Стоим в пробке полтора часа. Медленно тянется время, как карамельная тянучка, которой ты то и дело чавкаешь, не успевая подбирать слюни. В принципе, меня это сильно не раздражает, я ко всему привык за полтора года совместной жизни, но пробка, как ёбаный катализатор, делает каждую мелочь в сотни, в тысячи раз значительнее.

— Варежку захлопни, — произношу глухо, глядя в окно на осенний дождь. В глянцевом асфальте отражается резкий свет фар. Любой психолог вам скажет, что красный действует возбуждающе на нервную систему. Особенно когда все вокруг трогаются, а ты глохнешь, как лох.

Мысленно матерясь со всей злости и усталости, завожу мотор, но какой-то урод пытается подрезать и встать толстой жопой прямо передо мной.

— Блядь! — жму на клаксон и одновременно пытаюсь выдавить этого хера с дороги, но сзади его уже поджимают, и обратный путь ему заказан. А мудак не сдаётся, теперь он сигналит мне. Якобы это я виноват, что не пропускаю его гребаное величество. — А поебаться не завернуть тебе, сука?! — ору я на весь салон, чувствуя, как внутри всё клокочет от ярости.

— Перестань, — говоришь ты так тихо, что я еле слышу, но с этой секунды каждое сказанное тобой слово будет использовано против тебя.

— Это ты перестань жрать конфеты до ужина! Сколько раз тебе говорил?

Цокаешь и закатываешь глаза.

— И не вздыхай! Вздыхает он. Ты вообще обедал сегодня?

Не реагируешь, молча смотришь в окно. Знаешь, как бесишь меня игнором, но всё равно продолжаешь играть в свои любимые игры.

— Я с кем разговариваю?

— <i>Я</i> с тобой не разговариваю, если ты ещё не понял. И не буду, пока ты не перестанешь кричать и плеваться жёлчью во все стороны, — твой менторский тон выдрачивает меня больше всего, доводит до белого, блядь, каления. Но где-то на периферии ещё маячит понимание того, что ты прав, а я нет, что нельзя превращаться в животное, сколько бы ни сидел в душной клетке.

Но как же бесит всё это! Ехать домой больше часа, когда по пустой дороге я долетел бы минут за десять вместе с парковкой; терпеть, не ругаться матом, когда ты находишься рядом, чтобы тебе не было за меня стыдно, ведь приличные люди совсем не ругаются матом, ты в это верил всю свою благовоспитанную юность, тебе это бабушка вбила в голову.

Классная, кстати, у тебя бабка, с ней интересно поговорить. И я вдохновенно пытаюсь об этом думать, пока не наталкиваюсь на мысль о том, что у неё скоро день рождения. А это значит, что мы будем вынуждены провести целый день в кругу твоих родственников, среди которых я каждый раз отчётливо ощущаю себя ущербным. Потому что они такие, каким я тоже хотел быть, но не стану уже никогда. Рожей не вышел. Да и возраст уже не тот, чтобы куда-то стремиться.

Мне почти сорок, и я один из миллиардов единиц офисного планктона, что битком набиваются по утрам в опенспейсы, обедают в общей столовой, заканчивают по часам и выстраиваются в ебучую бесконечную пробку, стремясь попасть домой хотя бы до девяти.

Тебе же почти двадцать пять. Ты заканчиваешь институт, твоя молодость всё ещё впереди, она реет как флаг над твоей головой, даже когда не хочешь её замечать и остаёшься со мной дома, смотреть тупые сериалы. Иногда задаюсь вопросом — что удерживает тебя рядом, но, увы, не могу найти для себя ответа. Хотя, нет, погоди… ты ведь трахаться любишь так же, как я?..

А этот мудила на толстожопой тачке не унимается. Решил мне всю морду расквасить, как пить дать. Пусть только попробует хоть царапину оставить, я из него отбивную сделаю.

— Сука ебучая, да поезжай ты уже, выблядок, хуле тебе не сиделось на жопе ровно в соседнем ряду?

— Ривай!

— Ну, что «Ривай»?! Что? — поворачиваюсь. Смотришь в ответ таким взглядом, как будто сейчас заплачешь.

— Я ненавижу тебя.

Отлично, а я ненавижу, когда начинаешь вот так говорить, что тебя еле слышно. Постой-ка, что ты сказал?

— Что? — усмехаюсь я, скорее от неожиданности, чем от веселья.

— Я ненавижу, когда ты такой.

