Манга-дартс

– Будь манга игрою в дартс, как думаешь, какие бы у неё были правила, Чифую? 

Чифую не хочет думать. 

Но голова его – враг его, поскольку язык пал первым в борьбе с болезнью. Хотя, был бы при силах, – сдал бы первым самые грязные и потаённые секреты, в которые входят: “Казутора, ты мне нравишься”. Или: “Почему это первый раз, когда ты приходишь ко мне? Я хочу видеть тебя у себя дома почаще”. Или: “Казутора, наклонись, чтобы я мог–”

Сейчас-то, благо, выходит только: 

– АПЧх- 

– ..уй.

Но голова. Да. Держится из последних сил, воюет и стреляет по своим.

Может, ослепла и не видит, по кому палит. 

Да, знаете, наверняка так и было: вражеские кашлятельные войска отхаркали макротой прямо в глаз. Как дротиком – в бычий. И Чифую просто не может не думать, что.. 

Будь манга игрою в дартс, и он выходил бы из игры первым – то бишь, победителем. Неудача ждала бы его соперников в девяносто процентах случаев (информация взята из головы Чифую Мацуно – самого надёжного источника в мире), как ждут жёны своих мужей с посиделок, обещая себе: «Ещё минута — я пойду спать, ещё одна такая пятница — я уйду от него». 

Играть в мангу-дартс было бы очень просто, правила практически не отличались бы от обычного дартса: главная цель каждого из участников – попасть в яблочко, в центр, в бычий глаз и заработать себе не 50 баллов, а возможность выбрать тему/ситуацию/произведение. Попал Такемитчи в яблочко – “Что значит ты забыл, как играть? Идиот, я же объяснял: попал в точку – да, да, в центр, сюда – и выбираешь, на какую тему из сёдзё хочешь поговорить. Что значит, чёрт тебя дери, не хочешь? Мы договаривались! Ну, блин, выбери хотя бы «Богач и Нищенка», что ли..»“

Тому, кто попал во внешнее кольцо, тему выбирает сокомандник (важно, чтобы игровой процесс был коллективным, командным. как клубная деятельность) — по своим, как принято, не стреляют, но Чифую уверен: обидь/заставь заскучать он Майки в разгар игры – тот бы напакостил. Ух, а если бы это был Казутора!.. Того и обижать не надо – нагадил бы по приколу. «Захотелось посмотреть, как ты про это скажешь».  

Даже не что, а как. 

Так что, существуй манга-дартс, первое её правило гласило бы: “Казуторе Ханемии воспрещается играть в манга-дартс, использовать информацию об участниках в корыстных и/или личных целях, воровать фишки.. стоп, какие фишки? Кто вписал ФИШКИ в свод правил игры по дартсу?!” 

И вот ниже этого первого и главного, было бы выписано жёлтым по чёрному: “Соглашаясь на игру, Вы соглашаетесь быть обманутыми” – приписка размашистым, но мелким почерком Казуторы. 

– Какая тебе разница, если ты всё равно на них наплюёшь? 

Ну, потому что наплюёт же. Это не грубость, это данность. Та информация о Казуторе, которую Чифую понял и усвоил на практике. 

Однажды он (практически) разделил преступление Казуторы. Когда тот решил, что покрошить красный перец в мороженое Майки – это “да смешно же, чё вы”, и Чифую знал, что Майки ненавидит острое. Но ничего не сделал. Только рад был почувствовать тычок в рёбра: “Смотри-смотри, щас разорвёт!”

– Я хочу узнать, как ты об этом думаешь, – Казутора пожимает одним плечом, и, будь на нём что-то лёгкое, шёлковое, лоснящееся – ткань сползла бы вниз, застремилась бы к предплечью, обосновалась бы в локтевой ямке. 

Жест этот.. Жест..  

Чифую не может его для себя каким-либо образом классифицировать. Сейчас. Даже само слово “классификация” было бы не подвластно его руке, что криво выписывала бы иероглифы неровными палочками. Получилось бы нечто неуместное. Например: “Казутора, у тебя есть шёлковый халат?” 

“Шёлковая блуза?” 

“Рубашка?”

Последняя должна быть. 

Потому что Казутора, определённо, уделял особое место для рубашек. В жизни. В шкафу.

Однажды он искромсал тигриную рубашку Пачина, чтобы подарить ему новую, типа: “Мы так давно дружим, так что на твой день рождения я хочу подарить тебе нечто уникальное!” 

