С работой всё же пришлось распрощаться.

И Смит был уже ни при чём: после Рождественского подарка он перестал напоминать о себе и оставил в покое. Либо ему действительно надоело биться башкой об стенку, либо просто решил сменить тактику, чтобы в один подходящий момент выпрыгнуть чёртиком из табакерки и застать меня врасплох. Так или иначе застал врасплох я его, когда вежливо постучался в кабинет и положил на стол заявление об увольнении.

Он долго смотрел на листок нечитаемым взглядом, потом на меня, а потом молча вынул особенную свою ручку из внутреннего кармана и размашисто подписал, не сказав ни слова. Лишь у дверей я услышал прилетевшее в спину: «Это из-за меня?» Было достаточно сложно понять по голосу, что он испытывал в тот момент, да я особо и не пытался, но не ответить всё же не смог:

— Если бы это было из-за тебя, увольнялся бы ты, — бросил ему напоследок и вышел в новую жизнь.

Пока собирал коробку, Петра хлюпала носом за стеллажом, а ребята ходили с унылыми лицами, особенно Боссард. Пристал ко мне с расспросами из-за чего я сваливаю. Он почему-то сразу решил, что Смит постарался, и обещал отомстить ему за меня, чем невероятно растрогал. На прощание Петра повисла на шее и измусолила мне соплями весь лацкан. Но я совершенно не разозлился и даже слова ей не сказал. Я улыбался им всем, пожимал крепкие руки, дурочку Петру даже в щёку поцеловал, от чего она тут же притихла и зарумянилась.

Было на удивление странно. С одной стороны я как будто на крыльях парил от того, что сумел наконец избавиться от надоевшей работы, с другой — впервые почувствовал тоску по людям, отпуская их из своей повседневной жизни. Мне ни разу до этого не было грустно и жалко бросать людей, к которым просто привык.

Я никогда за людей не держался, тем более за коллег. Ну что это за общение — не друзья, не приятели, так, ерунда. Но то ли я начал стареть, то ли наше с тобой расставание так на меня повлияло. Весь вечер потом я думал о них и даже решил, что когда-нибудь надо будет собрать всю компанию на пикник. Утром, правда, благополучно об этом забыл, чего и следовало ожидать от такого недружелюбного, грубого, эгоистичного интроверта, как я.

Ханджи ко мне не то чтобы охладела, но как-то незаметно начала утекать из моей жизни, хотя сама не желала этого признавать — названивала и трещала в трубку. Правда, примчаться по первому зову уже не спешила, занявшись своей личной жизнью.

Я от неё ничего не ждал и не требовал, она и так помогла мне немало, к тому же ни разу мне не припомнила глупой истерики на рождество, и действительно был очень рад, когда в её жизни наметились перемены.

С тем белобрысым шибздиком так ничего и не вышло. Узнав, что его новая пассия водит дружбу со мной, он предпочёл отношениям друга, и, честно сказать, я был рад. И за Эрена, что у него такой верный товарищ, и за себя, что мне не придётся терпеть его рядом время от времени, как живое напоминание того кошмарного вечера.

Благо, очкастая не расстроилась, быстро нашла себе нового кавалера, малость постарше и не в пример габаритнее, но тоже блондина. Недавно они мотались на Ниагару. Кажется, там всё серьёзно. По крайней мере, когда она мне звонит, а он где-то поблизости, я себя чувствую лишним. С Майком такого не было никогда. Я перестал быть для Ханджи главным, и это правильно. Потому что я вовсе не рыцарь, звенящий доспехами. И уж тем более не блондин.

В качестве временно безработного пару-тройку недель проболтался без особого дела. Неожиданно много спал; вспомнил о том, что когда-то следил за фигурой, чего при моих сверхурочных и регулярном сексе почти не требовалось; вернул на журнальный столик чайную доску, где она обитала несколько лет, пока ты не въехал в мою квартиру, и всё это время думал над тем, чем хочу заниматься. Резюме на хэдхантере разместил, мне звонили, звали на собеседования, на какие-то я сходил, но всё это было не то, чего мне хотелось. Вырвавшись, наконец, из душного офиса, я осознал, что вернуться туда значит заживо похоронить себя и надежду на твоё возвращение. Мне хотелось чего-то большего. Чего-то особенного, своего.

Однажды утром, проснувшись и приготовив завтрак, я плюхнулся на диван и уставился на чабань*. Идея, закравшаяся мне в голову в следующее мгновение казалась безумной. Я пытался с ней справиться в течение нескольких дней, убеждал себя в том, что моих скудных знаний не хватит для дела и соваться туда мне нечего. Но она отпускать не желала, обрастая всё большими подробностями, заманивая фантазии в дальние дали, и несколько дней спустя я обнаружил себя в отделении банка с бизнес-планом под мышкой.

И охренел, когда мне дали ссуду. Казалось, солнце ярче в небе заиграло, что я теперь горы сверну, смогу, что угодно. Но больше всего захотелось услышать твой голос, и я позвонил тебе. Робот вежливо ответил за тебя, что номер больше не обслуживается. Прислушавшись к сердцу, я рассудил, что, конечно, ты заменил его из-за меня.

О том, что с тобой могло что-то случиться, я в тот момент даже и не подумал. Да и потом, если бы так, меня бы уже поджидал у дверей твой блондинистый друг, чтобы врезать, как следует. В этом я почему-то не сомневался. Однако его на пороге не было. И я, каюсь, забил на это. Уверен был на все сто, что пройдёт совсем мало времени, и ты будешь рад меня видеть, как раньше. Поверь, я был очень занят, претворяя в реальность мой план.

Кстати, открыть чайную лавку оказалось не так уж и сложно, главное было наладить поставку и найти достаточно места для хранения требовательного хрупкого товара. С последним проблем пока не было — для жизни мне с головой хватало дивана в холле и кухни, всё остальное пространство пришло без тебя в запустение, а потому я не видел проблем с тем, чтобы временно превратить его в склад.

А вот с первым пришлось повозиться. Но и с этой задачей я справился, точнее, нашёл себе переводчика — языкастую такую девицу совершенно оторванного вида, которая уже ждала меня в Китае, а ещё лучше не одного, а с тобой.

Да, она оказалась в курсе.

Нет, я совсем не трепло.

Просто план, который я начертил у себя в голове, перестал умещаться там, он сминался и лез изо рта серпантином и идиотскими конфетти. Я не мог умолчать, когда она удивилась с чего это вдруг я в середине жизненного пути решил взять всё изменить.

Так что не злись на меня, Эрен, пожалуйста. Может я не так остро, как раньше, чувствую неизбывную тоску по тебе, но она всё равно не исчезнет из моего сердца, пока не прижму к нему тебя.

Я всё продумал. Заебашу себе такой сайт, что ты обязательно купишься и закажешь чего-нибудь, а я привезу заказ. И у нас начнётся совсем другая история. Только дождись меня, Эрен.