— Какой? — снова впериваюсь глазами вперёд, но не вижу совсем ничего из-за капель дождя, облепивших всю лобовуху.

Вместо ответа ты судорожно вздыхаешь, и я понимаю, что слёзы мне не показались. Ну вот же блядь!

— Невыносимый. Ты приходишь домой непонятно когда и зачем. Никогда не разбудишь меня, не скажешь…

— Зачем мне тебя будить? Ты встаёшь каждый день в шесть утра.

— Ты меня не слышишь! — голос срывается и даёт дрозда. Я понимаю, что ты уже точно на взводе не меньше моего, но что делать — не знаю. — Я для тебя стараюсь, готовлю, держу в твоём доме порядок…

— Ну если это порядок…

— Замолчи и дай мне договорить! — взвизгиваешь, как девчонка. — Ты пропадаешь на этой работе сутками. У нас уже месяц не было секса!

— Разве? — искренне удивляюсь и не могу поверить, куда делось всё это время и на что я его потратил, если не пялил тебя во всех мыслимых и немыслимых позах.

— Представь себе! — ты, не стесняясь, стираешь со щёк слезинки и продолжаешь доказывать мне какой я козёл. — Я уже не говорю о том, что ты пропустил нашу дату.

— Эрен, какого хера? — устало взываю я. Вся эта романтическая поебень никогда не вызывала во мне восторга. Но тебе это, кажется, по херу. Ладно, проехали.

Трогаюсь, и мы очень медленно и печально тащимся по загруженному шоссе.

— Всё, что я делаю для тебя — малозначительно. Завтрак в постель — зачем разбудил. Другой бы радовался, а ты…

— А я хочу спать в выходные, а не вскакивать чуть свет, чтобы нестись на какую-то выставку или что ты там придумал.

— Ты даже не помнишь. Тебе наплевать, чем я живу. Заведи я кого-то на стороне, ты даже этого не заметишь.

Ещё как замечу! Я этой суке яйца прищемлю его же зубами!

— Я работаю для того, чтобы ты ни в чём не нуждался, — чеканю, не понимая, зачем оправдываюсь. Ведь я же всё правильно делаю.

— Больше всего мне нужен ты сам, Ривай. Ну как ты этого не понимаешь? — не выношу вот эти твои причитания. И себя в такие моменты не выношу. Теряюсь. А когда я теряюсь, первым находит выход из положения мой язык.

— Устраивайся работать к нам, будешь видеть меня постоянно. Только учти — на работе я не такой терпеливый.

— Нет уж, — фыркаешь ты сквозь слёзы. — Не собираюсь я спину гнуть за гроши, вкалывая до ночи.

— Хочешь гнуть за нормальные бабки? — вспыхиваю я, будто спичка. — Чтобы по талантам платили?

— Ривай! — в этом голосе всё — от мольбы до хладнокровной угрозы.

— Ну тогда не ко мне обратился!

Внезапно пробка рассасывается, и поток машин устремляется вперёд. Какое-то время молчим. Я перевариваю неприятное открытие.

— Так вот что тебя напрягает больше всего. Не то что меня нет рядом, а то, что я не могу организовать тебе достойный досуг. Выезды за границу по выходным, как у твоих мажоров-друзей, походы по злачным местам в поисках приключений, шоппинги, рестораны, выставки, презентации, прочая поебень.

— Ривай… — голос звучит всё слабее, думаю, мне это кажется, и ты уже давно молчишь и не зовёшь меня по имени, глядя глазами, полными слёз.

— Ну и правда, ты молодой, тебе бы мир познавать, развлекаться, а ты мою задницу греешь по выходным и играешь в приставку… Слушай! А может быть, ну его на хер? — не понимаю, зачем это делаю, но обратной дороги нет, как у моего недавнего толстожопого соседа впереди.

— О чём ты?

Действительно, о чём это я?

— Давай расстанемся, — внутри что-то тянется и надрывно стонет.

Слышу в ответ лишь молчание, но для того, чтобы видеть тебя, мне не надо смотреть.

— Когда?

Ты тупее вопроса не мог придумать?

— Да вот прямо сейчас. И будешь свободен делать всё что угодно. Не спать по утрам в воскресенье, гулять где угодно, ездить с друзьями везде, где ни попадя. И не нужно будет стелиться перед неблагодарной свиньёй типа меня, которая даже трахнуть тебя не может в качестве благодарности за труды.