Потому что уникальность – это что-то вообще очень.. очень недосягаемое. Лежит высоко, стул подставишь – свалишься обязательно, кого другого попросишь достать – и какая это тогда уникальность? 

Так что до неё только расти. И, однажды, в определенный и/или неопределённый день (он у всех разный), когда дорастешь, уникальность может найтись на полке с местоимениями. 

Местоимением. Одним. 

Уникальным. 

– Я, – из горла Чифую вырывается хрип вместо человеческих слов. Конца фразы не будет. Казутора так и не узнает, чего он хочет, ведь не существует на земле волшебного эликсира, что позволил бы стенкам его горла почувствовать себя свободными, и.. 

– Где у тебя вода? 

Да. 

Очевидно, Казуторе наплевать на правила: дартса, мира, бытия. Может, он тоже слеп и плюёт куда попало?.. 

Впрочем, Чифую замечает, сейчас Казутора больше другого плюёт на правила социальных взаимодействий и отношений. Ну, знаете, толстые такие книжки – своды нерушимых и, самое главное, непреклонных законов, в которых говорится: “Нельзя ВоТ тАк обращаться с не-друзьями: блюдите дистанцию — лучше добдеть, но вдалеке!”

(Тем, кому невдомек, кто такие “не-друзья”, сборник любезно даёт определение в низу страницы: “Не-друзья – люди, не состоящие с вами в определённо дружеских отношениях, но имеющих на них перспективу, отчего их нельзя классифицировать точным образом”) 

Казутора такого не то что не читал – он о существовании-то подобного чтива не догадывается! Чифую понял это сразу. 

“Сразу” делится на несколько частей: первая под названием “Что за мутный тип рядом с Баджи-саном?”, вторая – “Четырнадцать самурайских клинков*. Один из них – в печень”, третья – “Никто, как и неприязнь, не вечен”.

И поначалу с Казуторой никаких дел иметь не хотелось, потому что от мутного типа после знакомства мутности осталось больше, чем типности. Ну, понимаете, такое бывает, когда один из ваших первых контактов дольше переглядки – это потасовка, на которой вашего дражайшего (и, на тот момент, дрожащего) друга пырнули. Ну, да, правильно думаете, тот, мутный. 

А потом этот дражайший такой, типа, в один день: “Йоу, Чифую, спускайся, а то в школу опоздаем. Только тебя ждём, капуша!” И вы подорвались с постели, потому что ему, так-то, нельзя было до унитаза дойти без помощи, а он вон! В школу как ботан: прилежный, уложенный, а рядом с ним.. Тварь эта. 

И выглядела, понимаете, как выглядела! Как приложенный об стену, уложенный на лопатки.. И Чифую порывался ударить, но меж ними – расстояние в костыль. В кровавое: “Казутора – моё сокровище”. В залатанное: “Знакомься, Чифую, заново: это Казутора Ханемия. Мой лучший друг”. Это расстояние ещё растянется, увеличится, как будто бы Чифую пропустил поворот, свернул не туда, и: “Будем дружить втроём” — это приговор за недобдение об общественной и собственной безопасности в час-пик. 

Но хотелось, Боже, как хотелось этим костылем.. 

Понимаете же, да?

Нет? У вас такого не было? 

Чифую поворачивает голову в сторону выхода из комнаты: “Где-то там”. Его новый язык (язык телодвижений, зарегистрирован в мировом каталоге языков Ethnologue, как жестовый – информация взята из головы Чифую Мацуно – самого надёжного источника в мире) не факт, что понятен Казуторе и как-то накладывается на его. Человеческий. Во рту.   

“Мой новый язык накладывается на язык Казуторы”, – думает Чифую рассеянно про себя. Про себя и про Казутору. Эта мысль, как плод неправильного прочтения – “оргазм” вместо “организм” в учебнике по биологии за восьмой класс – остаётся в его голове, укрепляется. Не перечитаешь. Не перепомнишь. 

Казутора передвигается бесшумно, и Чифую не может уловить точных координат: где он и когда. Глаза его – поставщики девяноста процентов информации о внешнем мире – покрываются веками, скрываются, как от ментов: “Начальник, да что вы мне навешиваете! Я бел, пушист, невинен! А это.. это не моё, чесслово! Да мамой клянусь, мамой!” 