Понимаю, что это не самая лёгкая схема, наверное, даже не самая лучшая… Это самая худшая схема, Эрен, ты прав, но я не могу по-другому, после всего, что между нами произошло, не могу просто взять и приехать. Ты меня вышвырнешь из своей жизни и будешь прав, а я не могу без тебя. И ты без меня ведь тоже не можешь. Поэтому очень тебя прошу, дождись меня. Не ходи ни с кем на свидания, не кокетничай, не заигрывай, знай, что я всегда рядом. Всегда. Стоит только закрыть глаза и достать рукой. Да…

Но сначала ботинки! Мне нужно какую-то обувь, чтобы мотаться по склонам, поросшим чайным кустом.

В магазине спортивных товаров народу почти никого, весенние скидки закончились. Продавцы-консультанты слоняются вдоль рядов, но ко мне никто подходить не рискует. Хорошо иногда иметь злую рожу. Спокойнее. А, может, они меня помнят с тех пор как мы вместе сюда приходили. Не важно. Я здесь не из ностальгических соображений. Просто здесь есть именно те марки, что мне подходят.

Иду вдоль рядов рассматривая уродливые экземпляры с огромной подошвой и грубыми формами. Всё-таки спортивный стиль — не моё. Я даже прикинуть не могу, что из этого будет красивее на ноге. Хотя в моём случае надо не о красоте думать, а об удобстве. Был бы ты рядом, думать не пришлось бы. Ты ведь эксперт во всём этом.

Эх, ладно, пойду для начала ветровку себе посмотрю, если с обувью туго выходит. Но, кажется, мне и здесь не везёт. Цвета все какие-то термоядерные, аж глаза болят. Не могу представить себя в ярко-розовом или ядовито-жёлтом. Я, конечно, пидор, но не до такой же степени. Оглядывая модели скучающим взглядом, бреду вдоль увешанных куртками штанг.

— А этот дырявый кармашек зачем? — слышу вдруг за спиной и замираю, врастая ногами в пол. Это не может быть кто-то другой. Просто не может быть.

Медленно и непринуждённо — хочется верить, что это действительно выглядит так — разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и начинаю усиленно делать вид, что смотрю на одежду, хотя сам-то кошусь на высокого консультанта, стоящего слишком близко к тебе. У него разноцветные волосы. И он пялится на твои губы. Убил бы на месте.

— Это вовсе не дырявый кармашек, — отвечает пацан до того сладким голосом, что у меня начинают слипаться зубы. Он заигрывает с тобой, этот продавец из спортивного магазина, ты это понимаешь?

— Правда? А очень похож, — и улыбка в голосе.

Да, похоже, ты в курсе того, что он уже мысленно трахает тебя в рот в ближайшей примерочной. А, может, ты сам не против? Ты, мальчишка из образованного семейства, идеалист, у которого каждый раз, как в последний, теперь это тоже он? Нет, правда?! И ты уже хочешь прожить с ним всю жизнь? Не верю!

— Это для провода от наушников.

Блядь! Он что, действительно думает, что открыл тебе Америку? Да у тебя таких толстовок штук восемь дома висит! Висело… не важно! Короче, скажи ему, чтобы свалил в тину, а то я за себя не отвечаю!

— А такая же только зелёная есть?

Я видел, как ты прикоснулся к нему, пусть через ткань этой тряпки, но я это видел! Не смей с ним заигрывать, слышишь?! Не смей!

— Под цвет глаз?

Йегер, блядь, пусть этот пацан уебётся на хуй и не испытывает моё терпение!

— Хорошо, — слышу я, наконец, и от радости чуть не пою «аллилуйя», когда, шаркая тапочками, он уходит куда-то искать тебе «под цвет глаз».

Сердце гоняет кровь, как припадочное. Держусь за одну из штанг и, кажется, нахуй сломаю. Стремаюсь к тебе подойти, веришь? Как школьник, ей богу, аж тошно. Но как представлю, что ты отшиваешь меня на глазах у этого горе-пикапера, сразу не хочется жить. И всё же уйти, оставив вас наедине, никак не могу. Поэтому, медленно выдохнув в который по счёту последний раз, отрываюсь от временной опоры и подхожу к тебе со спины.

Ты улыбаешься, стоя у зеркала, глядишь на своё отражение и не замечаешь меня, но стоит нам только столкнуться взглядами, я понимаю, что все твои игривость и кокетство напускные, потому что улыбка тускнеет, а сквозь яркую маску начинает проступать твоё истинное лицо. Побледневшее. Исхудавшее. Болезненное. С потухшим, безразличным ко всему взглядом.

«Боже, Эрен, что с тобой приключилось?» — хочется мне спросить и, наверное, спрашиваю, но молча, всем своим видом, но ты не спешишь отвечать, опускаешь глаза, и в отражении замечаю как нервно подрагивают твои брови и губы.

— Вот, пожалуйста, как вы и хотели, — консультант приносит тебе толстовку насыщенного зелёного цвета. Такой у тебя ещё нет, я надеюсь, шмотник несчастный. Оглядываюсь на тебя, но ты отворачиваешься, ни слова не отвечая.

Знаю, как он тебе нравится, этот цвет. Он напоминает тебе о лете. О нашем первом лете. Ты говорил мне, что других у тебя просто не было, помнишь?

Пацан ждёт ответа, но ты молчишь, будто выпал из реальности, и тогда я беру ситуацию в свои руки.

— Спасибо, парень, я думаю, это как раз то, что надо, — забираю вещь у него из рук, не обращая внимания на раздражение и неприкрытую неприязнь. Эх, был бы он со мной один на один, я бы ему объяснил популярно, как надо работать с клиентами. Но при тебе не стану его отчитывать, не хочу, чтобы ты ещё больше расстраивался. Я хочу, чтобы ты улыбался.

— Я принёс её не для вас, а для молодого человека, — заявляет пацан, с явным вызовом в голосе. Ух, попадись он мне только на узкой дорожке, зубов не досчитается, отвечаю.

— А молодой человек со мной, — отвечаю ему совершенно спокойно и холодно, чтоб знал своё место.

— Извините, — тут же сдувается он. — Если что-то понадобится, я за углом, — и снова уходит, шаркая тапочками. Хоть бы ноги поднимал, зараза, бесит.

Поворачиваемся друг к другу почти одновременно, как с сопливой мелодраме, блядь, но я наконец-то могу рассмотреть тебя не через зеркало. Всё ещё бледноват, но на щеках уже проступил румянец. И глаза совсем не пустые, и не печальные. Удивительные глаза. Любимые. Не могу наглядеться.

— Привет, — говорю и сам усмехаюсь, уже здоровались, хоть и не вслух.

Хочется встать вплотную, хочется обнимать тебя, дышать тебе в волосы, но ты не торопишься подходить, а я не могу даже двинуться с места, будто меж нами какая-то пропасть. Давай её перепрыгнем, Эрен. Мне это необходимо. Нам это необходимо.

Уверен.

— Я думал, ты его матом обложишь и проклянёшь до седьмого колена весь его род, — улыбаешься криво.

— С чего бы? — искренне удивляюсь. — Я всё-таки приличный человек. Да и пацан не виноват, что ты такой красивый.

Закусив нижнюю губу, долго смотришь на меня, а потом несколько раз часто смаргиваешь и отводишь глаза. Ты плачешь…

— Эрен, — тащу из кармана пачку бумажных платков, протягиваю, и ты осторожно выдёргиваешь один, подцепив двумя пальцами.

