— Так дальше жить нельзя! — у Джина брови сурово сошлись на переносице, и это ничего приятного Чонгуку, вообще-то, не сулит, но с макнэшеским отбитым чувством самосохранения все эти бровастые эмоции, как бы, не повод.
— Вполне себе можно, — фыркает он, не отрываясь от видеоредактора, — я же живу. Значит, можно.
— Намджун, скажи ему, ты же лидер! — визгливо вещает все еще с порога Сокджин.
— Что сказать? — топчется за его спиной вышеупомянутый «глас разума», призванный вразумить мелкого.
— Что он больше не может существовать в таком захламленном пространстве, — тычет пальцем старший хен.
— Ну, если ему комфортно… — покладисто вещает все еще где-то позади Намджун, — а чего ты на пороге стоишь и не заходишь в комнату?
— Вот! — резко разворачивается Джин. — Именно поэтому! Именно поэтому я и говорю, что дальше так жить нельзя. Я не захожу в комнату, потому что здесь дальше порога даже ступить некуда.
— То есть, — у Джуна брови прячутся за челкой от изумления, когда ему открывается обозрение на комнату макнэ, — ты не преувеличивал?
— Я приуменьшал, — вздыхает Джин.
Комната Чонгука, конечно, впечатляет. Вернее, даже не сама комната, а кучи вещей, которые громоздятся по всей ее площади огромными кучами так, что саму комнату, в принципе, даже и не разглядеть. Даже самого хозяина вычленить из всего этого великолепия было бы нереально, если бы он иногда не подавал голос.
— Так… — юнгино хриплое шелестение позади Намджуна констатирует полный пиздец, сотворенный крохобористыми привычками мелкого. — Ты нафига сюда всего этого натащил?
— Ой, ну, а чего все вдруг возбудились-то так, а? — разворачивается от компьютера мелкий, — То вообще ко мне в комнату не заходили…
— Вот именно! Слишком долго не заходили!
— А чего это вы тут делаете? — просовывает заинтересованную мордаху в дверную щель Чимин. — О! Мой провод от старого ноутбука! Блин, я из-за него новый ноут купил…
— Вот барыга! Чтоб я так жил! — вздыхает Джин.
— Ты купил в интернете новую бритву, потому что тебе лень было лезть за старой под стиралку, ты не имеешь права называть меня барыгой!
— Знаешь, в русской классической литературе есть такой персонаж… Как же его… Недавно только читал… Пылюшыкин, вот! — произносит, привычно вставляя «ы» в стечения согласных, Намджун.
— Пылюшыкин? — приоткрывает рот макнэ. — звучит так, как будто важный и авторитетный был человек.
— Ну… — мнется Намджун в попытках не обидеть ребенка, — примерно так и было, только… комната у него была… как раз наподобие твоей…
Юнги по-хозяйски упирает руки в боки и аккуратно переступает через наваленные неаккуратной горкой скейты разных цветов. Предсказуемо наступает на один из них и предсказуемо валится носом в стопку невнятной полиграфии.
— Господи, а буклеты все эти тебе зачем? — высовывается из вороха рекламок его ошарашенный нос. — «Стоматология», «доставка пиццы»… «женский интимный массаж», блять?
— Да ладно? — хихикает Чимин.
— «Стрижка и купание домашних змей»? — перебирает буклеты Шуга, присев тут же, на месте падения. — «Составление икебаны из автомобильных покрышек»? «Заговаривание ячменя с выездом на дом»? «Изгнание духа самокопания из человека с гарантией результата»? Какой только херней люди деньги не зарабатывают… Ну вот нахуя ты все это хранишь?
— А вдруг пригодится? — бурчит Чонгук.
— Вот этот про стрижку змей прям не выбрасывай! — ржет Чимин и заливается так, что валится на пол. — Прям вот сохрани это! Я тут знаю одну змеюку, ее надо причесать очень основательно…
— Ты про ту диспатчевскую гадюку говоришь, на которую ПиДи в суд собирался подавать? — догадывается Тэхён.
И оба ржут еще больше, заваливаясь к Юнги на полиграфию.
— Так, Чимини, верни глаза на место! — строго вещает из-за увешанной толстовками, штанами и прочим дизайнерским текстилем дверцы шкафа Джин.
— Чего?
— Хватит ржать, говорю, неси мусорные пакеты. Тэхен, забирайся под кровать, будешь нам комментировать раскопки.
И Тэ с радостным визгом юзом заползает под макнэшескую кровать, вертя задницей для лучшего скольжения по полу.
— Все, макнэ, кончилось твое золотое время срача и стяжательства. Начинаем генеральную уборку.
— Я буду генералом? — вдохновляется Чонгук.
— Генералом буду я, — останавливает его преждевременную радость старший хен. — А ты будешь захваченным, побежденным и порабощенным народом, который путается у генерала под ногами и сковчит «Это не выбрасывайте» и «Вот это пощадите, это нужное!». Предупреждаю сразу: твое нытье не сработает.
— А я вот позвоню Бан ПиДи и все расскажу. Что у вас слишком много свободного времени развелось…
— Вот это справа, Тэ… Что это торчит из-под кровати? — командует, не обращая на него внимания, Джин.
— Это магнитофончик! — вопит Чонгук.
— Это он со съемок для японского майк дропа припер, — поясняет Шуга, вытаскивая из-под спущенных до пола покрывал ядовито-красную стилизацию под аудиоатавизм начала 90-х.
— Ты же понимаешь, что это бутафория?
— Ну и что? — прижимает макнэ красное сокровище к груди, — Он красивенький!
— Как ты можешь разглядеть, что он красивенький, если на нем столько пыли, что его уже можно в музей естественной истории сдавать? — возмущается Джин.