Так что единственный путеводитель Чифую в мир сейчас – кожа. Лоб докладывает: “бип-бип, виу-виу, объект сердечного тук-тука приблизился ко мне максимально близко! Настолько близко, что поставил на меня неопознанный – по ощущениям, это стакан – предмет, вызываю к себе в качестве подмоги брови! Стремитесь к центру меня стремительнее, чем стремитесь сейчас, чтобы стремительным жестом сбросить с себя неопознанный – по ощущениям, это уже было – предмет!”  

– Твоей мамы нет дома, – капитанит Казутора, искренне стараясь установить стакан перпендек.. перпедек…перепед..

Голова, помните? Го-ло-ва.

С одной стороны – это пытка: дно стакана давит Чифую на лоб (“брови, бесполезные вы падлюки!”), пытается продавить череп, и это неправильно, потому что дно должно быть внизу (или всё-таки снизу?), дно должно позволять себе прикосновения только к глупцам, не соблюдающим правила бассейна. Только к утопленникам. 

И Чифую захлёбывается. 

Буквально. 

– Какого! 

Глаза его раскрываются очень глупо: то ли веки сдали, то ли просто не вовремя открыли дверь незнакомцам в погонах. Спросонья. Разум помутился. Шарики за ролики, ролики за шарики – здоровья молодожёнам. 

Вместе с преступниками раскрывается и преступление.

– Ты странно задышал, – Казутора вытряхнул оставшиеся в стакане капельки на лицо Чифую, попадая аккурат на нос и щёки. – Хоть умылся, а то как нарик: морда опухшая, глаза краснющие.

Преступление это – смотрение. Смотрение на Казутору. В народе называется “имеешь на него виды?” или “ты положил на него глаз?”, но виды имеют на девчонок, сладких таких, хорошеньких, а Чифую не знает, каков Казутора на вкус – горек ли, плох ли. Чифую бы положил на Казутору глаз, но в народе, в народе-то.. 

В народе кладут. Не глаз. А Казутора, может быть, сладкий, хорошенький.. не как девочка, но у всех свои недостатки. 

– Ещё комментарии будут? – Чифую щурится, старается не смотреть, не смотреть, не смо.. да блин, не смотреть! 

– Ты смотри, и голос прорезался! – Казутора прижал стакан к груди. – Может, в медицинский податься, как думаешь? 

Он разворачивается на пятках, одну из ног заносит вверх, и больная голова Чифую ждёт удара. Казутора это чувствует. 

Казутора всегда чувствует всё, что касается приближающейся драки (или котастрофы): когда на него смотрят косо и осуждающе; когда не просто смотрят, а уже представляют; когда собеседник становится противником за мгновение, заключенное во взмахе ладони, сжимающейся в кулак. Казутора чувствует, когда хочет ударить сам. 

Казутора чувствует, когда его боятся. 

– Да не ссы ты, – и уходит. 

Но Чифую знает, что тот вернётся в скором, максимально скором времени, потому что Казутора состоит из союза “и”: из длинного, из простого, и сложность понимания Казуторы как раз-таки в том, что многие не видят разницы меж длинным и простым. Что многие даже не подразумевают, что – конкретно и в принципе – бывает длинным и простым. 

Умом Казутору не понять. Ни трезвым, ни опьяневшим, ни повреждённым. Если с “ни трезвым”, с “ни опьяневшим” всё понятно, то на “ни повреждённым” Чифую ставит галочку, как ставят крест на будущем, как устанавливают над гробами памятники. Рыбак рыбака видит издалека, но Казутора.. 

Казутора – обглоданный и (почему-то) всегда мокрый кот, выглядывающий подобных себе исключительно на хлипеньких веточках, когда накрапывает с неба, как будто кто наплакал.

Потому Казутора – это другое. Всегда. 

Не столько из-за того, что он особенный, сколько из-за того, что всем понятно: это не “особенность”.

 Он говорит одно (“Баджи, да не хожу я на собрания только чтоб с Чифую повидаться, заткнись!”) – делает другое (“Чифую сегодня будет? Нет? Не ждите меня, я, э-ээ, маме помогаю”), ему говорят одно (“Так-то мы с Чифую завтра мангу будем читать у него дома. Только не зассы, Казутора”) – и не угадывают, что он сделает после (“..ты где, дебил?”). 

