У Чимина в предвкушении качественного ржача такая умилительная физиономия, что Хосоку хочется сфотографировать ее и растиражировать в сторисах.

— Только представь, хён, это же сколько там будет всего потешного! — булькает Чимин в трубку телефона, обсуждая предстоящую поездку в Париж.

— Ага, — кивает Хосок, рассматривая фотографии тех нарядов, в которых ему предстоит дефилировать по красным дорожкам. — Они хотят нарядить меня в полу-юбку, прикинь?

— Думаю, тебе пойдет, — хихикает Чимин.

Хосок, у которого весь его стиль базируется на элементарной неспособности говорить «нет» стилистам, визажистам и прочим креативным людям во главе с концепт-менеджером, так не считает, но, в принципе, всегда готов к экспериментам.

— А на тебя что напялят? — уточняет он на всякий случай, зная, насколько Чимин консервативен в выборе дизайнерских халабуд.

— Я был непреклонен, хен, — суровеет в трубке голос Чимина. — они хотели надеть на меня шубу и какое-то платье… или юбку тоже… но я начал ныть, и меня оставили в покое.

— Да и я еще легко отделался, — хвалится Хосок, — они предлагали вариант с шортами, и к ним еще спасательный жилет с рукавами, но у меня, видимо, было такое выражение лица, что они испугались и побежали за салфетками, думали, что я сейчас заплачу…

— Ну ничего, хён, зато уж там мы с тобой оторвемся по полной, — обещает Чимин. — Главное, не сильно ржать, чтобы не обидеть организаторов. Впрочем, с нами не будет Джинни-хена и его смеха задыхающейся рыбы, так что, думаю, справимся.

Не до смеха становится в полдень, когда из агентства приходит сообщение, что чихоупы в Париж летят порознь.

— Как же так? — верещит в трубку Чимин, отвлекая Хосока от примерки восхитительной черно-бирюзовой дубленки. — Мы же планировали в самолете выучить вместе всех этих авторитетных товарищей, чтобы не оконфузиться при встрече.

— Да я сам расстроился, — качает головой Хосок, — но мне придется лететь раньше…

Второй раз не до смеха становится тогда, когда выясняется, что жить им придется не просто в разных номерах, но даже и в разных отелях.

— Хён-хён-хён! — снова пищит в трубку Чимин. — А как же… мы же планировали… ну, выпивка и это их французское дорогущее вино… и оборжать же мы хотели после показа…

Хосок вздыхает.

У него тут ворохи одежды, размазанная по курткам и штанам палитра и сильно спорный камуфляж, и визг Чимина в трубке ну никак просто не помогает.

— Ну мы что-нибудь придумаем, да? — успокаивает он тонсена, но тоже расстроен основательно: все-таки ехать куда-то одному, пусть и в компании менеджеров, не очень-то комфортно.

Что-нибудь придумать не получается, потому что на красную дорожку Диора их тоже привозят порознь.

Они висят на телефонах всю дорогу до Тюильри.

— Ты видишь, сколько здесь арми, Хоби-хен? — восторженно звенит голос Чимина в трубке. — Какая толпа!

— На улице так холодно, а все эти люди пришли сюда ради нас! — разглядывает в окно улыбающиеся лица Хосок. — Ты уже подъехал?

— Ага! До встречи внутри, да?

Чимин отключается, и последнее, что слышит в трубке Хосок, это строгие команды начальника охраны и резкое: «Потому что будет так, как я скажу, а не как скажет вам ваша пресса!».

Чимина толпа пугает. Пугают не арми, к ним он давно привык, — пугают все эти люди с камерами и их плотоядные выражения лиц. Разглядеть Тюильри не удается: перед глазами только вспышки и людские головы, много плеч и рукавов от курток и пальто. Надо будет как-нибудь приехать в Париж просто так, в качестве простого туриста, а то даже рассказать кому-то стыдно, что был уже в этом легендарном городе несколько раз, но толком ничего там и не видел.

