В бантанообщаге раннее утро отсыпного дня начинается с первыми проснувшимися.

— Заставь своего старшего хёна учиться! — Джин угрожающе складывает руки и встает у дверного косяка как памятник праведному негодованию.

— Мой единственный старший хён — это ты, хён, — устало вздыхает Юнги, отлипая от монитора.

— Ну? Я уже полчаса пытаюсь усадить твоего старшего хёна за учебник, а он -ни в какую!

— Ты о себе ведь сейчас говоришь? — у Юнги скептически приподнимается бровь.

— Ну! Я себя совершенно не слушаю! — фыркает Джин. — Совсем от рук отбился, негодяй!

— Учебник по английскому в другой стороне! — кричит ему вдогонку Юнги, наблюдая, как памятник негодованию удаляется в сторону холодильника!

— Мне нужны дополнительные источники питания, чтобы бороться с этой ленивой заразой! — доносится из недр микроволновки.

— Это еще ничего, — появляясь из душевой, замечает Хосок. — Чонгукки вот недавно конспекты с японским разговорником сам от себя в гардеробной спрятал. До сих пор не нашел!

Раннее утро в бантанообщаге продолжается после полудня мелкими ворчливыми препирательствами.

— Где у нас сегодня Чимини? — интересуется, прыгая в одном тапке по гостиной Тэхён.

— Чимини у нас сегодня не у нас, он на примерке и потом в офис поедет, а что? — Юнги вздыхает второй раз за утро, коллекционируя собственные вздохи в морщинке между бровей.

— Я в него вчера тапком запустил, а теперь не могу его найти. Ни тапка, ни Чимини.

— Видимо, тапок прилип к Чимини, и он уехал в мастерскую с тапком на заднице.

— Во-первых, я попал не по заднице, — ехидно возражает Тэхён. — Во-вторых, вообще не попал. Но это не главное! Главное, что только Чимини способен найти мой тапок. А без него мне придется ходить полубосиком, у меня простудится одна нога, заболеет и начнет чихать.

— Никогда не думал, что скажу это, но теперь я готов лично простудить твою ногу, чтобы увидеть, как она чихает! — поднимает палец вверх Юнги и отворачивается. Но тут же снова оборачивается к Тэхёну: — Мы ведь оба в курсе, какой бред сейчас несем?

— Вы несете бред, а должны нести радость людям! — комментирует с кухни Джин, что-то явно пережевывая.

Раннее утро в бантанообщаге продолжается в слегка ебанутом формате.

— Хошеньке нужна помощь! — доносится хрипло из чимино-хосочьей спальни. — Хошенька запутался в пижамке!

— Помоги себе сам! — орет дожевывающий вышеупомянутое что-то Джин.

— А ведь я не сказал тебе так, когда ты решил вспомнить йогу и завязался в безнадежно-морской узел, — с обидой голосит Хосок. — Я ведь пришел, помог тебе, развязал…

— И обещал никому об этом не рассказывать! — краснеет (даже по голосу слышно, как) Джин.

— А я никому и не рассказываю, — орет Хосок. — Я тебе напоминаю. Я не виноват, что они сами подслушивают.

— А ты не хочешь напомнить хёну, какие именно части тела у него завязались? — хихикает Тэхён. — А то подслушивающим жутко интересно.

   Но в него прилетает найденным Шугой тапком, и он благоразумно замолкает.

Раннее утро в бантанообщаге близится к полднику.

— Меня никто не любит, я никому не нужен, — мрачно заявляет Чонгук и трагически валится в кресло.

— Тебя любит минимум пятьсот миллионов человек, — традиционно устало вздыхает Юнги и все-таки сохраняет проект в ноутбуке, ибо, кажется, рабочее настроение накрылось двойной звездой Ахернар. — И это только те, кто за Биллборд голосовал. А сколько еще тех, кому было некогда или лень?

— Я не об этом! — Чонгук примеряет на собственную моську разнокалиберные страдальческие мины, останавливая выбор на смеси разочарования и оскорбленной невинности. — Меня не любит никто из хёнов! Никто не приготовил мне бутербродик!

— А ты письмо Санта-Клаусу напиши, — фыркает Юнги. — И подпишись: «Хороший голодный мальчик Чонгукки, 22 годика».

— Будешь обижать моего Гукки, он вырастет, станет волшебником и превратит тебя в… в… в пельмень! — вступается за макнэ Тэхён и валится в кресло поверх Чонгука.