Это не правило “он делает всё наперекор”. Даже не “осторожно: злая собака”. 

– О, нашёл! 

Это “я конченный. что вам делать с этой инфой? подумайте сами”.

(Чифую заранее справедливо оправдывает себя больного и беспомощного перед мамой: кто ж знал, что Казутора будет использовать твоё любимое полотенце для рук в качестве компресса, ну, мам, я чё, виноват, что ли? кто такой Казутора? Ну, это мой..)

– На полу в ванной лежало, – Казутора хотел швырнуть намоченное (благо, не обмоченное, – и на том спасибо, Ханемия) полотенце Чифую в лицо, как делают школьники с комком туалетной бумаги в уборных, чтобы влепить в стенку по приколу, но отчего-то отказал себе в удовольствии. 

Вместо этого просто сбросил с высоты поднятой руки. Не изменилась цель, изменилось исполнение.

Когда Казутора передумывал (Баджи говорил, что это явление вообще очень ему свойственное и несвойственное одновременно: либо как раз в год и палка стрельнет, либо как семь пятниц на неделю), он не менял пути, не останавливался, чтобы вбить новый маршрут в навигатор. 

Когда Казутора передумывал – это был вопрос о смене мотива. Он как глава школьной элиты из американского фильма: устраивает фрикам подлянки, самая жестокая из которых, вишенка на торте и приз на пьедестале — «Влюби в себя чудилку!» 

И, ну, вы знаете. Влюбляется в чудилку сам. 

Если персонаж из фильма может одуматься, предупредить свою любовь или предотвратить розыгрыш, то Казутора – нет. Розыгрыш – это гонка, и если случится задавить голубя на пути к победе – ладно, ничего страшного. 

За ним никому не угнаться. 

И Чифую – не исключение.

Ни одна из его разведок, путеводителей и поставщиков не может установить, не может хотя бы засечь, с какой скоростью Казутора разглаживает полотенце на его лбу. Спидометр зашкаливает и отрубается. Глаза преступничают шире обычного. Брови щемят лоб к метке роста волос так, что тот складывается в морщины. 

Система слежки сломалась. Система задаётся вопросами. 

Вот главный – «А какого, собственно, АПЧХуха?» Когда это началось? 

Когда Казутора, в тайне от Баджи, пришёл к нему ночью после первого совместного ДРУЖЕСКОГО дня: “Ты можешь ударить меня. Я ему не расскажу”? Или, возможно, когда Казутора, опоздав к нему в гости, получив милльярд пропущенных от Баджи, заявился с промокшим до нитки Пек Джеем? О, нет, наверное, когда Казутора сразу после возвращения пропажи сбежал! 

Вариантов, как и пропущенных звонков, милльярд. Попробуй ошибись, попробуешь – ошибёшься, ошибся – попробовал, значит. 

Чифую попробовал ошибиться только после того, как увидел проблески.. такого, знаете.. ну, человеческого. Адекватного. О чем не говорят, потому что если говорить – нонсенс! Это ж, если говорят, то, значится, что-то случилось, где-то кого-то пришибили, как-то кому-то пришили пришибийство буйственное, и вот! Обсуждают: «Да как так можно!» Причитывают: «Боже, Боже!» Размышляют: «Куда, вот объясните мне, куда катится наш мир!» 

(Ещё, Чифую припоминает, в таком же жарком, но не возмущённом порыве, болтают: «Я бы бросил целый мир к твоим ногам!»)

И если ответ на «куда?» у Чифую был, то на «почему» почему-то не находился. Наверное, потому что «почему!» – это не вопрос: его не задашь. «Почему!» можно только задаться: задраться, как рубашка к животу в ходе потасовки на полу. 

Задаться, как хулиган: вздернуть другого за грудки и вздыбить свои, выпятить, агрессивно, с восклицанием! Сделать заявление! 

И Чифую сделал. Он же как попробовал ошибиться – зажал Казутору однажды в углу, набычился, и хмуро так, чтоб, знаете, грозно, прорычал: «Спасибо за кота. Я согласен дружить». 

Так и продолжает ошибаться, но уже, правда, без пафоса.. вот, лежит, ждёт: «Интересно: когда я в следующий раз обосрусь?»

Ну, наверное, сейчас, потому что Чифую, каждый раз вот так выпадая из связного повествования, не успевает следить за Казуторой. 