Внутри душно и очень шумно, настолько, что команды охраны доносятся как сквозь толщу воды. На фотоколле прорезают воздух резкие фразы на французском, которых Чимин не понимает, но ему почему-то кажется, что все эти фразы — насмешки.

Кто-то из репортеров окликает его, просит задержаться на площадке, но охрана утягивает Чимина в сторону и, наконец, усаживает на скамью. Чимин скашивает глаза и с облегчением видит, что место рядом зарезервировано для Хосока.

Чимин не знает всех этих людей, хотя менеджеры и шепчут ему на ушко то и дело имена очередной знаменитости. Вблизи эти люди практически неузнаваемы под толстым слоем косметики на лице. Чимин успевает зафиксировать в памяти забитые тональным кремом поры на лицах, жесткие от лака пряди волос, а потом просто съеживается, когда вокруг него, сидящего на скамье, сужается кольцо людей с фотокамерами. Они нависают над его головой, что-то кричат, о чем-то спрашивают, но Чимин ничего не понимает, поэтому на всякий случай сдержанно улыбается. Он просто ждет, когда, наконец, появится Хоби-хен, присядет рядом, и Чимин почувствует от него знакомое тепло.

Хоби-хен появляется нескоро: у него свой фотоколл и команды охраны не менее жесткие. Но вот, наконец, он присаживается рядом, и Чимин собирается пожаловаться на то, как ему холодно было идти в одном пиджаке по морозной улице, но потом видит посиневшие губы Хосока и умолкает.

Хосок оборачивается, и взгляд у него такой теплый-теплый, что об него хочется согреться, сгрести хёна в охапку и выйти из этого душного помещения.

— Приготовься оборжать все, что движется, — шепчет Хосок, и Чимин с облегчением улыбается.

Но в этот момент к Хосоку подсаживается высокая женщина, и менеджер шепчет, что это Наоми Кэмпбелл.

— Да ладно! — тихо ахает Чимин. — Наоми?

Наоми медленно переводит взгляд на Чимина и едва заметно улыбается: она-то, конечно, чувствует себя во всей этой атмосфере хаоса и блеска гораздо свободнее.

Начинается показ, и Чимину приходится приложить максимум усилий, чтобы не фыркать при появлении каждой новой модели на подиуме. Хосоку проще: он лыбится постоянно, поэтому никому и в голову не приходит анализировать, по какому конкретно поводу он лыбится в данный момент.

— Перестань скулить от смеха, Чимини, не позорь нас перед мировой общественностью, — шипит, давясь от смеха, Хосок и начинает снимать на камеру подиум и все то непотребство, которое на нем происходит. Чимину приходится лихорадочно перебрать в памяти все свои лажи на сцене, чтобы хоть немного утихомирить свое веселое настроение. Получается плохо, но до конца показа удается досидеть без позора.

— Вы уезжаете порознь, — категорически предупреждает менеджер и тянет Чимина за рукав.

Чимин снова сникает, но у Хосока в глазах загораются озорные искорки.

— Через два часа у тебя в номере, — сообщает он заговорщицки на ухо, и Чимин, наверное, впервые за сегодняшний день, улыбается не потому, что так надо, а от души. Хотя нет, первый раз он улыбался так, когда почувствовал, как вертлявая задница Хосока плюхнулась на сидение рядом с ним.

Дорога в отель кажется бесконечной: пробки разрастаются с геометрической прогрессией, в голове гул голосов арми и музыка с показа миксуются в одну тягучую и тошнотворную боль.

— У тебя на сегодня приглашение на афтепати, — напоминает менеджер, — а потом еще…

— Нет, — останавливает поток его рекомендаций Чимин. — На сегодня хватит. Сегодня я проведу вечер в номере. У меня голова болит.

Чимин обычно не капризный, поэтому менеджер встревоженно трогает его лоб и кивает. Отстает.