— Чёртова аллергия замучила, — шепчешь, оправдываясь.

— Надеюсь, не на меня? — спрашиваю серьёзно, заглядывая в глаза.

Закрыв пол-лица платком, улыбаешься:

— На продавцов-консультантов.

Мы начинаем мерзко хихикать, как два заговорщика и, кажется, все недосказанности и обиды уже позади, но стоит мне предпринять попытку обнять тебя — уворачиваешься, и наступает неловкая пауза.

— Зачем ты сюда приехал?

Боже, ну что за взгляд! Тянет к себе и отталкивает одновременно. Под таким и свихнуться недолго. И говорить — только правду. А так хотелось соврать, что тебя искал. Но этим я только спугну.

— Ботинки нужны, — отвечаю со вздохом.

— Отсюда? — искренне удивляешься.

— Да, понимаешь, я тут собрался в путешествие, а обуви подходящей нет.

Понимающе киваешь, ты отлично помнишь весь мой гардероб. Половину из тех шмоток, что у меня есть, я покупал с тобой.

— Поможешь выбрать, раз мы так удачно столкнулись?

Пронзаешь меня растерянным взглядом и снова отводишь глаза.

— Ни один консультант мне не сможет помочь так, как ты.

Это действительно правда, у меня ужасно капризные ноги, им вечно что-то не так, сколько обуви выкинул просто из-за того, что она перестала сидеть, как следует. Ты знаешь об этом, и очень надеюсь, что не обижаешься на желание ещё раз воспользоваться твоей уникальной способностью находить то, что мне подойдёт.

Но нет, ты не дуешь губы, только оглядываешь украдкой зал из-под чёлки, будто кого-то высматриваешь, и вдруг меня пронзает догадкой:

— Но если ты не один…

— Я один.

Простреливаешь ответом навылет. Ты ведь не только поход в магазин имеешь в виду, ну, скажи, как тогда, на скамейке у ДМВ. Ты хотел сказать нечто большее?

— Я не злоупотреблю твоим временем, — произношу я и ем тебя взглядом, а ты начинаешь смущаться, краснея скулами, но поднимаешь бровь и кокетливо так отвечаешь:

— У тебя и не получится.

Эрен, чтоб тебя, где ты этого нахватался? Мой организм реагирует незамедлительно, и с болью в штанах, отягощающей существование, я понимаю насколько сильно соскучился по тебе. Разве ты не замечаешь: мы с тобой всё те же, не изменились ни на йоту и так же тянемся друг к другу, как прежде? Поддайся. Доверься мне. Я больше не отпущу. Обещаю.

Знаешь, какое блаженство видеть, как топится лёд в твоих глазах цвета виски? Они удивительные. Для всех зелёные, и лишь для меня золотистые, как пик Эвереста в рассветных лучах.

— Что ж, — вздыхаешь порывисто, — пойдём, поищем тебе говнодавы покрепче, — поворачиваешься на пятках и топаешь вперёд, а я, ошалевший, пытаюсь припомнить, когда ты при мне называл хоть какую-то старую, в конец развалившуюся обувь подобным образом. — Ты идёшь? — выводишь меня из ступора и заставляешь спешить за тобой.

У стоек с ботинками медленно передвигаешься, неслышно переступая, придирчивый взгляд скользит по уродливым экземплярам. Такой серьёзный и сосредоточенный, хочется ущипнуть за задницу. От того как представляю это, начинает покалывать в пальцах, и я натурально смущаюсь, когда ты, ощупав тщательно изнутри, протягиваешь мне какой-то кошмарный ботинок. Хотя из всего, что стояло на полке, ты выбрал самый приличный.

Опускаясь на банкетку, едва не кряхчу и не жмурюсь от боли и тесноты в штанах. Но на фоне примерки обуви моё поведение подозрений не вызывает. По крайней мере, я очень на это надеюсь.

— Куда собираешься ехать? — спрашиваешь между делом.

— Я не сказал? В Китай.

Чувствую кожей твоё удивление.

— Зачем?

— По делам, — наконец управляюсь с подъёмом, затягиваю удобную застёжку и встаю на ноги.

Потрясающе. Как ты всегда умудряешься находить именно то, что мне подходит? Переминаюсь с мыска на пятку, прыгаю, делаю шаг на месте и окончательно убеждаюсь в том, что возьму эту пару.

— Они универсальные. Для города и экстрима. Можешь уйти прямо в них, — поясняешь ты, а сам при этом вянешь на глазах, всё ниже опуская голову, глядя куда-то вбок. — Я позову консультанта, чтобы второй принёс.

— Не надо. Не то. Не подходит.

Медленно распрямившись, впиваешься в меня недоверчивым взглядом.

— Как не подходит?

— Обыкновенно. Давит везде, где можно. И даже там, где нельзя.

Опять выгибаешь бровь, и я готов тебе в ноги кинуться, чтобы ты только не делал так на людях. Эрен, ты невозможно развратен, ты в курсе вообще? Это противозаконно с таким лицом… быть.

— У тебя травмы были?

— Не было у меня никаких травм, — начинаю я раздражаться, расстёгиваю, снимаю чудесный ботинок и задвигаю ногой под банкетку, чтоб не убрать ненароком на место, я же потом его не найду. — Скажи лучше просто, что потерял сноровку, — ворчу недовольно, кидаю взгляд.

Мстительно щуришься, злобно сверкая глазами.

— Ничего я не потерял! А ну-ка садись!

Бросаешь рюкзак и толстовку рядом со мной, и ближайшие двадцать минут занимаешься только тем, что подаёшь мне обувь. А я бракую. Один экземпляр за другим. Потому что, по правде сказать, тот, первый, был лучше всех. И я убеждаюсь в этом ещё раз, когда вынимаю его из-под банкетки и снова натягиваю на ногу.

— Ну вот это уже нормально. Сойдёт, — топчусь на месте и замолкаю, когда на твоём раскрасневшемся от стараний и бессильной ярости лице проступает растерянная улыбка.

— Я же тебе его первыми дал, ты сказал, он жмёт везде.

— Что, правда? — валять дурака иногда уморительно, но не когда ты стоишь передо мной с влажными глазами.

— Ты просто говнюк после этого, понял?

— Эрен, прости, — пытаюсь к тебе подойти, но ты останавливаешь меня, вытянув руки перед собой.

— Не подходи ко мне, ладно? Просто не приближайся, — и смотришь в сторону своих вещей.

— Прошу, не уходи. Я лишь хотел побыть с тобой рядом подольше. Я же не виноват, что ты так легко подбираешь мне обувь. Кстати, всегда хотел у тебя спросить, как ты это делаешь?

— Забыл уже, как я тебе ноги вылизывал? — вопрос ударяет под дых. Не знаю чему больше радоваться: тому, что ты помнишь об этом, или тому, что больше не злишься. — Мог просто сказать. Зачем спектакль разыгрывать?

— Может, мне нравится на твою задницу смотреть в этих штанах.

Кривишься, чтобы не улыбнуться, но через секунду сдаёшься.

— Ну и кто ты после этого?