Честно сказать, он и сам не знает, как так получается, но запрещает себе удивляться – Казутора и в Африке Казутора.. гонки с тиграми, обгон туристической группы.. все дела..

В какой момент Ханемия несётся от ткани, как от погони, чтобы задрифтить на щеках/огладить их/запомнить на случай следующей незаконной гонки, дабы обвести (не)далёких блюстителей порядка? 

В какой. Момент. Он начинает обводить Чифую. Вокруг своих пальцев. 

Потекло говно по трубам..

Это несправедливо и не смешно ни капельки: вот Казутора гладит его нижнее веко пальцем большим, пробирается под челку — указательным, касается завиток уха — средним, буквально лезет внутрь, пробирается через козелок — безымянным, а мизинцем, о Боги, держится на линии челюсти. И Чифую это всё чувствует. И старается, очень старается.. вы помните, что старается? Напомните, пожалуйста.

А ведь Казутора его не только чувствует, но и видит – ему ничего вспоминать не нужно. 

Вид, наверное, не такой уж и привлекательный: красный нос, опухшие глаза, пот над губой. Чифую хмурится, втягивает губы в себя, внутрь, чтобы пот скатился, как с горки, сбежал, сбежал, сбежал.. Это ведь такой шанс! Капельки пота столько времени были заключены в пропасти носогубной складки, они должны воспользоваться возможностью! 

И Чифую так милосерден. И так некрасив. 

Интересно, что думает Казутора?.. 

– Ты похож на антилопу, – вот, что. 

Умом Казутору не понять.. 

– Поче, – он заходится кашлем так, как заходится сердце у полицейских, осознавших прямо за рулём: “А ведь если не поймаю его опять – выговор будет! Или того хуже: увольнение”, – почему на антилопу?

Казутора убирает руки с его лица, выпрямляется и пожимает плечом – и это жест, жест, жест, коих множество, коие не умещаются на полках и сыпятся, как шмотки при генеральной уборке; несутся на пол, как угорелые в страсти к адреналину; дёргаются в попытке спросить молча: “Как пройти до станции Ethnologue?”, как руки – и, иииии.. 

И объясняет: 

– Мы с Баджи и Пачином очень любили смотреть программы про животных. Наш фаворит – документальный фильм про тигров, из которого мы узнали, что тигры, на самом деле, – он замолчал, раскрыв глаза пошире, что Чифую воспринял, как театральную паузу, – не едят антилоп!

Казутора выглядел несколько возмущённым, потому что, ну что за дела, тиграны?

 – Мы-то с Баджи запомнили спустя несколько повторов, но Пачин до сих пор думает, что основная жрачка для тигров – это антилопы. 

– Зачем вы смотрели этот фильм несколько раз?

– Чтобы Пачин запомнил, что тигры не едят антилоп!

– А почему тигры не едят антилоп? 

Потому что, ну, а чего бы и нет? Подвернулась бы какая-нибудь аппетитная антилопа — так чего себе отказывать? И ей отказывать.. вообще можно применить такое слово, как «отказывать», относительно пищи? Стал бы Чифую отказывать лапше в её съедении? 

Отказал бы или нет? Нет или отказал бы? Потому что, казалось бы, откажешься — грубо. Не откажешься — ещё хуже! Но Чифую бы этот отказ (или не-отказ?) простили бы.. он же это, болен. А с больным как поспоришь, подискутируешь? Как его осудишь? 

Ведь разговоры с больным человеком – это как повторение одного и того же слова много-много раз, так много, что оно начинает казаться странным и несуразным, как будто ты его выдумал на ходу и, чтобы не забыть до момента, пока сможешь записать, проговариваешь снова и снова. Казутора, несмотря на глупый вопрос (и глупую тему в целом), не выглядит растерянным. Все слова он выдумал давно и, похоже, очень ждал, когда сможет ими поделиться. 

– Тигры живут не в Африке. 

Тигры живут не в Африке — это правда, наичистейшая правда! Чифую полирует её, как умный мальчик: да, вот он знает, что тигры живут не в Африке! А в Азии, например! 

Впрочем, ничего особенного, так-то там живёт ещё много разных зверей, это не оккупированная тиграми территория или что-то вроде, так что кабанам, медведям и, о, ещё антилопам можно спать относительно спокойно! Всем, всем антило-, 

– Тигры живут в Азии! 