И Чимин молится всем богам сразу, чтобы лифт поднимался быстрее, чтобы двери номера, наконец, закрылись за ним и оградили от всего этого шумного и суетливого, незнакомого и холодного во всех смыслах Парижа.

Доставку еды и выпивки приходится поручить менеджеру, и в его глазах читается откровенно нелицеприятное мнение о Чимине — человеке, который собирается лечить головную боль двумя бутылками вина и упаковкой пива. Пусть думает, что думает, у каждого свои методы лечения. Юнги, к примеру, вообще таблетки не пьет: у него виски — первое средство от всех болезней.

Хосок опаздывает. И по истечении двух часов Чимин начинает с таким остервенением переключать французские телеканалы, что пульт разогревается в его руках до температуры готовой к старту ракеты.

— Малыш, — слышится за дверью вместе с осторожным стуком.

Хосок, входя, заполняет своим светом сразу весь скучный гостиничный номер. Он улыбается, протягивает руки и обнимает Чимина так горячо, что ему хочется растаять в этом моменте и замереть на всю оставшуюся жизнь. Как стрекоза в янтаре.

— Мы хотели с тобой столько всего оборжать, — напоминает Хосок. — Но у меня почему-то нет на это сил.

Он усаживается на низенький диван, подтягивает к себе поближе Чимина и укладывает голову ему на плечо.

— Ты был таким звездным сегодня, Чимини, — шепчет он тихо-тихо, так, что его едва слышно. — Я так гордился тобой! Ты был самым красивым там.

— Не таким красивым, как ты, хен, — улыбается Чимин, задрав голову, чтобы видеть лицо Хосока.

— Ребят не хватает… — вздыхает один.

— Ребят не хватает… — соглашается второй.

Они сидят вдвоем среди всех этих стильных и дорогих интерьеров, с улицы доносятся звуки парижской жизни — скрежет, визг колес, обрывки каких-то песен, сирены и хлопки.

— Нам следует посетить с тобой хотя бы одну картинную галерею, иначе Намджун нас будет стыдить до самой армии, — вспоминает Хосок.

— Только завтра, ладно? — просит Чимин. — На сегодня хватит с меня чужих людей.

И Хосок соглашается.

Сегодня хочется быть рядом с тем, от кого тепло. Кто не разглядывает тебя как обезьянку в клетке, кто не ждет от тебя звездного сияния и не следит пристальным взглядом за каждым твоим движением, будто ожидая момента, когда ты оступишься, упадешь, выставишь себя на посмешище.

Сегодня хочется быть рядом с тем, кто тебя любит не за то, какой ты знаменитый и сколько денег можешь принести, а за то, что ты — это просто ты. Кто без тебя скучал. У кого есть что-то, что сказать он может только тебе.

— Мне немного стыдно за то, как мы собирались с тобой оборжать всё, что увидим, — признается Чимин. — Знаешь, я шел там сквозь эту толпу и боялся, что все вокруг смотрят на меня и насмехаются.

— Когда ты выставляешь себя напоказ, ты должен быть к этому готов, — улыбается Хосок. — К тому, что всегда найдется кто-то, кто будет ждать момента, когда сможет посмеяться, глядя на тебя.

Он поднимается с дивана и выходит в самый центр комнаты.

— Но есть противоядие! — провозглашает Хоби, и Чимин с готовностью вскакивает тоже. — Надо посмеяться над собой первым. Тогда все эти насмешки покажутся всего лишь жалкой пародией. К примеру, ты видел меня в этой полу-юбке?

Чимин смотрит на него пару секунд, хлопает глазами и начинает хихикать:

— На тебе это в любом случае смотрелось лучше, чем на модели, хён, это уже даже арми в тиктоке признали! А я? Ты видел, как я споткнулся на лестнице?

— Я вообще удивлен, как ты смог высидеть весь показ и не свалиться со скамьи! — ржет Хосок уже в полный голос. — Особенно когда увидел Паттинсона…

— Вот! Они хотели меня нарядить вот в это!