— О, второй мелкий тоже жрать захотел! — кричит Хосок. — Я же говорил, пора что-то перекусить.

— Провода на своей колонке перекуси, — орет Джин. — Заебал уже одну и ту же песню третий час по кругу слушать! Я доставку заказал.

— Тот факт, что Сокджинни-хён пренебрегает своими поварскими обязанностями, меня лично настораживает! — потягивается в своем кресле Чонгук, в результате чего пригревшийся на его груди Тэхён скатывается кубарем на пол.

— Тот факт, что невоспитанная мелочь отбилась от рук и неуважительно относится к старшим, может стать причиной убийства в этом доме! — сверкает глазами из-под челки Джин.

Ранее утро в бантанообщаге перестает быть томным.

— У меня меньше на полтора сантиметра! — доказывает Чонгук и бьет чем-то тяжелым по чему-то тяжелому.

— А с этой стороны у тебя больше на два сантиметра, сам посмотри! — возмущается Тэхён и к ударам добавляется какой-то подозрительный скрежет.

— Не надо мне добавлять! Так нечестно! Ты пальцем тычешь, вот и добавляется! Уже пять миллиметров нарастил! — Чонгук уже на грани охриплости.

— Сильно мне надо пальцы пачкать! — почти визжит своим басом Тэхён.

— Они там хуями меряются? — округляет глаза Хосок.

— Ой, ну было бы чего там мерять, — мотает головой Юнги.

— Все гораздо прозаичнее, мои пошлые друзья, — смеется Джин, потягивая колу из банки. — Они дрались за последнюю бутылку минералки и разлили ее на пол. Как раз между кухней и прихожей. За кухню на этой неделе отвечает Чонгук, а за прихожую Тэ. Вот они и измеряют, на чьей территории лужа больше разлилась, кому ее в итоге вытирать.

— Так они уже минут двадцать препираются, — хлопает себя по лбу Хосок.

— Еще пару часов с линейкой поползают — и вытрут лужу своими коленками, — устало вздыхает Юнги.

— Или сама высохнет, — кивает Джин.

Ранее утро в бантанообщаге клонится к закату.

— А-а-а-а! — верещит Хосок. — Отпусти, я боюсь щекотки!

— Хуюшки! — рычит Чонгук. — Где он, говори?

— Не скажет он! — мрачно заверяет Юнги. — Ты его провод посеял? Посеял! А провод от хосочьего айфона — это святое. А значит, ты совершил святотатство и должен поплатиться жизнью. Ну, или возместить ущерб.

   Дверь лидерской комнаты распахивается с такой силой, будто ее изнутри вынесло взрывом.

— ДА ЁБ ЖЕ Ж ВАШУ МАТЬ!

   Намджун взъерошенный, сонный, злой, как черт, стоит на пороге и выражает готовность убивать, причем убивать в особо крупных размерах.

— ВЫ ДАДИТЕ ПОСПАТЬ ЧЕЛОВЕКУ ИЛИ НЕТ?

   Хосок улыбается совершенно бесстрашно и склоняет голову к плечу:

— А человек не охуел ли дрыхнуть столько времени? Уже вторые сутки пошли!

— Как, вторые сутки? — Намджун бросает испуганный взгляд в окно, из которого льется розовый закатный свет. — Че, серьезно?

— Пиздит, конечно, — закатывает глаза Юнги, уже даже не вздыхая. — Но спать, и правда, хватит: голова разболится.

   Намджун валится на диван со стоном, рядом тут же пристраивается Хосок.

— Дети есть хотят, — сообщает он. — А без папки за стол не хотят садиться.

— Детей, так-то, за стол никто и не звал… Дети, так-то, и рады бы… — бурчит Тэхён. — Что там с доставкой, Сокджинни-хён?

— Упс! — Джин вспоминает и хватается за телефон. — А где это наша курица, и правда, а?

— Я понимаю, хён, что ты по мне скучал, — пищит из прихожей запыхавшийся Чимин, — но мог бы мне прозвище и поласковее придумать.

— Тут менеджер звонит, — сообщает Тэхён, прижимая телефон к уху. — Говорит, спасибо, ребята, что побеспокоились о сонбэ и прислали угощения, как раз очень кстати…

— Ты что, доставку на адрес Бигхита заказал? — чуть не рыдает Чонгук. — Ну хё-о-о-он!

Ранее утро в бантанообщаге обещает насыщенный, полный приключений бантанодень.