– Дык Азия – это и не Африка! 

Чифую пыжится и аж вскидывается, но поскольку он болен, пусть и не прискорбно, но всё-таки болен, то вскинуться получается только у рук и только ненадолго. Казалось бы, жалкое движение: как будто хотел ударить, но не смог. Попал только по кровати да зазря взбил пыль. 

За такое на улице можно было бы и получить по хлебалу – так-то, быть честным, получишь в любом случае, но замешкаться означает разозлить или раззадорить соперника.

Врага. 

Казутора говорит с ним вполголоса, спокойно. Чифую чувствует себя ребёнком малым и неумелым, но любящим и любимым, и откуда такие мысли на голову – загадка, потому что на голове у него много чего побывало за четырнадцать лет: неподходящая прическа – в двенадцать, клеймо хулигана, мешающее ему контактировать с Баджи; запекшаяся кровь – и не упомнить, во и сколько, потому что вещи такие запоминаются ходом потасовки, безудержным и рвущимся наружу, на лоскуты, вещи такие отдают от себя привкусом железки – чуть позже, фантомной болью и придыханием с улыбкой – много после: “да, разное было”. На голове его побывал стакан с руки Казуторы – совсем недавно, порядка минуты назад. 

Вот так всё побывало и прошло, а так и непонятно: к чему такие мысли? 

– Но антилопы тоже живут, – Чифую закашливается, с сожалением вспоминая выплеснутую ему на лицо воду – живительный эликсир, привлекающий иллюзорностью быстродействующего эффекта возвращения работоспособности голосовых связок, побуждающий иссохших и истощенных на дикие поступки. Чифую чувствует, как вскоре на такой решится: вцепится в Казутору. Потрогать его лицо. В отместку. 

(Хотя нет, “в отместку” – это как-то по-враждебному, недружелюбно.. скорее.. скорее, Чифую тоже, тоже потрогает его лицо. В ответ)

– Понятное дело, живут, – Казутора осклабляется, – пока не сдохнут. 

Он сел на пол, спиной к постели, и начал издалека рассматривать мангу, пестрящую в коробках. Хотя она и была аккуратно и полюбовно сложена стопочками в каждой коробке, Чифую испытывал стыд иголками прямо у сердца: любимая манга всё никак не могла занять полноценное место на полках, а та, что была нелюбимой, купленной случайно и уже не помнится, как, давно была отдана друзьям на “почитать” – на бесконечный и неопределённый срок. Интересно, как Такемитчи вообще соглашается каждый раз?.. 

– Казутора, мать твою! – Чифую не сдаётся даже тогда, когда Казутора тянется поначалу к коробочке, поконцу – к его манге. Ну, поставьте себя на его, а ещё лучше – на место антилоп. Вот Вы б хотели, чтоб никто не знал, кто Вас и почему ест? А главное – где? 

– Лучше бать, – Казутора берётся пальцами за края титульных страниц в манге, вертит так-эдак, поднимает вверх тормашками, чтобы странички беспомощно, как повешенные, свисали к низу, вертит и так и сяк. Интерес в нём не иссяк. Если был вообще. – Это твоя любимая? 

– Н-ет. 

– А зачем тогда у себя держишь? 

– Ну, она не такая уж и плохая.. просто не любимая. 

Они переглядываются мельком, и Чифую почему-то кажется, что сказал он нечто неуместное. Или, нет, не так: нетомустнее. Казутора смахивает на типов, что видят в синих занавесках траур и печаль автора, а в разговорах про мангу – отношение ко всему сущему. 

– Не бывает такого, чтобы она соплями истекала, а он за ней подтирал, – Казутора внимательно рассматривает случайную страничку, которая секунду назад могла быть вырвана. Наверняка его привлёк обильный румянец на лице героини.. – Не, ну ты взгляни: и супу принёс, и подушечку подоткнул! – Казутора пихает Чифую в лицо мангой. 

Дело оно, конечно, интересное – мангой зачитываться прям в глаза: долбиться, не в том и не в этом смысле, но Чифую сейчас куда интереснее был вопрос: а чего это в его комнате занавески белые?

Типа, чел нейтральный? Неинтересный?

Казутора, не заметив особого энтузиазма (и попыток насладиться асфиксией и/или отбиться от специфичного удушения бумагой), продолжил критиковать произведение:

– Интересно: где маман её тусует в это время? Он не ссыт заразится? Так-то вон, поползновения к ней имеет.. Боже, такой лохапед..