— Тебя самого можно в музей естественной истории сдавать, хен, но мы же тебя не выбрасываем! — грубит насупившийся Чонгук.
— Юнги, пни его за меня, он к тебе ближе стоит, — машет рукой генерал всея уборки.
У Юнги после падения в полиграфию с удовольствием получается пнуть и за хена, и за себя лично. Два раза.
Тэ выползает из подкроватной пещеры и сразу идет умываться, потому что он, конечно, хорош и с паутиной на голове, но комья свалявшейся пыли, повисшей на ресницах, грозят обернуться аллергическими слезами и соплями.
— Вот это что у тебя за хуйня? — продолжает стратегическое наступление на беспорядок генерал Джин.
— Это креслице…
— Какое креслице? Нахуя ты его сюда припер?
— Где ты его взял вообще, господи, — сокрушается Намджун, разглядывая складной охотничий стул, в который кто-то садился настолько неоднократно, что стул не выдержал и покончил жизнь саморазрушением.
— На фотошуте к Her… не трогай креслице…
— Оно перестало быть «креслицем» примерно на второй согнутой ножке… — безжалостно засовывает превратившийся в набор деталей стул в мусорный пакет Шуга.
— Мольберт тебе нахуя? — аккуратно обходит Джун вокруг чего-то страшно громоздкого и увешанного тряпьем. — Это же ведь мольберт?
— Это он со съемок для Вингз притащил, это я помню… — ухмыляется Чимин. — Вдвоем тащили…
— Как это зачем? — возмущается Чонгук. — Мольберт — чтобы рисовать.
— Ты рисуешь в скетчбуках, макнэ. А это у тебя — вешалка для полотенец… — наставительно вещает старший хен.
— А вешалка для полотенец не должна занимать полкомнаты, ребенок… — поддакивает Намджун.
Чонгук надувается как пузырь и заползает на кровать в надежде пересидеть это смутное время уборки в уголке среди подушек.
— Почему у тебя на подоконнике стоит старый кроссовок? — умытый и продезинфицированный Тэхен возвращается в комнату и присоединяется к бригаде расхламителей.
— Не трожь! В нем песок!
— Ты что, хранишь это с самого Дубая как память или тебе просто лень было вытряхнуть обувь? — качает головой Юнги.
— Первое, — кивает макнэ, — и второе… чуть-чуть…
Джин тем временем аккуратно открывает дверцу тумбочки. И хорошо, что аккуратно, и что сразу предусмотрительно отскакивает, потому что тумбочка встречает такое непривычное внимание к своим недрам радостным вываливанием кучи разнокалиберной белиберды, вполне способной отдавить ноги.
— Десять зубных щеток! Десять! — берет первое, что попадается на глаза в этой куче, Джин.
— Это со съемок VT cosmetics, я их запомнил, меня такой Чимини в ухо тыкал! — радостно верещит Тэхен.
— Ты что, забрал из студии все щетки, что смог унести? — возмущается Юнги. — Зачем?
— Ну, во-первых, они так сами сказали: «Берите, что хотите и что сможете унести». А во-вторых, странно слышать «зачем тебе зубные щетки?» от человека, который все детство нудил мне, чтобы я не забыл почистить зубы.
— Оооооо, какие у нас тут хрусталя понапрятаны! Да тебя раскулачивать пора, Гукки! — пищит со стороны стенного шкафа Чимин. — Это откуда? Со съемок MAP OF THE SOUL? Ты и графин стащил?
— Я не стащил, — сгребает макнэ в охапку хрустальные бокалы с графином, и те жалобно звякают, мечтая втайне уже разбиться когда-нибудь и эмигрировать из этого бардака хотя бы в мусорку. — Мне подарили!
— Тебе попробуй не подари… Ты же выцыганишь что угодно…
— То есть тебе мало было, что ты на том фотошуте сожрал все груши со стола, да, макнэ? Ты решил нас опозорить еще и таким способом?
— Не ругайте моего Гукки, эти бокалы нам очень даже пригодились… — заступается за мелкого Тэ.
— И я даже боюсь уточнять, каким именно способом они вам пригодились… — вздыхает Юнги.
К концу уборки Чонгук устает возражать и возмущаться, переползает с кровати на пол, усаживается (в знак протеста!) посреди комнаты и начинает ныть на разные лады, периодически демонстрируя вполне себе приличные (с учетом обстоятельств) модуляции.
— Так! Кто обидел моего макнёныша? — врывается в комнату вернувшийся с предзаписи сольника взволнованный Хосок.
— Мы, — поднимает руку вверх (сразу за всех) Намджун.
— И обижать теперь будем регулярно раз в неделю…
-Я на такое не подписывался! — бурчит уставший Юнги.
— …в две недели…
— Да не дохуя ли хлопот? — упирается маэстро.
— … в месяц, — подытоживает Джин. — Раз в месяц мы расхламляем твою комнату, макнэ, и лучше бы тебе не доводить нас до греха, поскольку расхламлять мы будем с особым рвением. Примерно, как сегодня.
— Ой, ну нееет… — хнычет Чонгук, сидя на полу посреди все еще удивляющейся самой себе чистой комнаты. — Я от вас перееду.
— Ты квартиру продал, так что некуда тебе идти, — хихикает Чимин.
— Я к Тэхену съеду, — поднимает глаза жалобно Гукки, но Тэ встречает его взгляд непреклонно вытаращенными глазами.
— Ага, чтобы ты и у меня все там забаррикадировал?
— Нет мне места на этом свете, — опускает обреченно голову макнэ.
— Есть, — обнимает его ласково Хосок. — Иди ко мне, мое солнышко.
Намджун смотрит, как ластится к Хосоку выпячивший от обиды нижнюю губу Чонгук, и о чем-то напряженно размышляет.
— Себе что ли пойти комнату захламить…