязанной бородки! Длинные собственные волосы — немыслимая вещь для Египта! — корона на голове, лотос и скипетр в руках, а вокруг «анх» и заклинания. Понимал я не все слова, но всё-таки смог их прочесть.

      «Ты единственный, сотворивший самого себя… и не знают твоей сущности… — гласили надписи. — Ты закован, рана твоя предписана… владыка вечности с тысячей имён, и открыты ему врата великие… и сделано, как он приказал, встань… сделал он… что ты стоишь, говорят они…»

      Когда я дочитывал эти строки, мне показалось, что камера наполнилась свежим воздухом, как будто ветерок разогнал ненадолго запах благовоний своим лёгким дыханием. Я завертел головой и увидел несколько древних зеркал, использовавшихся для освещения. Вероятно, и в погребальной камере была потайная дверь, а иначе откуда тут взяться сквозняку и для чего эти зеркала? Нужно бы отправиться на поиски, но… я не справился с искушением.

      Я никогда не видел египетских мумий «живьём», только на фотографиях и видео, поэтому решил вскрыть саркофаг и сфотографировать его содержимое. Искушение увидеть это первым было так велико, что я не смог удержаться. Я бросил рюкзак на пол и вооружился стамеской, но щель между основанием и крышкой была слишком узкой, а колышки сидели крепко: от моих потуг даже царапин не осталось! Я взмок, отбросил стамеску, рукавом стёр со лба пот и сказал, обращаясь к саркофагу:

      — Крепко же тебя запечатали! Видно, ты был важной птицей?

      Так, секунду! Саркофаг стал выглядеть как-то по-другому. Я помотал головой. Что за глупости! Как мог саркофаг, эта золотая глыба, высеченная тысячи лет назад, измениться? Я взял фотоаппарат, нашёл фотографию и сравнил с тем, что было сейчас. Вот чёрт, точно изменился: на глазницах проступили какие-то иероглифы. Я наклонился над саркофагом, чтобы рассмотреть этот феномен, — мой медальон выскользнул из-под рубашки и со звоном прилип к крышке. Намертво! Как будто саркофаг был магнитом. Но вот только я никогда не слышал, чтобы магниты притягивали золото. Как я ни старался, медальон отцепляться не пожелал. Пришлось снять цепочку с шеи.

      — Да как же так? — бормотал я, ковыряя медальон (он сидел как влитой). — Вот ведь, а…

      Послышался тихий скрип, как будто кружилось колёсико часового механизма, потом раздались щелчки и постукивание. Это глаза на саркофаге провалились вниз, а колышки выпали из отверстий и раскатились по камере. То есть… саркофаг сам собой открылся? Я подобрал несколько колышков и вытаращил глаза: они были абсолютно одинаковые, словно их отлили в формах на каком-нибудь суперсовременном литейном заводе. Но не было ведь у древних египтян такого оборудования?!

      — Раз уж он сам открылся, грех упускать такой случай, — решил я.

      Я ухватился за крышку и приподнял её. Изнутри хлынул аромат благовоний — такой приторный и сочный, что у меня даже голова закружилась. Крышка была тяжёлой, но попытки с третьей я всё-таки снял её и поставил к стене, внутренней стороной наружу. И опять странности: внутри ни единой надписи, хотя обычно заклинания высекались с обеих сторон на тот случай, если дух умершего позабудет их на Суде.

      И вот наконец я повернулся к мумии. Необычная мумия. В саркофаге не было папирусного свитка с текстами Книги Мёртвых. Или его забыли туда положить (маловероятно, чтобы допустили такую оплошность), или же его туда не положили специально (а вот тут я бы не удивился).

      Мумия была обвита белым саваном, вероятно в несколько слоёв, и напоминала кокон с общими очертаниями тела. Вдоль были пропущены желтоватые бинты, которые обвязывали плечи крест-накрест и спускались перпендикулярно продольному ряду, огибая тело семь или восемь раз. Бинты были грубые, словно накрахмаленные, и саван под ними морщился: наверное, пропитаны настоями трав и воском для прочности. На одном из бинтов (на том, что обвивал плечи) был начертан чёрной краской иероглиф, но так небрежно, что прочесть его не удалось.

      В области груди была небольшая сферическая выпуклость. Узел на бинте? Или что-то спрятано внутри? Разумеется, голыми руками такие древние артефакты трогать нельзя (категорически запрещалось!), но я был так захвачен предстоящими и уже совершёнными открытиями, что напрочь забыл об осторожности и решил сделать то, чего не должен был: вскрыть бинты и саван, чтобы «заглянуть в лицо Египта». Я тогда не подумал, что мумия могла просто-напросто рассыпаться от прикосновения воздуха, или что в бинтах мог оказаться какой-нибудь древний смертельно ядовитый грибок, споры которого могли проникнуть в мои лёгкие и, без преувеличений, убить меня за считанные минуты (не что-то ли подобное — подоснова «проклятия фараонов»?)… Я вообще ни о чём не думал.