— На тебе бы это… — начинает Хосок, но Чимин его останавливает, выставив вперед свою маленькую ладошку:

— Нет, хён, на мне это не смотрелось бы, потому что я бы это не надел ни при каких обстоятельствах. Кстати, ты знаешь, что Юнги поедет на показ Валентино?

Хосок мрачнеет.

— Знаю, я вчера выслушал от него пятнадцать минут самого витиеватого мата, какой только можно найти в корейском языке. И это только по поводу самого факта поездки. Представляю, какое голосовое он запишет мне, когда увидит одежду, в которой ему предстоит появиться на красной дорожке.

— Надо будет не забыть оборжать, да? — предлагает как-то несмело Чимин.

Хосок качает головой.

— Думаешь, мы сможем после этого выжить? Я даже не буду упоминать, что конкретно обещал мне оторвать Мин Шуга, когда я попытался пошутить на тему его последнего монохромного американского лука.

— Мы стали меньше смеяться, — вздыхает Чимин.

— Мы стали смеяться осторожнее, — поправляет его Хосок.

За окном мягко опускает свой чернильный занавес парижская ночь.

Телефон квакает оповещением о входящем сообщении.

— Кто это? — заглядывает в телефон Чимина Хосок.

— Джинни-хен, — улыбается тот.

На экране среди россыпи угрожающих смайликов мигает текст:

«Звезда парижских подиумов! Ты был элегантен как рояль!».

Хосок хихикает и читает точно такое же сообщение у себя в телефоне.

— Нашему старшему хёну все еще лень набирать отдельный текст для каждого… — маленькие пальчики Чимина легонько касаются экрана.

— Поэтому он все еще виртуозно владеет суперсилой «Копировать-вставить», — кивает Хосок.

«С появлением Чимина на Неделе моды выражение «Последний писк моды» стало как никогда актуальным» — не забывает ввинтить свою дедовскую шуточку старший хён, но теперь уже в общем чате.

«Комната бантан» взрывается ржущими смайликами. Особо старается Тэхен, за что впоследствии особо и выхватит.

— Я не пищу! — возмущается Чимин, переходя на ультразвук и тыча в лицо Хосоку экраном телефона.

— Ты пищишь, причем прямо сейчас, — смеется Хосок и снова усаживается на диван и подтягивает к себе Чимина.

«Не одному тебе только ходить в юбке, Юнги!» — троллит старший хен валентино-амбассадора, — «Дай и Хосоку хотя бы половинку поносить!».

«С каких это пор в армии за завтраком показывают сводки с модных полей?» — не остается в долгу Маэстро.

«Чимин-щи, сколько раз ты подпрыгивал, чтобы сделать фото с Наоми?» — ехидничает Чонгук.

«А что, Год Кролика уже наступил?» — ехидно интересуется Чимин в ответ и полыхает щеками на очередное сообщение.

Хосок тепло обнимает его за плечи:

— Не обижайся на них, они просто соскучились.

Да, точно, сегодня хочется быть рядом с тем, от кого тепло. Кто не разглядывает тебя как обезьянку в клетке, кто не ждет от тебя звездного сияния и не следит пристальным взглядом за каждым твоим движением, ожидая момента, когда ты оступишься, упадешь, выставишь себя на посмешище. Потому что готов оборжать тебя без всякого повода, подготовки и буквально с низкого старта.

Сегодня хочется быть рядом с теми, кто тебя любит за то, что ты — это просто ты. И готов подробно с метафорами и остроумными замечаниями рассказать тебе, какой ты есть.

Кто без тебя скучал. И сейчас ехидничает в чате, жонглирует шуточками и нарывается на пиздюли по этой же причине: скучал.

И неважно, близко сейчас этот кто-то или совсем далеко.

Потому что «рядом» — это не про расстояние.