Юнги никого не пускает в свою святыню. Даже пароль поставил сложный из букв, цифр и значков на дверь, чтобы всякие мелкие засранцы не шарились по его обители, создавая полный хаос и диссонанс.
Ему хватило, как они убирали всемером зал практик после празднования дня рождения Чимина. Снимали дурацкие бумажные гирлянды, подметали блестящие конфетти, убирали яркие хлопушки. А еще поспешно совали пустые стаканчики и бутылки в мусорные мешки, пиная при этом самого младшего выкинуть это быстро и незаметно. Чонгук сильный, но Чонгук громко ноет, а потому Тэхен делает одолжение и идет с ним. За компанию, мурча какую-то мелодию.
Юнги не пускает никого в свою студию. Однако совершенно не удивляется, когда видит на полках яркие светящиеся гирлянды, что пестрят-искрят-горят в его глазах разноцветными огнями. Он совершенно не удивляется, когда видит возле стопки дисков с записями тарелку с имбирным печеньем. Сразу же на ум приходит собственная вредная печенюха с ухмылкой во весь рот. Сам такой же. А еще не удивляется, когда ловит знакомый аромат носом. Что-то мягкое, приторное.
Юнги не пускает никого, кроме одного. Потому что этот один хитрый и проворный хён, вычисливший его пароль методом чтения мыслей или заметил, как он рисует что-то в воздухе, не иначе. Можно было бы уточнить у Намджуна, но тогда бы он спалился с потрохами. Намджун его близкий друг, но даже ему (особенно ему!) он не доверит свою студию. Примеров тому много.
Юнги не пускает никого, кроме Сокджина. Просто потому что так вышло.
***
Юнги шарится по общежитию, шаркая неприятно для слуха ногами, но никто не смеет ему сделать замечание. Он громко зевает, и интересуется у Хосока, хлопая того по плечу, не видел ли он Джина, потому что «он опять стащил мою зажигалку». Чон лишь пожимает плечами, продолжая переписываться с сестрой.
Юнги настигает Чонгука в коридоре, что тот с визгом подпрыгивает и врезается в стену, потирая за плечо. На подобный спектакль Мин закатывает глаза и повторяет вопрос. Другой Чон на секунду делает глубоко умное и задумчивое лицо и выдает тихо:
— Я слышал на кухне звуки. Сегодня сочельник, наверняка опять колдует над плитой.
На кухне колдует Тэхен. С еще более занятным лицом, вскинув высоко брови и поджав плотно губы. Кажется, это заразно. Младший мешает огромную кружку какао, стараясь не стучать по краям кружки ложкой. В воздухе. Гений, просто гений.
— Сокджина не видел?
Тэхен высовывает кончик языка, мельком косится на стоящего, а затем хлюпает громко и непривлекательно напитком. Коричневые усы над губой просто загляденье. Юнги по-доброму фыркает и чуть щурится.
— Джин-хён, — важно начинает Тэхен, снова делая глоток, — страдал здесь с кремом для торта полчаса назад, а потом психанул, швырнул полотенце в меня и ушел. Оказалось, наш лидер сломал ему миксер. Перепутал полки и пихнул на мелкую, тот и треснул. Джин-хён пытался не гореть, но мне все равно тепло стало. Спроси у Чимин-и, он вроде с ним сталкивался, судя по крикам. Не знаю, выжил или нет.
Юнги хотел предположить на «да», но когда в комнате видит мелкую тушку младшего, бездвижную и молчаливую, склоняется к отрицательным последствиям. Страшно злить того, кто самый добрый. Сам-то он двадцать четыре на семь периодически может быть в состоянии «казнить, нельзя помиловать», а тройка биглей их группы нет. А потому не угадаешь, как и чем прилетит.
— Чимин-а, куда ты дел Сокджина? — мягко стучит по плечу склонившийся Юнги.
Чимин поворачивает голову и смотрит пустым тупым взглядом. Он в последние дни торчит в студии звукозаписи, готовя подарок для фанатов. Намджун крутится с ним рядом, но все же умудряется высыпаться, в отличие от Пака.