— Ты же сам сказал, что я говнюк. Я с тобой согласен.

— Удивительная послушность, — ехидничаешь, забирая вещи с банкетки.

А вот за это я и по жопе тебе надавать могу, засранец ты этакий.

— Больше тебе ничего не надо? – проигнорировав моё заявление, интересуешься ты.

Я вспоминаю про куртку, но думаю, что обойдусь в этот раз. Особенно если с твоими планами это не сочетается. Отрицательно качаю головой.

— Отлично. Я жрать хочу. И если составишь компанию, сможешь со мной побыть ещё немного.

Всё-таки что-то с тобой случилось, но я никак не могу понять что. Пожалуй, не изменился, но очень хочешь доказать мне обратное. Раньше ты этой хернёй не страдал. Если впрямую тебя спросить — не ответишь, упрямый, как стадо баранов, будешь отмалчиваться до последнего вздоха. Но я всё равно докопаюсь, выясню что произошло и всё исправлю. Мы вместе исправим.

Уверен, ты тоже этого хочешь. Иначе ушёл бы сразу, без церемоний.

После того, как расторопная консультантка приносит нам пару к счастливому башмаку, не мешкая направляемся к кассам, но по пути ты куда-то уходишь, прося подождать, а я, задумавшись о тебе, на автомате оплачиваю всё, что было в моих руках, в том числе и твою толстовку.

— Ты это нарочно, да? — настигаешь меня, пока наши вещи раскладывают по пакетам.

— Эрен, — мягко произношу, осаждая, — ну что за глупости.

— Значит, я угощаю в кафе. И не спорь! — добавляешь, хотя я и не пытался.

Остаётся только догадываться, с чего ты вдруг стал таким щепетильным в вопросах трат. Тебе, что, попался какой-то скряга? Да, Эрен, я всё, что есть у меня, к твоим ногам кину, только взгляни на меня, как раньше смотрел, не с вот этим напускным безразличием, а своим золотым, обжигающим взглядом.

Но ты обжигающим взглядом смотришь только на бургеры, что красуются с ярких табличек.

— Выбирай, — толкаешь меня локтем под руку, а меня накрывает некстати от осознания того, что это первое твоё прикосновение за день. И сразу мозги набекрень. — Эй, ты чего?

— Ничего, я не буду.

— Опять придуриваешься? — снова щуришься недоверчиво и улыбаешься.

Давай уйдём отсюда, Эрен. Из этого заведения, из этого здания, из города, из страны, с ебучей планеты. Только ты и я.

— Я, правда, не голоден, — вру отчаянно. С утра ни росинки во рту, как-то всё не до этого было, а сейчас кусок в горло не влезет.

— Ну, как знаешь.

Набираешь себе целый поднос всякой херни, как на армию, и огромный стакан газировки. Странно, что ты при таком питании ещё себе задницу не нажрал. Хотя погоди-ка… Надеюсь, блевать потом не пойдёшь за угол?

— Чай не предлагаю, тут везде он в пакетиках. Может, хоть кофе с пирожным? — не унимаешься, говоришь и говоришь.

Да нет, булимия — совсем не твоё. Хотя исхудал ты порядочно. Даже вон — штаны на жопе болтаются. А помню, сидели почти в обтяг.

— Хватит на меня пялиться! — шипишь недовольно пока мы подходим к освободившемуся у панорамного окна столику.

— Да.

— Что «да»? — ставишь поднос и прикрываешь глаза рукой от яркого солнечного света.

— Пирожное с кофе — да.

— А. Оʼкей, — тут же уносишься, где-то торчишь минут десять и возвращаешься с совершенно безумным кулинарным шедевром. Такое и есть-то жалко.

Усевшись за стол, выуживаешь со дна рюкзака флакончик с лосьоном и протираешь руки. Вокруг начинает попахивать спиртом. А мне уморительно от того, что пока ты со мной жил, я постоянно тебя заставлял это делать, а ты постоянно сопротивлялся. А теперь это делаешь сам без каких-либо напоминаний. Как так, Эрен? Кто-то смог воспитать тебя лучше, чем я?

— Остыло, наверное? — спрашиваю только затем, что хочу о чём-то спросить.

— Да нет, нормально, — разворачиваешь бургер и с удовольствием впиваешься в румяную булку. А я ковыряю вилкой десерт, хотя такой скормил бы тебе самому. А вот кофе действительно неплохой. Но чай я люблю всё же больше.

— Как у тебя дела? — неловко к тебе приставать, да и смотреть, как ты лопаешь с голодухи, сплошное удовольствие, но я взялся выяснить что с тобой происходит, и выясню.

— Нормально, — киваешь задумчиво, что-то высматривая в окно.

Солнце светит тебе в лицо, но уже не так ярко. Последние лучи окрашивают весь зал оранжевым, и ты сидишь напротив яркий, как новогодняя игрушка…

Прости меня, Эрен…

— К диплому готовишься?

— Угу, — поспешно киваешь, — и работаю.

— Вот даже как, — несмотря ни на что, меня эта новость не радует. Я хотел, чтобы ты с этим дерьмом не сталкивался как можно дольше. Просто жил и гулял в своё удовольствие. Но, видимо, родители намекнули, что пора бы позаботиться о себе самому. Что ж, когда-нибудь это должно было случиться.

— М! — отвлекаешься ты от напитка. — Кстати, а почему ты не на работе? Последний день отпуска?

Нарушать твою трапезу своими новостями совсем не хочется, но ты всё сильней выгибаешь брови, держа во рту дурацкую соломинку, и я, дождавшись, когда ты хотя бы проглотишь, отвечаю:

— Я бросил работу.

Смотришь какое-то время, пытаясь понять шучу или нет, но потом, что-то решив для себя, снова берёшься за бургер. На лице у тебя сражаются мысли, и это так хорошо заметно, ты для меня совершенно прозрачный, но менее дорогим от этого не становишься.

— Зря, — произносишь с полунабитым ртом. — Нормальное место было.

Вижу, как ты с трудом проглатываешь недожёванный кусок и быстро запиваешь.

— Из-за неё я потерял тебя.

— Ты потерял меня вовсе не из-за работы. А из-за своего поганого языка.

— Я не хотел, — пытаюсь взять тебя за руку, но она ускользает, стоит мне только приблизиться. А потом ты и вовсе откидываешься на стуле, сложив руки на груди.

— Я только одного понять не могу. Почему ты сейчас объявился? Почему не месяц назад?

— А что было месяц назад? — спохватываюсь.

— Не важно! Я просто так сказал, для примера! — огрызаешься ты, понимая, что я не поверил ни единому слову.

— Что бы там ни было, месяц назад я хотел того же, чего и сейчас: чтобы ты ко мне вернулся. Мне хреново без тебя, Эрен. Ты не представляешь каково это — просыпаться без тебя, зная, что целый день пройдёт без тебя, а за ним и вся жизнь вот так. Я не хочу такой жизни.

Горько качаешь головой, жмуришься, а когда открываешь глаза — на ресницах сверкают слёзы. Резко поднявшись, начинаешь собирать нетронутую еду с подноса в рюкзак.

Да что, чёрт возьми, с тобой творится?! Раньше ты бы и не взглянул на неё! В бездомные, что ли, подался?

