В глубине моей души,
Ты умерла,
И я даже не плакал,
Нет, ни единой слезы,
И я устал от терпеливого ожидания кого-то,
Кто даже не придёт.
d4vd — Romantic Homicide
***
«В жизни каждого человека бывают минуты, когда для него как будто бы рушится мир. Это называется отчаянием. Душа в этот час полна падающих звезд»
Виктор Гюго
Тридцать первое мая. Наши дни.
Время на часах: двадцать часов и сорок три минуты.
Моё имя — Момои Сацуки. Вероятно, это — всё, что мне известно на данный момент.
Понятия и не имею, что мне нравится, но, когда-то, будучи подростком, я любила писать стихи в своём розовом блокноте, что был спрятан от лишних глаз в самый дальний угол под кроватью. Хотя, положив его на самое видное место, вряд ли кто-то смог бы его заметить, ведь моя прежняя комната — сплошь розовое нечто, после посещения которого многие хотели вырвать себе глаза. Раньше я обижалась на реакцию своих друзей знакомых, стоило же подрасти — прекрасно их поняла. Саму передёргивает от воспоминаний; каково же было другим людям, что шли ко мне в гости, словно на расстрел — неясно.
Покопавшись в затворках собственной памяти, выудила — нравилось рисовать, хоть и получалось… мягко говоря, не очень. Я даже ходила в художественную школу в младших классах, но забросила — Дайки вечно ныл, что ему скучно одному, я же пропадаю на занятиях, которые «разделяют нас». Хотя бы тогда он мог разговаривать, как нормальный человек. Сейчас бы заявил: «Они нахуй никому не всрались, Сацуки!»
Сацуки… моё имя всегда звучало из его уст по-особенному. Прежде — точно мурчание кота с прищуренными глазами, сейчас же — дуновение ветра в пасмурный осенний день. Зябко.
Вспомнив, как Дайки разговаривал со мной, я поёжилась от фантомного холода, исходящего из тона его голоса. Потёрла друг об друга замёрзшие ладони, укуталась сильнее в старый, существовавший уже при учебе в Тейко, плед, практически натягивая его на голову.
Дайки… мой вечно горячий, словно печка в зиму, Дайки, об которого я так сильно любила греться. Его короткие синие волосы, вечно похожие на иголки, но такие мягкие на ощупь. Рельефная широкая спина, к которой я привыкла жаться по ночам, утыкаясь носом меж лопаток. Улыбка, что принимают многие за оскал, но для меня — она самая прекрасная и яркая на свете, с ровными зубами и еле заметными ямочками на впалых щеках.
Как же трудно принять, что ему более нет места в моей жизни. Ещё сложнее — что стала инициатором я, свято уверованная — так будет лучше для нас обоих.
Только… почему в итоге я страдаю ещё сильнее, чем раньше?
Оставленные им синяки и ссадины, что до сих пор отчётливо видны на моей мертвенно-бледной коже, украшают тело своим изобилием. Шрам, неаккуратно рассекающий левую бровь — подарок в память о наших отношениях, сделанный в порыве очередной вспышки агрессии. Всё это — аргумент, подтверждающий правильность моего решения, тогда отчего же внутри без него всё свербит? Почему мне хочется разодрать пальцы в кровь, скребясь в закрытую дверь его квартиры?
— Это и называется любовью? — тихо спрашиваю я, подтягивая колени к груди. Место рядом со мной заскрипело, нарушая угнетающую тишину.
— Нет, Момои-сан, — мальчишечий голос напоминает мне шелест книг в библиотеке школы, где мы любили прятаться на обеденных перерывах. Читая детективы по ролям, порой до сумерков сидели, не замечая течения времени. Я узнаю его из тысячи, нет, из сотни тысяч, просто потому, что таких больше не существует.
— Тецу… — выдыхаю, слегка улыбаясь. — Ты здесь. Прости, что застал меня в таком виде. Я не услышала, как ты вошёл.
— Что вы, Момои-сан, всё хорошо, — Куроко аккуратно кладёт ладонь на мою макушку, своеобразно успокаивая. — Вы можете отдохнуть, я буду рядом.
— Как же много мне хочется сказать тебе, Тецу, но я не могу. Прошу, прости меня за это, — немного придвинувшись ближе, я подставляю голову под поглаживания, принимая давно забытую ласку, подобно побитой собаке. Вихрь чувств внутри немного утихает, давая возможность на время забыться. — Тецу… спасибо, что ты есть.