— Хорошо, — отвечаешь раньше, чем успеваю договорить.

— А, — открываю я рот, но понимаю, что всё уже сказано.

Не думал, что ты согласишься так быстро. Не думал, что ты вообще согласишься. Значит, готов был заранее. Значит, истерика только предлог.

Мы заезжаем в гараж, забираем вещи с заднего сидения: я — пальто, пиджак и портфель, ты — куртку, шапку и небольшой рюкзак. В лифте поднимаемся молча, друг на друга не смотрим, каждый в своём обособленном мире лелеет свою неосознанную беду.

— Вещи сам соберёшь или помочь? — интересуюсь я, переступая через порог.

— Сам, — отвечаешь решительно, вешаешь куртку на крючок, скидываешь ботинки в угол и быстро скрываешься в комнате.

Я ухожу в душ и торчу там очень долго в надежде на то, что, когда я выйду, тебя уже точно не будет в моей квартире и в моей жизни, но как бы не так. Сумки и чемоданы стоят в прихожей, а ты цедишь чай из кружки и тщетно пытаешься слиться с обоями, стоит мне появиться рядом. Наверное, неудобно за истинные мотивы, вдруг всплывшие на поверхность, как ошмётки дерьма по весне.

— Такси вызвал? — устало зачем-то интересуюсь я.

Ты только киваешь в ответ, не поднимая глаз.

И мне почему-то становится по-человечески жаль тебя. Хочется подойти, обнять и утешить, но не двигаюсь с места. Просто не надо, и всё. Ты сделал свой выбор сам, я не буду тебя удерживать. Хотя привычка беспокоиться о тебе тяготит. Однажды я изживу её. Однажды, но не сегодня.

— Деньги есть?

От моего вопроса ты вздрагиваешь и поднимаешь ко мне хитро сложенное лицо. Чего только в нём не намешано — тут и злость, и обида, и гордость, и… нежность? Скажи, Эрен, ты это всё серьёзно сейчас? Неужели действительно собираешься съехать?

— Я сам о себе позабочусь.

— О`кей.

Ухожу смотреть телевизор в гостиную, чтобы отвлечься от происходящего, больше не думать что, почему и зачем, и как. Через десять минут слышу твои шаги в прихожей. Приглушаю звук и прислушиваюсь к этим шорохам. Вот, стянул с вешалки тёплый шарф, хотя на улице ещё не так холодно, но ты забыл его упаковать, растяпа. Лезешь в ботинки, бесшумно завязываешь шнурки, надеваешь куртку и отпираешь замок. Тихо ложатся на столик твои ключи. Столько печали нет даже в звуках похоронного марша.

— Может, проводишь? — долетает ко мне от двери.

— Ты же сказал, что сам о себе позаботишься.

Тихая ругань под нос, от которой я улыбаюсь. Уверен, что ты не способен на что-то покрепче, чем «старый козёл». Слышно, как дом мой один за другим покидают твои чемоданы и сумки. Хлопает дверь. И я остаюсь один.

***

Просыпаюсь и по привычке смотрю на пустую подушку. Первое время гладил её, но зима подступает, и за ночь она выстывает так, что рука до спины покрывается злыми мурашками. Теперь я просто смотрю, и всё. Думаю, как и с чего ты начал свой день. Не знаю наверняка, да это и не особенно важно.

Потихоньку учусь жить один. Это на самом деле не так уж и сложно, надо просто себя контролировать в побуждении приготовить в два раза больше салата на ужин или пойти искать какой-то фильм в твоём вкусе. Столько сопливых мелодрам, сколько за этот месяц, в жизни не смотрел.

Я без тебя уже месяц, Эрен.

Как ты там без меня?

У меня всё отлично. Премию обещали к Рождеству, может быть, даже удастся её отложить, а не просрать, как всегда, за каникулы. Весной собираюсь на море. В какое-нибудь совершенно дикое место, чтобы там не было никого.

За окном завывает ветер, деревья сгибаются под его порывами. Так и я. Меня швыряет из стороны в сторону, а я нагибаюсь ниже, чтобы укрыться в своём мирке. Только бы не сломаться.

Прошлой осени не помню. Я её всю проебал с тобой. На работу, конечно, тоже ходил, но в любой свободный момент мы с тобой занимались сексом — либо в моих фантазиях, либо виртуальным, либо в постели. Дома мы просто не вылезали из койки, ты даже уроки там делал, пока я мял твою аппетитную задницу, поторапливая. Твоя молодость и горячность подействовали на меня, как живая вода. Никогда не думал, что мне столько нужно. Я ел тебя и не мог тобою насытиться, а ты, казалось, был идеальным — отдавался со всей страстью и не требовал взамен ничего невозможного.