— Ты такой же беспросветный эгоист, никогда не изменишься, — выговариваешь мне, уже почти закончив. — Постоянно «я» да «я». Думаешь, не представляю каково это? А ты спроси у Армина, как я не представляю! Хотя он тебе вряд ли ответит.

— С ним что-то случилось? — мысли бегут вереницей. Влюбился в очкастую, вынужден был расстаться и спрыгнул с балкона, хер их поймёт, этих детей бестолковых.

— С Армином? — обескураженно замираешь, не понимая с чего вдруг я интересуюсь мальчишкой, которого видел единственный в жизни раз. — Всё с ним в порядке.

— С родителями?

— И с ними всё хорошо, слава богу. И с бабушкой тоже! — опережаешь меня. — И со мной тоже будет полный порядок, если ты ко мне больше не сунешься, ясно тебе? Чтобы ноги твоей не было… — и осекаешься, не договорив, тяжело дыша.

— Где?

— Нигде! — пихаешь стул ногой и, подхватив свои вещи, уходишь.

Ну, нет! Больше со мной этот номер не пройдёт! Хватаю пакет и несусь за тобой, наплевав на встречных с подносами. Замечаю твою макушку за дверью на пожарной лестнице и, не думая двигаюсь следом. Вниз по ступенькам на два пролёта. Сердце того и гляди остановится. Слышу как ты семенишь внизу, спеша от меня отделаться, только я тебе не позволю.

— Эрен, остановись!

Молчание.

— Остановись, я сказал!

Внизу резко хлопает дверь, и на мгновение меня накрывает паникой: вдруг это был не ты. Но, подчиняясь силе притяжения, не иначе, продолжаю двигать ногами, и как оголтелый вылетаю на улицу.

Свежий весенний ветер обдаёт приятной прохладой, но в груди всё кипит с такой силой, что он вряд ли справится. Ты стоишь чуть поодаль и, засунув пакет с рюкзаком между ног, пытаешься справиться с молнией на куртке. Подбегаю, хватаю тебя за рукав и разворачиваю к себе. Всё-таки ты, правда, смотришь так безразлично и холодно, будто впервые увидел, аж жутко становится.

— Отпусти, люди смотрят, — произносишь своим излюбленным менторским тоном и достаёшь из рюкзака… сигареты?

Эрен, это свинство. Я, между прочим, ради тебя бросил. И ради тебя же не начал снова, потому что всё это время верил, что мы ещё сможем договориться. А ты… Тебе же не нравился запах. Помнишь, как морщил нос?

— Ну что? Ну скажи: «Сука ты после этого, Йегер, предатель чёртов», — неловко затягиваешься и выдыхаешь отвратный сизый дым, слегка поперхнувшись.

Возможно, думаешь, что тебе идёт, или кажешься так взрослее, но на самом деле с сигаретой ты выглядишь, как махровый пидор. Смотреть на тебя смешно и противно.

— Не скажу, — отвечаю спустя целую вечность, спохватившись и отпускаю тебя. — Что ты с собой творишь?

— Знаешь, мне не нужна твоя жалость, не нужны твои наставления. Я никогда не воспринимал тебя как папика и не нуждался в нём. И деньги мне твои тоже не нужны. Мне достаточно того, что я сам зарабатываю. А вот что мне действительно нужно, то, чего ты мне дать никогда не сможешь — понимание. Но я не настолько сложный, Ривай. А ты не настолько тупой, каким иногда желаешь казаться. Ты просто не хочешь, потому что это неудобно — слушать кого-то ещё кроме себя. А я уж точно так жить не хочу. Прощай.

Закидываешь рюкзак на плечо, отстреливаешь окурок и уходишь в сторону автостоянки, что за углом здания. А я смотрю тебе вслед, не в состоянии отвести взгляда. Слова продолжают звучать у меня в голове, и я верю им. Каждому. Ты был пиздецки убедителен, знаешь ли. Чувствую себя полным дерьмом. Но всё равно продолжаю любить, несмотря на то, что ты ко мне явно больше симпатии не питаешь. Да и как это делать, когда я успел столько дров наломать.

Скрываешься за углом, и становится зябко. Как морок какой-то проходит, рукой провожу по лицу — будто каменное. Как жить? Как дышать без тебя? Без надежды на твоё возвращение. Без смысла. Да ну, бред какой-то! Этого просто не может быть! Если бы ты не любил, ты стал бы от меня убегать? Стал бы мне выговаривать всё это? Чёрта с два! Тебе было бы просто похуй и на меня, и на мои чувства, и уж точно на мои ботинки.

Дёргаюсь с места, не думая более ни секунды, огибаю угол и спешно чешу вдоль стоянки. Я тебя найду, гадёныш, и вот тогда мы с тобой поговорим по душам! Я тебе всё расскажу, а ты всё расскажешь мне. А если не найду тебя прямо сейчас, землю носом буду рыть, но разыщу где бы ты ни был…

Но рыть не приходится. Я нахожу тебя возле машины. Стоишь, прислонившись задом к серому «форду» и смотришь вдаль, обняв себя поперёк свободной рукой. В другой дымит сигарета.

Медленно подхожу, окликаю по имени.

— Что тебе ещё надо? — в голосе столько отчаяния, что хочется просто прижать к себе и держать так, пока оно не испарится до капли.

— Тебя.

Поворачиваешься, улыбка сквозь слёзы режет по живому.

— Думаешь, всё так легко?

— Если ты в рабстве, я тебя выкуплю.

— Нихуя не смешно, — подносишь дрожащую руку к губам и жадно затягиваешься.

— Я не шучу. Я больше не дам тебе убежать. А если есть какое-то препятствие — преодолею любое.

— А если я не захочу преодолевать препятствия, м? — выдыхаешь, а я мечтаю поцеловать тебя больше всего на свете. — Как ты на это смотришь?

— Всё-таки, что с тобой произошло?

Какое-то время молчишь, потом судорожно вздыхаешь, словно очнулся, и начинаешь рассказывать:

— В тот день я поехал к Армину. Поехать к родителям я не смог. Хоть они и без особого восторга встретили новость о моей ориентации, но к тебе отнеслись очень хорошо, и я просто не мог им сказать, что мы расстались. Бабушка очень жалела, что ты не приехал на день рождения, передавала тебе привет и кусок пирога. Извини, но его я съел сам, — усмехаешься и продолжаешь чуть погодя. — С переездом сразу встал вопрос о заработке. Армин ведь живёт на съёмной квартире, и за неё регулярно надо платить. С хозяйкой мы договорились, осталось только найти работу. Вот тут-то я понял, что дипломом могу подтереться. То ли профессию надо было выбирать другую, то ли я такая бестолочь, но с финансами у меня ничего не вышло. Ну, и начальница сука. Конечно же, — снова затягиваешься и дёргаешь головой, чтобы отбросить отросшую чёлку. — В общем, пришлось опустить планку и найти что-то более приземлённое. Зато мне неплохо платят. И, опережая твои опасения, нет, это не проституция ни в каком виде, и паспорт у меня никто не отнял, всё законно, — я говорил, что, когда ты паясничаешь, отодрать тебя хочется больше всего? Ладно, тогда промолчу. — Когда у меня наладился быт, а сам я немного пришёл в себя, Армин предложил прогуляться, в киношку сходить. Он сам мне сказал, что до этого я ходил, будто мёртвый, а тут вроде как немного ожил. Я согласился, а он, идиот, приволок меня на Рождественскую ярмарку. Там, среди всей этой радостной хуеты, я окончательно осознал, что без тебя мне вообще ничего не надо. Думал об этом и раньше, но как-то не видел смысла в возвратах, всех этих разговорах и прочем, а тут просто сам себя на горячем поймал. Дальше всё завертелось со скоростью света. Когда я узнал, где работал Армин и куда он собрался в канун Рождества, у меня в голове всё сложилось за три секунды. Я был уверен в плане на миллион процентов. Оставалось только его убедить пойти на вечеринку со мной, а не с новой подружкой. Он пытался ей объяснить всё, но эта дурочка обозвала его педиком. Правда, и он не особо расстроился. А вот Ханджи ему понравилась. Но он не знал, что она твоя подруга, а когда узнал — сам с ней расстался, я его не просил. Он боялся, что ты через них двоих как-то узнаешь о том, что со мной произошло, — тяжело вздыхаешь и нехотя продолжаешь рассказ; сигарета медленно тлеет в руке. — А произошло со мной то, что я нажрался таблеток. Всех подряд, каких только в доме нашёл. Это был не призыв о помощи, не какая-то акция, я вообще в тот момент ни о чём не думал. Просто не хотел существовать. Армин появился очень вовремя, вызвал «скорую», и меня успели вытащить. Врачи сказали, что мозг не повредился, — усмехаешься через силу, — но по-моему, они пиздят. Так что день твоего рождения я встретил на больничной койке. А хотел встретить с тобой… Когда попал в клинику, предки, конечно, обо всём узнали. Скандал был колоссальный. Но я их уверил, что ты не причём, что с тобой мы расстались давно, а тут просто в институте проблемы. Там, и правда, были проблемы, у меня накопились пропуски и хвосты, но по здоровью посчастливилось уйти в академ, — невесело хмыкаешь. — Сейчас занимаюсь, в следующем году обязательно восстановлюсь и получу этот ебучий диплом, даже если он мне нахрен не нужен. Так что, Ривай, если хочешь меня обратно, тебя ждёт новоиспечённый психопат-суицидник, — улыбаешься с горечью в голосе, — и натянутые отношения с его семьёй, потому что я совсем не уверен в том, что они мне поверили и будут так же рады тебе, как и раньше.

— Мне всё равно, — отвечаю, сглотнув занемевшим горлом, но от одной только мысли, что я мог тебя оплакивать, его опять перехватывает, и почти невозможно дышать. — Просто вернись ко мне, а с остальными, я думаю, сможем договориться.

Подхожу, опускаю пакет на землю, отделяю обнявшую тебя руку от тела и обнимаю сам. Не сопротивляешься, не гонишь, но стоишь по-прежнему, как замороженный.

— Почему не позвал меня?

— Не хотел видеть. Думал, что не захочу никогда. И номер сменил, как только вышел из клиники.

— А сейчас ты меня хочешь видеть? Слышать, чувствовать, — глажу пальцами по холодной щеке, возвращая золото взгляда.

Отогрею тебя. Я застудил — мне и исправлять. Больше никто не справится. А даже если и мог бы, я никому не позволю.

Смотришь, боясь поверить, но всё же склоняешься и упираешься лбом мне в висок, закрываешь глаза. И я чувствую, чувствую, как с твоих плеч с шумом падает тяжкий груз, но цепляется за ногу, и не даёт взметнуться в небо, подобно воздушному шару.

— Скажи мне, — шёптом, прямо под кожу.

— Что? — точно таким же в ответ.

— Ривай, — умоляюще.

Коротко прочищаю забитое горло и открываю тебе свою душу:

— Жить не могу без тебя. Как будто сердце вырвал, — пафосно, глупо, но мне всё равно, каждое слово выстрадано, каждое — правда.

— Ривай, — как на последнем выдохе.

— Да люблю я тебя, люблю, чучело ты бестолковое, — и обнимаю крепче. — Не ссы, малыш, мы справимся.

И с неожиданной силой ты сгребаешь меня в охапку, всхлипываешь, уткнувшись мне в шею мокрым носом, и облегчённо вздыхаешь.

Кажется, в небо летим мы оба, и дурацкие верёвочки, призванные держать нас ближе к земле, весело змеятся по воздуху. Я будто вижу нас со стороны, и откуда-то издалека раздаётся детское «Ах!» и рассерженное «Растяпа!» от нерадивой мамаши.

Ты сжимаешь меня в объятьях, покрывая левую сторону шеи влажными от слёз поцелуями. Кровь горячится от них, будто в первый раз мы с тобой оказались наедине, и наплевать, что рядом может быть кто-то лишний.

Пальцы стремятся вверх по спине, обходят большой капюшон, ласково по загривку, по торчащим острым позвонкам и тонут в волосах, чтобы несильно сжать их и оттянуть назад твою голову, чтобы взглянуть в глаза. Блядские. Топлёного золота.

— Скучал, — и в груди разливается сладостное «моё».

Никогда никого и в помине не было.

Рядом с тобой был всегда я один.

Аминь.

Наклоняешься и целуешь так заводяще-развратно, что хочется выпрыгнуть из штанов и оттрахать тебя на капоте, но тоненький голосок, говорящий: «Мама, там дяди целуются», — заставляет сказать «нет» желанию. И вполне себе вовремя, ибо мамаша хватает ребёнка и разражается традиционным: «Совсем стыд потеряли!»

— В жопу пошла, старая грымза! Я живу в свободной стране и буду делать здесь, что захочу! — кричишь ты ей вслед и смеёшься, когда я тебя одёргиваю.

— Как ты себя ведёшь?

— От тебя нахватался, — улыбаешься развязно и касаешься лбом моей головы. Ты повзрослел, но всё равно остался моим.

Обнимаю тебя и целую, как целовал прежде, как тебе нравилось — собственнически, жадно, бескомпромиссно, навязывая тебе свой ритм, свои условия, и уплываю вдаль от того, как ты рвано дышишь мне в рот, как тебя начинает потряхивать от нетерпения.

Одной рукой расстёгиваю куртку, распахиваю и пальцами пробираюсь под джемпер. Тощий, как швабра, кормить и кормить! Нежно прихватываю за бок, и стон разрывает наш поцелуй, но ненадолго, всего на мгновение.

Вновь увлекаю тебя в поцелуй, не давая опомниться. Слишком долго я ждал твои губы, чтобы их отпускать. Прижимаю к машине, вминаясь в податливое, разгорячённое тело. Надавливаю бедром между ног, сильнее. Стонешь мне в рот, отрываешься, чтобы перевести дух:

— Ривай, подожди…

После бессонных ночей, проведённых в тупом одиночестве, после всех этих жалких воспоминаний, которые чуть не свели с ума, после всего, что я пережил, подождать?! Нет уж, Эрен. Больше я ждать ни минуты не буду! Вот они, ослеплённые желанием, твои, глаза, и чёрта с два я остановлюсь!