— Всё хорошо, — словно мантру, повторяет он, даря мне непривычно мягкие прикосновения. Сколько времени прошло с тех пор, раз я так отчаянно жмусь к Тецуе, в попытке впитать в себя всё его тепло? — Меня не за что благодарить, а вас — не за что прощать. Вы ни в чём не виноваты.
— Как же я могу быть невиновной, Тецу? Своими же руками обрекла на страдания обоих, причиняя боль, что выворачивает наизнанку. Но… я не чувствую вины, — практически шёпотом говорю я, поднимая на него пустой взгляд. — Внутри дыра, будто из меня вырвали что-то важное… ведь так всегда будет? Я хотела как лучше, но, видимо, я порчу всё, к чему прикасаюсь.
— Момои-сан, так что же вы чувствуете на самом деле? — не отрицая моих слов, спрашивает. Глаза Куроко всегда напоминали мне кукольные — стеклянные, равнодушные, совершенно неживые. Они затягивают в свой омут, гипнотизируют, смотря всегда в упор. Стоит лишь раз попасться — утонешь, не в силах сопротивляться; медленно и мучительно будешь погружаться, чувствуя каждую клеточку своего тела, но не сможешь даже вдохнуть.
Его холодный взгляд приносит долю успокоения моей разбушевавшейся душе.
— Я заживо сгораю в последствиях своих поступков.
Мы замолчали, вглядываясь друг в друга — истерзанных и уставших, видя в отражении самих себя.
— Ты спросил, что я чувствую, Тецуя, — переведя взгляд на старую оконную раму, я тихонько выдыхаю и продолжаю говорить, чувствуя на себе внимательный взгляд голубых глаз. — Когда ты растворяешься в человеке, отдаёшь ему всего себя — ты любишь. Думаешь только о нём, не обращая внимание на свои чувства, но… представь: ты растворился полностью, не оставив ни крупицы своего «я», забывая, кто ты на самом деле, что ты за человек. И когда тот, в кого ты вкладывал всего себя без остатка, тот, ради которого ты пожертвовал своими мечтами, покидает тебя — ты чувствуешь себя ничтожеством и пустым местом. Просто потому, что не знаешь, кто ты теперь. Не знаешь, как дальше жить.
— Вы заблуждаетесь, это называется «нездоровой привязанностью».
— Это всё, что ты вынес из моего монолога? — с огорчением спрашиваю, прикрывая начинающие болеть веки.
— Нет, но я должен был это сказать. Вы путаете любовь с зависимостью.
— Зависимость… слишком громкое слово. Всё не так, — я нуждаюсь в нём, как в кислороде, Тецуя.
Он уходит также, как и пришёл — молча, лишь удостоив меня кратким кивком.
Повернувшись лицом к стене и уткнувшись носом в наволочку, я вдохнула во весь объём своих легких, чувствуя практически выветрившийся аромат одеколона своего возлюбленного.
Всё здесь связано с тобой, Дайки: твои любимые плакаты, развешанные на старых стенах; неубранное полотенце после тренировки; первый баскетбольный мяч, с которым ты учился играть. Даже я сама.
Твой запах остался на моей коже. Я пропитана им насквозь.
***
Двадцать третье мая, осталось: семьсот тридцать девять дней.
Время на часах: одиннадцать часов и четырнадцать минут.
Ливень настигал каждого, кто посмел высунуть нос за пределы своего тёплого и уютного дома, где наверняка пахнет домашней выпечкой. Я всегда любила такую погоду. Сидеть дома, слушая, как капли тарабанят по крыше, или же идти по пустынной улице, ощущая промозглый ветер, что заставляет съежиться и ещё больше кутаться в насквозь промокшую кофту — совершенно не важно, на самом деле. Дождь приносил мне успокоение и смирение, которых, порой, действительно не хватало — учёба в институте выжимала из меня всё, что только можно.
— Йо, Сацуки, — услышала я приятный низкий голос позади себя, но сразу же узнала. Парень по-хозяйски закинул руку на моё плечо, на что я фыркнула и прижалась спиной к его тёплой груди, немного себя согревая.
— Добрый день, Дай-чан, — спокойно сказала я, немного повернув и приподняв голову повыше. Высокий засранец. — Ты сегодня даже не опаздываешь, поразительно. Неужели снег выпадет?