Но что-то сломалось.

А случилось это в день нашей первой годовщины, когда я забыл напрочь об устроенном тобою праздничном ужине и вернулся домой около полуночи. Ты тогда в первый раз закатил мне истерику и заперся в спальне. А я пошёл бы за тобой, но ужасно устал и уснул на диване.

Интересно, задай я тогда тебе трёпку, потребуй от тебя уважения и послушания, ты бы ушёл от меня впоследствии?..

Грохот тостера возвращает в убогую реальность с противным концом ноября, низко нависшим небом, промозглой погодой и вечной слякотью. Я ненавижу ноябрь за вечную мглу и сонливость. Я ненавижу людей. Ненавижу себя.

Снега не будет до Рождества.

Уверен.

Чайник вскипает. Я достаю по привычке две чашки и долго смотрю на них.

А что делаешь ты по привычке, Эрен? Или тебе уже кто-то готовит французские завтраки и романтично ебёт на подоконнике номера люкс с видом на город?

Из глубины души поднимается яростное желание взять и шарахнуть одну из чашек о стену. Надо убрать от греха подальше их все и оставить только свою. А вторую держать в другой полке, для Ханджи.

Только очкастая не даёт мне сойти с ума. Терпеливо выслушивает, отвечает на глупые риторические вопросы по миллиону раз и всегда улыбается. Я же стараюсь звонить ей не чаще, чем два раза в день.

Бесит.

Каждое утро контрольный звонок на мобильный. Сегодня я не в настроении разговаривать. Всё опостылело. Но Ханджи не даст сдохнуть в собственной плесени, даже если я этого захочу.

— Привет, ты позавтракал? Мы уже! У нас был омлет с овощами и булочки с кофе…

Это «мы» и «нас» заставляет меня завидовать ей чёрной завистью. Гремит посудой и тарахтит без умолку, счастливая, неугомонная Ханджи. Она не чета тебе, но с ней хоть немного полегче.

— А у тебя что на завтрак?

Цацкается со мной, как с отсталым подростком.

— Ничего.

— Надо поесть, на улице похолодало. Иначе простуду подхватишь в два счёта.

Не понимаю, как Майк её терпит каждое утро, я давно пристрелил бы эту курицу.

— Насрать, я в машине.

— Что, снова накрыло? — голос серьёзный, встревоженный.

Молчу. Меня и не отпускало. Каждый день я встаю с постели и проживаю тот день заново. Снова и снова. И снова. И снова…

— Ривай, может, сходишь к психологу? Так нельзя.

— Тебе надоело со мной возиться? — некрасиво давить на жалость, но сил изливать свои мысли на незнакомого человека нет никаких. То ли дело очкастая.

— Ты не можешь мне надоесть, — отвечает несколько напряжённо, а следом я слышу приглушённое «подожди», адресованное, конечно, не мне. Она куда-то идёт, щёлкает замком на двери и вновь говорит со мной. — Ты не можешь мне надоесть, — повторяется. — Но пойми, я не профессионал. Вдруг сделаю или скажу что-то лишнее, а это тебя доконает? Я в жизни себе не прощу.

— Я понимаю.

Нет, ни хера я не понимаю! Зачем я вообще это всё обсуждаю с ней, можешь ты мне объяснить?! Я не хочу ни с кем говорить. Никого не хочу видеть, кроме тебя, но позвонить тебе — проще голову раскрошить об стену.

— Так что давай ты возьмёшь себя в руки, — вещает она, — и мы с тобой сходим к одному очень доброму дяде.

— Хорошо.

Нихуя не хорошо!

Никто не заменит тебя и никто не заполнит ту пустоту, что оставил ты, так внезапно исчезнув из моей жизни.

Ханджи это тоже не под силу, хоть она и старается. Наверное, надо ей улыбнуться, но не могу. Мы знаем друг друга тысячу лет. Она понимает и ничего не требует.

Я благодарен ей за тепло. И пусть оно не особенно греет, всё равно в нём нуждаюсь. Я знаю, что не один, и, наверное, осознание этого мне не даёт сломаться. По крайней мере, теперь могу поверить, что переживу эту зиму.

Что ты сделал со мной, а, Эрен?