Но ты смотришь так, будто тебе физически больно, и я не могу устоять.

— Что случилось? — спрашиваю так ласково, что собственный голос не узнаю.

Вымученно улыбаешься, но всё равно что-то гложет сердце, я вижу.

— Скажи мне, Эрен, — и глажу тебя, по щеке, по спине, ни на секунду не останавливаясь, не могу оторваться, будто прилип.

— А ты, правда, думаешь обо мне то, что сказал тогда?

Не понимаю о чём ты.

— Ну, в тот день, на рождественской вечеринке, — и смотришь так, что меня рвёт на части совесть. Она скоблит изнутри бестолковую оболочку и не остаётся почти ничего, кроме бесконечного чувства вины.

— Совершенно я так не думаю, — отвечаю, смотрю в глаза. — У тебя миллион талантов, и ты сам об этом прекрасно знаешь.

— Я не об этом, Ривай. Ты действительно думаешь, что я могу быть только пассивом?

— Что?! — твой вопрос, знаешь ли, несколько озадачивает.

Ох, и не нравится мне, как ты ухмыляешься, но под моим настороженным взглядом сразу смущаешься, и это не может не радовать. А дальше притягиваешь к себе и шепчешь на ухо, так, что становится жарко, и жар этот тяжёлыми вязкими каплями спускается в низ живота, где ты уже звякаешь пряжкой ремня.

— После того, что ты мне сказал, я так разозлился, что, если бы не ушёл тогда, наверное, просто убил бы тебя об стойку одним ударом.

Хмыкаю недоверчиво, нежась в твоём бесконечном тепле, в глубине души понимая, что ты действительно мог бы меня прикончить, и запросто. А я бы поддался, принял заслуженное, не проронив ни слова в свою защиту, потому что уже тогда понимал сколько боли тебе причинил.

— А потом… — неуклюже возишься с молнией, видимо ткань попалась между зубцов. «Криворукий», — гадкое словечко крутится на языке, как горошина, но я его быстро раскусываю пополам, пока не слетело с губ.

— Потом? — отвлекаю тебя.

— Потом, — наклоняешься и целуешь, шёпот взбивает мысли в суфле, — я подумал, что ты никогда не давал мне возможности проявить себя с другой стороны, — только и сил, что опять насмешливо хмыкнуть, ведь ты не даёшь мне и слова воткнуть, — хотя, возможно, я смог бы тебя удивить кое-чем, — остывшая от весеннего ветра рука пробирается мне в трусы и стискивает беззащитные яйца, совсем не готовые к такой холодрыге. Но ты начинаешь проворно ласкаться, и меня ведёт от возбуждения с такой силой, что пальцами ног я скребу по стелькам ботинок.

От стона на всю площадку спасает только твоя ладонь, прижавшая опустевшую голову к нежным губам, что целуют меня бесконечно долго, кажется, целую вечность.

Член набухает до боли. Хочу тебя трахнуть. Безумно хочу тебя трахнуть. Так, что в глазах темно. Но от того, что ты рядом, буквально везде вокруг меня со своими руками, губами и шёпотом, мне уже не до резких движений, хочется просто плыть по этим волнам, не думая, куда они меня могут вынести.

— Я так скучал по тебе, так сильно скучал, — шепчешь осипшим голосом, а мне от твоих признаний хочется выть.

Но больше — в голос стонать от того, что твои бесстыжие руки творят. Мне так хорошо, что даже не думаю, как это может выглядеть со стороны. Хотя я никогда и не думал об этом, это ведь ты у нас в жопу ужаленный моралист: в общественных местах не целоваться, объятия — это стыдно, это для дома, для тишины, для двоих. Но теперь даже тебе глубоко насрать, что мы можем попасться кому-нибудь на глаза. А твои глаза смотрят лишь на меня. Удивительные, развратные, невозможные…

Я так долго и с упоением в них смотрю, что совершенно не замечаю момента, когда ты выскальзываешь из объятий, опираешь меня руками о крышу автомобиля, а сам прижимаешься сзади. Красноречивее любых невысказанных предложений — твой член, упирающийся мне чуть повыше задницы.

— Эрен, что за херня? — напрягаюсь всем телом, готовый дать отпор в любой момент.

— Пожалуйста, — тянешь мне в ухо, и волосы на затылке дыбом встают, — не мешай сам себе получить удовольствие. Я же знаю как тебе нравится и могу это сделать, а главное — очень хочу, — ладонью сжимаешь мой член, крепко, почти до боли и, отпустив, начинаешь едва ощутимо поглаживать, а когда он упруго вздрагивает под пальцами, выдыхаешь смешок мне за ухо. Ведёшь языком вдоль шеи, слегка забираясь за ворот, а потом широкими мазками начинаешь её вылизывать так, что она моментально становится мокрой и липкой, а воздух её ещё и студит.

— Тс, Эрен, это мерзко, прекрати, — выгибаюсь спиной, пытаясь увернуться от ласки.

— Брось, тебе же…

…нравится. Как ты лезешь руками под все слои одежды, как твои руки одновременно везде, как ты, сволочь мелкая, сдавливаешь соски, сразу оба, одновременно, и дышишь в затылок.

— Скажи мне, я так хочу услышать, — начинаешь приставать. Ненавижу эти игрища.

— Не дождёшься, — фыркаю, потому что смешно — даже руки отнять не могу от машины, рухну к твоим ногам, как мешок с костями.

Надо же так рассиропиться. Я от тебя без ума, без сил, без какого-либо соображения. Как пластилин, из которого можно слепить что угодно. И позволить могу что угодно. Абсолютно что угодно. Ну, почти что угодно…

— Ноги раздвинь.

Смысл фразы несколько отрезвляет.

— А на хер тебе не пойти бы? — смеюсь через плечо.

— Чуть позже с превеликим удовольствием, — улыбаешься так, что тебя посадить на сто лет будет мало. И на хер тоже.

Видимо, сам понимаешь, сплёвываешь на руку и начинаешь дрочить мне резво и правильно, так, что цунами шибает в мозги, впору повизгивать.

— Пожалуйста, Ривай, тебе понравится, пожалуйста. Сделай, как я прошу, — даже стесняешься повторить, ну, какой из тебя актив?

И всё-таки руки твои охуенные чёрт знает что вытворяют со мной, и вот я уже сам толкаюсь тебе в кулак, всем телом подрагивая от разрядов, скачущих в разные стороны.

— М-мхах, — складываю руки и падаю на них головой, поддаваясь тебе, говнюку. Одной рукой дрочишь, другой держишь яйца — идеально. Кончу быстрее, чем «мама» скажу. Даже стояк, упирающийся в мою задницу уже не так напрягает. Наоборот, начинает подстёгивать возбуждение. Хочется взять его в рот, обвести языком по головке, высосать смазку и взять по самое горло.

Шепчешь мне что-то без остановки, а я к своему стыду даже слов разобрать не могу, так меня накрывает. Громко и часто дышу, стараясь не застонать, когда ты с оттяжкой меняешь ритм. Да ёб твою мать, Эрен, хватит уже!