— Не, я просто выспался, — с присущей ему ленцой произнёс Аомине, накрывая зонтом нас обоих. — Хотя погода отстойная, выходить вообще не было никакого желания. Я смотрю, ты откосить от пар решила? В такую погоду без зонта и верхней одежды ходить.
Сразу же поняв, о чём речь, я отрицательно качнула головой, мысленно прикидывая, сколько осталось до начала пары. Нас строго наказывали за опоздания, поэтому все старались приходить вовремя, а иногда, даже заранее, чтобы совсем наверняка. Все, но не Дайки, ибо ему вообще всё равно, зная, что Мидорима, нехотя, но всё же поможет ему. А то, что Мидорин учится в медицинском… когда Аомине что-то останавливало?
— Я не заболею, Дай-чан. Неужели беспокоишься обо мне? — я хитро прищурилась, поглядывая на его скривившуюся мину. — Да ладно тебе, я шучу.
— Ну, есть такое, — протянул он через силу, на что я внутренне порадовалась, а внешне кашлянула в кулак, чтобы скрыть невольную улыбку. — Видишь, уже кашляешь. Головой думать надо, когда что-то делаешь, Сацуки.
— Да брось, я в порядке. Вот когда температура повысится настолько, что сознание терять начну — стоит бить тревогу. А пока всё нормально, — махнула я рукой.
Впрочем, на следующий день я и правда слегла с температурой и заложенным горлом. Дайки пропустил занятия, потому что сидел со мной весь день, для вида поругался, но в беде не оставил. Лекарства принёс, сварил мне кашу, отпоил чаем, незаметно подмешивая туда немного сакэ. Ну, по крайней мере, ему казалось, что незаметно. Как он говорит обычно — для профилактики, хотя сам практически не пьёт. Хочет превратить меня в алкоголичку? Я, конечно, против, но… может, иногда выпить и правда полезно.
В свою защиту могу сказать, что зонтик я просто потеряла, а верхняя одежда была в стирке. Я не всегда так беспечно отношусь к своему здоровью, но отсутствие зонта и пальто — не причина не идти, ведь нагонять материал потом намного сложнее. Хотя, наверное, проще пропустить день, нежели лежать пластом практически неделю. В любом случае, даже с температурой я переписывала конспекты, любезно одолженные мне на время однокурсниками. Да, кривым почерком, да, практически ничего не понимая, но написанные же! Отрабатывать всё равно придётся, зато работы немного, но стало поменьше. Уже плюс.
Иногда звонили «мальчики с Тейко», как я любила их называть в своей голове. Чаще всего Кисе и Мидорима, реже — Акаши и Мурасакибара, что вообще не удивительно. Дайки мог просто прийти в любое время, я сделала ему дубликат своего ключа уже давно, Куроко же… он в принципе появлялся в моей жизни очень редко, так что я не удивилась, что ни одного звонка так и не поступило. У человека своя жизнь, я всё понимаю, но… всё равно как-то неприятно. Как-то раз я завела об этом разговор, когда мой лучший друг хозяйствовал у плиты, не давая мне в принципе встать с дивана.
— Дай-чан, как думаешь, почему Тецу так и не позвонил?
Стоило мне только произнести это вслух, я услышала, как с грохотом что-то упало, а Дайки сдавленно зашипел и ругнулся под нос. Обеспокоенная, я пулей вылетела из постели, не обращая никакого внимания на слабость, чтобы проверить, всё ли нормально. Но обошлось, Аомине не пострадал, зато на полу валялись осколки прозрачной крышки.
— Ты чего встала? — сразу же он переключил своё внимание на меня. — Иди обратно, я всё уберу.
— Кажется, в нашем полку потери, — проигнорировала я его последние слова, сказав в шутливой манере и поставив руки в боки. — Ты в порядке?
— Да, не волнуйся обо мне. Тебе лучше и правда лечь, я сейчас принесу чудодейственный чай.
В общем-то, на этом всё и кончилось. Тема с Куроко больше не подымалась, если же всё же была затронута — резко переключалась на другую, будто бы я её и не начинала. Странно? Да, абсолютно, раньше такого точно не было. Стала ли я что-то выяснять? Нет. Потому что и смысла для меня, как такового, нет.