— После того, как меня насильно отвели спать, могу предположить, что он ушел к себе. Совсем не в духе, — хрипло и сломано отвечает Чимин, а затем зевает в плечо. Юнги лучше накрывает его, выключает светильник и тихо выползает наружу.
Сокджин обнаруживается за столом. Заснувшим. С его зажигалкой в руках. По столу разбросаны спаленные и сломанные палочки бенгальских огней. На краю качается полупустая коробка от них. Он двигает стул на себя, не специально скрипя. Но Ким даже не просыпается; лишь глубоко вздыхает и утыкается в локоть.
Юнги аккуратно, отодвигая по очереди каждый чудной палец, вытаскивает свою вещь. Щелкает на пробу, помня, что газа осталось там маловато. Но огонек вспыхивает ярко, заиграв языками по столу, по их лицам и черным палочкам. Мин заваливается на стол, подвигая под себя удобнее стул ногами. Взгляд скользит по темной пушистой макушке, а с губ срывается смешок. Так злился, что попытался спалить тут все. Смешной хён.
Бенгальский огонек трещит, сыпется перед глазами искрами-звездами. Их он видит в сонных глазах Сокджина, который недовольно стонет, мотает головой и внимательно замирает на нем. А после звезды бьют и ему по голове, потому что он чувствует горячие пальцы на своих холодных. Прикосновение становится все ощутимее и ощутимее. Джин пытается вытащить палочку у него из рук. Юнги отодвигает ее к себе, непроницаемо смотря в ответ.
Джин хмурит брови сильнее. Юнги старается понять из-за всех сил почему. Потому что разбудил? Потому что смог зажечь эту проклятую палочку? Потому что не ему младшие устроили вынос мозг каждый по своему?
Сокджин перегибается к нему через стол, бурча недовольное «негодник», а Юнги убирает палочку назад и тянется резко навстречу, задевая (не)случайно пухлые губы. Палочка трещит все громче и громче, осыпаясь искрами на стол, оставляя мелкие черные дырки.
Юнги слышит громко хлопнувшую дверь балкона. И не видит свою зажигалку. Ну, кто так делает? Ему хочется пошутить, что дверь в его личную жизнь снова хлопает, загребая его имущество с собой. Бенгальская палочка то ли дохнет от несуразности ситуации, то ли тухнет, потому что нет огня. Он поднимается на ноги и даже не кутается — надеется, что другая душа его согреет получше какого-то огня. Если, конечно, от смущения не сиганет вниз.
— А ты знаешь, что с кем встретишь первый снег, тот и будет твоей второй половинкой?
Юнги делает свои глаза, насколько это возможно, большими. Сокджин неловко улыбается и кивает вперед, мол, смотри. Мин косится в сторону и присвистывает. Первый снег за весь декабрь в Сеуле. Пушистыми массовыми хлопьями. Точно занесет весь город за пару часов, укутав в пушистое покрывало. Можно спокойно вытаскивать ленивых их всех наружу лепить снеговики, лизать перила, кататься с горок и лупиться со всей дури в снежки. И как-то плевать, что им за двадцать. Детство всегда играть будет там, где надо.
Наверное, это Рождество будет очень и очень снежным. Наверное, это очень и очень здорово.
Юнги тянет руку через перила, ловя ладонью кучку снежинок и чувствуя легкий холодок. На плечо слева наваливается чужое тепло, нервно щелкающее его зажигалкой. Он улавливает сине-красный огонек краем глазом, пока он под разочарованный стон обоих не перестает гореть.
— Про половинку… это, так ты согласен? — с усмешкой интересуется Юнги, сдувая прилетевший снег с челки Сокджина. Тот смеется в своей тюленьей манере. А ему, Юнги, нравится это слышать. Он ловит знакомый мягкий, приторный аромат имбиря и шоколада.
— Если поможешь поймать Намджуна, я весь твой.
Юнги улыбается.
Потому что…
…от Сокджина тепло-тепло. Тепло снаружи, тепло внутри.