— Эрен, я кончу так, перестань, — горит нестерпимо внутри, все внутренности сжимаются в сладостном предвкушении долгожданной разрядки.

— Сделай это для меня, пожалуйста, пожалуйста, — постанываешь в ухо и меня к ебеням срывает так, что, кажется, всё же ору. Разряд прошибает — колени подкашиваются, но ты меня ловишь и держишь, прижав к себе, пока я с трудом прихожу в себя. Сквозь морок брезгливо замечаю, что заляпал окно и дверь твоего «форда», но как-то насрать. Всё, что хочется — лечь куда-нибудь вместе с тобой и провалиться в сон.

Ты лезешь заправить мой член в штаны, но получаешь по наглой лапе и надуваешь губищи в шутливой обидке.

Твою ж мать! Йегер! Ну ты и зараза! Аж мозги искрят!

Тихо посмеиваюсь, застёгивая штаны, а ты прижимаешься спиной к тачке, как стоял незадолго до этого, и терпеливо смотришь, сложив на груди свои охуенные руки. Но хер ты от меня дождёшься, а не благодарности! В прямом и переносном смысле.

— Так и не скажешь? — пытаешь взглядом, не знаю куда деваться.

— Спасибо, что подрочил?

Брови едва-едва хмурятся, и я уже тут как тут, обнимаю, заглядываю в глаза, пытаясь понять серьёзно ли ты всё это.

— Тебе так важно услышать глупые, ничего не значащие слова? — реально не понимаю, что может быть красноречивее следов на стекле твоего авто.

Смотришь волчонком и не замечаешь, как я таю, просто стоя рядом с тобой. Господи, Эрен, это так глупо. Обнимаю и шепчу в шею:

— Мне очень понравилось. Правда. Я чуть не сдох.

Вздыхаешь и обнимаешь, принимая ответ. И я успокаиваюсь, но совершенно напрасно.

— Если тебе так нравится, я мог бы делать это почаще.

Грёбаный манипулятор! Хуёв тебе тачку! Резиновых!

— Не чаще, чем раз в год. И в этом году твой лимит исчерпан, — тоном даю понять, что вопрос закрыт.

— Кажется, я уже знаю, как мы отпразднуем годовщину, — задумчиво произносишь и замолкаешь.

Очень не нравится мне это всё. Просто пиздец как не нравится. Эти твои интересы к жопе моей в особенности. Но, когда я смотрю на тебя серьёзно, ты начинаешь ржать, уверяя меня, что ничего криминального в виду не имел.

— А вообще, — говоришь, — меня и так всё устраивает. Мне с тобой вообще повезло. Правда, и не повезло одновременно тоже. Ты для меня — всё. Если ты рядом — у меня всё есть. А если тебя рядом нет… — и замолкаешь, подавившись словами.

Снова тебя обнимаю. Ты только мой. Никому не отдам. Никуда тебя больше не отпущу.

— Аналогично, — выдавливаю из груди. — Возвращайся ко мне? Я заебался спать на диване.

Смеёшься мне в волосы, на сей раз тихо и мелодично, как я люблю. Скучал по этому смеху.

— Когда уезжаешь?

— Через два дня.

— Надолго?

— Недели на полторы, наверное. Как повезёт. Поехали со мной? — осеняет меня. — Визу я тебе сделаю. Побываем там везде, где захочешь.

Слышу, как ты поскрипываешь зубами, обдумывая заманчивое предложение.

— Решайся. Будет весело.

— Блин, я даже отпуск взять не могу, не наработал ещё.

— И где ты работаешь? — нет таких мест и людей, с которыми договориться нельзя. Учить тебя и учить.

— Здесь. В этом торговом центре, — усмехаешься ты.

Пф.

— Уволься. И двигай со мной.

— Ну вот ещё! Мне здесь нравится. Коллектив хороший, и всё рядом.

Ну, раз тебе нравится…

— Возьми за свой счёт. Возьми за мой счёт.

— Извини, но я так не могу. На меня рассчитывают.

— Я на тебя, между прочим, тоже рассчитываю! — возмущаюсь громче необходимого, но становлюсь значительно тише, когда ты на меня примирительно смотришь. Но я же только обрёл тебя, дурища, неужели не понимаешь, как важно быть рядом с тобой? — Эрен, блядь, я с ума сойду, зная, что ты где-то здесь, без меня.

— Прожил же как-то полгода, — бормочешь, и тут же виноватый взгляд, стоит мне только зыркнуть на это твоё «прожил». Даже не заикайся об этом. Всё, этого больше нет. — Да что со мной будет-то? — вновь улыбаешься и целуешь мне руку. Как давно ты этого не делал. Ужасно заводит.

— Очень надеюсь, что ничего, в противном случае, мне придётся найти и оттрахать то, что от тебя останется.

С наглой улыбкой проводишь губами по пальцам от ладони до самых ногтей и прикусываешь за кончики, а потом сразу два исчезают у тебя во рту. И даже тот факт, что рука у меня не идеальной чистоты, не коробит.

Хочешь быть грязным мальчишкой, оттраханным на стоянке? Что ж, заработал с лихвой. Кажется, одновременно смотрим на заднее сидение автомобиля.

— Только куртку подложу, — бормочешь с придыханием, — если мы уделаем машину изнутри, Армин меня убьёт.

От новости этой слегка выпадаю из реальности. Всё-таки я никогда ещё не кончал на чужие машины. Странное ощущение. Будто уделал соперника. И плевать я хотел на то, что Армин твой никакой мне не соперник.

Прижимаюсь к тебе, чтобы почувствовать ещё раз, как тело, запертое в одежду, горит от желания скинуть её поскорее. Нетерпеливо ёрзаешь задом о капот, хватаясь за ручку пальцами.

— Как я тебя люблю! — обнимаю, что есть моей силы, почти что душу мёртвой хваткой, слушая как ты дышишь, как быстрей и быстрей стучит твоё сердце. Лапаю ляжки и задницу, прямо сквозь джемпер прикусываю сосок.

— Ривай, — срывается со стоном, обожаю, когда ты так делаешь. — Если ты меня не выебешь прямо сейчас, клянусь, я с тобой это сделаю сам.

Тащусь от того, как ты смотришь, внутренне сжавшись, а в глубине взгляда блестит первобытный страх. Хватаю рукой за волосы, криво тяну к себе голову, чтобы шепнуть пару ласковых:

— Ещё одно бранное слово, и я буду трахать тебя в рот до тех пор, пока все их не забудешь, понятно тебе?

— Д-да-а-а, — я буквально чувствую, как ты течёшь.

— А ещё три недели тебе на то, чтобы бросить курить.

— Считай, уже бросил, — вздыхаешь сладко, резко распахиваешь заднюю дверь и утаскиваешь за собой.

Как безмозглые школьники, сдёргиваем шмотьё и целуемся невпопад. Но, когда мы кончаем — ты раньше, а я слегка погодя — и валяемся на заднем сидении, как медузы на пляже после отлива, я понимаю, что мир весь в тебе, в каждой клетке твоего тела, в каждой улыбке, что бы она ни значила.

А раз ты со мной, у меня теперь тоже есть всё.