      Я достал нож и осторожно стал разрезать поперечные бинты. Они были мягкими и, будучи разрезанными, падали на ложе, распуская саван. Затем я снял с мумии продольный бинт, вернее, попытался: он так прочно приклеился к полотнищу! Я потянул — часть савана на груди оторвалась вместе с ним, в образовавшейся прорехе сверкнуло золото. Я подумал, что это какая-то драгоценность, ведь иногда в бинты заворачивали и сокровища. Естественно, я сунул пальцы в прореху, чтобы вытащить эту сверкающую штуковину, и… мою ладонь пронзила острая боль! Я вскрикнул и отдёрнул руку, из широкого пореза на ладони хлынула кровь, заливая саван. Вот тут сразу вспомнилось всё, о чём предупреждали! Я метнулся к рюкзаку, зажимая ладонь у груди, вытряхнул аптечку и вылил на ладонь целый флакончик антисептика. Рану зажгло так, что меня с ног сбило, и я скорчился возле саркофага, пытаясь справиться с болью. А может, это поджилки затряслись от страха: получить заражение — раз плюнуть! Хоть бы всё обошлось! Я вытащил из аптечки вату и бинты и порядочно времени потратил, сражаясь с раной: кровь всё набегала, пропитывалась, я потратил всю вату и перепортил кучу бинтов, пока не смог сделать нормальную перевязку.

      — Дурак! Вот дурак… — ругал я сам себя.

      Однако я не отступился. Я ведь уже так далеко зашёл!

      Я расширил прореху и увидел, что в мумию воткнут кинжал, рукоять которого сверкала драгоценностями.

      Чтобы оружие оставляли в трупе во время мумификации? Такого уж точно никто ещё не видел! Зато можно было сделать вывод, что фараон умер насильственной смертью — обычное дело в те времена! Припомнились росписи на стенах: похоже, я правильно предположил, что был переворот.

      Когда-то это острое лезвие (всё ещё острое, даже спустя тысячелетия!) было покрыто кровью фараона, но теперь уже моя кровь залила его, скрывая древние следы. Я осторожно взялся за рукоять и вытащил кинжал из раны. Сделать это оказалось неожиданно легко. Кинжал был бронзовый, с массивной золотой рукоятью в виде змеи, в глазах которой сверкали драгоценные камни. Судя по иероглифам на лезвии, это было ритуальное оружие.

      — Не повезло тебе, — сказал я, обращаясь к мумии.

      По погребальной камере покатился звук, похожий на вздох. Я вздрогнул, но счёл это игрой воображения. Конечно же, просто сквозняк!

      Я отложил кинжал и продолжил «раздевать» мумию. С саваном пришлось повозиться: он настолько был пропитан благовониями, что превратился в твёрдую скорлупу. Самое верное — сделать продольный разрез, чтобы раскрыть его, как раковину. Полотнище распарывалось с треском. Я старался вести ножом осторожно, чтобы ничего попутно не повредить, но нож то и дело вилял, цепляясь за восковые преграды, и сложно было сделать ровный разрез. Я сделал ещё несколько надрезов и снял верхнюю часть савана. Под ней обнаружился ещё один слой, внутренний, который с внешним не был соединён. Это внутреннее полотнище было расшито золотом, но подпорчено кинжалом и залито красными пятнами (моя кровь, оказывается, пропиталась так глубоко!). И вот тут я призадумался: если были повреждены эти покровы, значит, кинжал воткнули уже после смерти фараона?

      Но это была не последняя странность. Не оставляло ощущение, что здесь какой-то подвох. Я сфотографировал мумию, обошёл вокруг саркофага ещё раз, гадая, что же в ней не так, а потом сообразил: покрывало просто лежало сверху, не окутывая тело, его края даже не были подоткнуты! Но как тогда накладывали верхние бинты?

      — Уф! — сказал я. — Голову можно сломать.

      Я осторожно наклонился к саркофагу и принюхался. Ни трупного запаха от мумии, ни застарелого духа прошедших времён от савана — вообще ничего, кроме до одури крепкого аромата ладана и томного привкуса воска. Голова у меня опять закружилась, я накрыл рот ладонью и выпрямился. В этой невыносимой духоте запахи были стократ сильнее, и от этого тошнило.

      — Тебе-то хорошо, — сказал я мумии, — ты уже ничего не чувствуешь.

      А потом начала твориться какая-то чертовщина.