Так проходило какое-то время: Чифую дремал, а в перерывах меж дрёмой умолял (“Будь, КАШЛЯК-КАШЛЯК, человеком, скотина: принеси вод-киШЛЯК-КАШЛЯК..”) Казутору принести воды или залипал от очередного вопроса (“Ты чё, долбанутый? Я воды попросил, какая водка”); Казутора читал и комментировал, отвлекался и читал стихи (“Вы помните, Вы всё, конечно, помните”), когда ему казалось это уместным, пока не.. 

– ЧИФУЮ! 

Неглубокий сон рвётся на клочки, и напоследок Чифую урывает некоторые из них: любовные письма, сакура, белый день.. Как у парикмахера: хотел кончики подравнять, а вот – ЧИК! – и чёлка летит вниз.. резко так..

Прям перед глазами..

– Ну чего ж ты не слушаешь-то, а! Упущу же мысль, упущу! – Казутора прервал своё возмущение глубоким грудным вдохом, и, если бы он был раздетый/голый/нагой.. если бы он был таков, Чифую смог бы увидеть черты его рёбер в результате этой дыхательной разминки.

– Я знал, уу-у, дурачок, я всё-ё-ё знал! – Пропел Казутора, крепко вцепившись в плечо Чифую и пошатав на постели вправ-влев. – Ну же! Раскрой глаза, похотливый врунишка! 

– Чи-и-ифую!

– Чи-фу-ю! 

– Стыдно же, да? Поэтому делаешь вид, что спишь, да? Да?

Казутора приблизился к его уху. Ещё чуть-чуть, едва коснётся – откусит!

– Караганда! – Чифую вскакивает в желании полусесть на постели, но движение его такое рваное, подорванное, как будто кто вздёрнул куклу-вуду, отчего он заваливается на бок. Комок – комчище, куда там – одеяла бьёт в бок. Подушка встречает ухо прохладой, спасая от того жара, которым Казутора секунду назад его одарил.  

Казутора маслянисто заулыбался. 

– Слышал, значит, – Он в миг щурится, делает вид, что насовсем закрывает мангу, а сам палец меж нужных страниц держит, поганец, – Ну, это не то чтобы важное, Чифую.. Мог бы и дальше разлеживаться, – Голова его опрокидывается назад так, как опрокидывают неаккуратным движением бокалы с праздничного стола на пол, – но если тебе интересно.. 

– Мать твою, Казутора..

– Бать. 

– И его тоже. 

Казутора прочищает горло. 

– Ну так вот, – он деловито встряхивает мангу, как газету, и у Чифую сердце болит: кто же так обращается с вещью! – Как ты объяснишь.. — Брови Казуторы всё ближе к линии роста волос, а губы, сжатые ни то в ниточку, ни то в куриную жопу, – к подбородку, – Это? 

И тычет пальцем. 

Только куда – расфокусированному глазу (было принято решение оставить только один глаз открытым, поскольку второй категорически отказался даже пытаться вырваться из-под стражи слипшихся ресниц), больной, ой больной голове! – непонятно. 

– Да где?

Чифую вытягивается шеей вперёд – Казутора отводит мангу назад, как от нечестивого, или, как родители – беду от ребёнка. 

Казус и комедия только в том, что Казутора – сам по себе беда. 

– Ты что, ослеп? Ну вот же! – Одной рукой Казутора держится за корешок, чтобы в удобный момент отдалить мангу от Чифую, как только тот придвинется, а другой – продолжает тыкать (не удерживает подушечку пальца на странице, а ритмично так, с огоньком, отбивает по бумаге азбуку морзе!) в фрейм. 

Чифую успевает зацепиться, рассмотреть, что там: то ли тривиальный поворот «маман пришла не вовремя», то ли еще что.. кажется, кто-то уже кому-то лезет под футболку?..

Да. 

Ему. Это ему лезут под футболку.

Чифую бы и рад смутиться, но взвизгивание вырывается из его горла куда быстрее, чем: «Дурак! Ты дурак, дурак, дурак!» 

– Казутора, падла! Руки ледяные!

– Ты что, какие руки? Только мошенничество.. – Чифую высматривает руки Казуторы, и, когда обе оказываются на месте, второй глаз открывается. Раскрывается и раскрывает возможности третьего. — ..и нога! 