Конечно, я могла позвонить бы Акаши и Кисе, чтобы что-то, да выяснить — они связаны с Тецуей больше, чем тот же Мурасакибара или Мидорима, но, как я и сказала — незачем. Возможно, Тецу просто не хочет со мной контактировать, а парни не хотят меня расстраивать. Может, он куда-то уехал (в Америку с Кагами?), а они переживают также, как и я. Не хватало мне ещё кому-то рану ковырнуть своим любопытством. Безусловно, Куроко дорог мне — в прошлом мне нравился, сейчас же я считаю его своим другом (не дотягивающим до Дайки, но всё же), но если есть вещи, которые мне не нужно знать — я приму это как данность и пойду дальше, переживая этот период внутри. Без глупых истерик, звонков с обвинениями и так далее, а по-взрослому.
Потому, что мне кажется это правильным. Потому, что понимаю: мир вокруг меня не вращается, а людям свойственно уходить. И то, что мне больно — исключительно мои проблемы, втягивать в которые я не намерена никого, ведь знаю, что в состоянии справиться самостоятельно.
Вероятно, если бы не Дайки, я бы переживала сильнее. Может, стала бы действительно названивать и надоедать, как раньше ходить хвостиком, чтобы посередине пути потерять его из виду — он использовал свою невидимость на нас неоднократно. На мне — тем более. Ведь действительно неприятна смена ролей — раньше наблюдал ты, а теперь наблюдают за тобой. Чувствуешь себя под дулом пистолета — настолько это нервирующе.
Может, поэтому он не хочет общаться? Обиделся на моё поведение в средней школе?
Как-то это мелочно и глупо — обижаться на такие вещи в осознанном возрасте. Хотя… если так посудить, я совершенно не знаю Куроко как человека. Спросить его характеристику как баскетболиста — расскажу всю подноготную, но, при этом, я даже не знаю, какой у него любимый цвет. Не голубой же, верно? А, не важно.
В общем-то, если оглянуться на моё окружение, можно с точностью сказать — ближе всех мне только лучший друг. Мы знакомы друг с другом тучу лет, знаем всё: привычки, любимую еду, предпочтения, прошлое и так далее. Досконально друг друга изучили, оттого самые близкие. И если он когда-нибудь захочет уйти… я не знаю, что буду делать.
Сойду с ума, возможно? Кто знает.
Я в любом случае не смогу найти ему замену — это первое, что приходит в голову. Первых друзей сложно забыть, а первых лучших, мне кажется, вообще невозможно, даже если очень захочется. Ты всегда будешь их помнить, что бы там не случилось.
Поэтому я берегу его сильнее кого либо. Дорожу так, будто он — подарок, снизошедший до меня свыше, ведь знаю, что именно с его уходом из моей скучной жизни я просто не смогу справиться. Не до того, конечно, чтобы наложить на себя руки, но всё же…
Со временем мы стали только ближе, хотя, казалось, ближе уже просто некуда, вот только хотелось бы мне, чтобы этот период не наставал.
В один момент я поняла, что не могу смотреть на него, как раньше. Девушки, про которых он мне рассказывал, вызывали сразу же неприязнь. Когда он ходил с кем-либо на свидания — внутри кипела необъяснимая злость на всё, что меня окружает: Дайки, одногруппников, себя. Стоило мне увидеть еле заметные засосы на его смуглой шее, я приняла одну простую истину: я хочу быть на месте этих девушек. Я хочу ставить ему эти чёртовы засосы, чтобы все знали, что он только мой. Я хочу целоваться с ним, пока не начну задыхаться, и, вдохнув, снова прилипнуть к его мягким губам, страстно сминая их своими. Хочу, чтобы от него пахло моим парфюмом и ни одна сука больше не подошла к нему.
Я хочу оседлать его. Чёрт возьми, я действительно этого хочу!
Чтобы он сжимал мои бёдра до синяков, яростно вбиваясь. Хватал меня за волосы и брал сзади. Боже, я мечтаю об этом даже на важных парах.
Конечно же, я сказала обо всём, умолчав о последнем из приличий. В тот самый день мы словно вгрызались друг в друга, принимая всё без остатка, как я и представляла. С опухшими краснючими губами я ходила ещё очень долго, ведь мы занимались этим каждый день и везде, где только можно.
Поначалу всё было отлично, просто незабываемо. Первые полгода я, кажется, была самой счастливой на всём свете, ведь всё складывалось просто прелестно. Гармоничные отношения, здоровые, я была на седьмом небе. Дайки менялся на глазах: из самого агрессивного человека, которого я только знала, он становился спокойнее и умиротворённее.
Но ничто не длится вечно.
Спустя самых лучших полгода моей жизни…
…начался мой персональный ад, длинною в два года.