О. Вот и третий глаз проклевывается. 

– Как ты так, в этой позе, то есть, стоишь устой, – все три ока закатываются вверх, – устой, – нос вздёргивается, – устойч-ЧИХ! 

Мир гаснет на секунду. 

Лафхак всем страждущим: беспокоитесь, что выглядите с потёкшим носом и красной мордой непрезентабельно, пока ваша малюсенькая влюблённость над вами нависает? Не беда! У нас есть решение: всё просто, без труда! 

Чихните ей/ему в лицо! Ну не стесняйтесь.. Вам что же, западло? Нет-нет! Не надо нам тут про платки, про полотенца.. они не стоют даже пенса! С любовью ж оно как: заплатил ты мало – всё! В просак!

Не жалейте, дети, слюни! 

Дуйте, лучше, слюневые пузыри! Желательно – диаметром человеков в три! И чтоб, и чтоб знаете, вот так и эдак – и прямо в ноздри слюной попасть тому, чья жизнь стоит на любовном, на кону! 

Мать его в ногу..

– Казутора, я не могу, про-, – и слова вымолвить нельзя, и хоть кавалеров хоть куда, а самый главный, тот, обчих с слюнями на лице и под лицом, уходит подлецом: вот прям в окно, вот так, нахал! 

“Не зря я в рожу те плевал!” – хотелось крикнуть, ну, вдогонку, но, собачья ж ты печёнка.. Не просто ж так он, ну, сбежал? Иль на чувства просто наплевал?! Ах ты падла, вот аккордеон! Тогда ты нам и нафиг не нужон! А потому!..

А потому.. наверное, придётся загладить, эту, как её, вину.. 

Вин много – выбирай хоть щас, но кончить мы должны сейчас! Почему сейчас должны? Да вот просто.. 

В замочной скважине свербят ключи. 

– - - – 

Когда Чифую выходит с больничного в школу, Казутора не врывается к нему ни на уроке, ни на перемене. Ну, не то чтобы Чифую надеялся на лучшее, но морду-то ему должны прийти бить, правильно? 

Правильно.

А вот не приходят чегой-то, и так тоскливо от этого! Впервые Чифую хочется, чтобы к нему пришли не с миром. С желанием отомстить. 

Ведь как лучше всего отомстить за плевок в лицо? 

Правильно! Плевком в лицо. Ну, то есть, обмен слюны, все дела – никаких извращённых фантазий на тему «наступите меня» (такую ещё не внесли в нашу дартс-мишень: время не то). 

Как это выглядит в голове Чифую: он плюнул Казуторе в лицо -> Казутора плюнул ему -> он обязан плюнуть снова! Если он себя уважает, конечно. А потом снова Казутора ему – тоже вопрос уважения! И так до конца жизни. 

Жить они будут ни много, ни мало, но Чифую надеется, что этого времени хватит, чтобы поцеловаться. Ну, случайненько как-нибудь. Слюнообмен эволюционирует в поцелуй.

Кабинет, в свою очередь, встречает его одинокими партами и исписанной всяким бредом доской, и только два парня гоповатой внешности болтают, сидя на подоконнике. В школе – обед. 

– Боже, неужели он начнёт с ней встречаться?! Нет, нет.. Неужели она начнёт встречаться с–, чё надо? 

Как только пацаны его замечают, хохма заканчивается, развлекательная программа цирка сворачивается в трубочку, а потом утрамбовывается в художественный тубус, притесняя купол и разношерстную ткань шатра с бубенцами. 

Парни смотрят на него исподлобья. Им хотелось дослушать каждую шутку от начала до самого конца без антрактов. 

Будь Чифую в манге, он бы знал, кто это такой борзый бычит на первого встречного-поперечного, в каком месяце родители зачали и за что умер хомяк под половицей в тот же день, как подарили, но се ля ви. Никаких “Трабаши Тубуцуя, 15 зим”. 

Будь Чифую в младшей школе, и один из них точно бы признал в смягчившихся чертах бывалую грозу района, но он типа завязал. Никаких: “Да закройся! Ты чё, о нём не слышал?!”

Теперь Чифую бьёт морды только по датам и бюллетеням. Принимает письма исключительно в официально-деловом стиле: “Я, Дебилов Дебил Дебикович, прошу предоставить мне три удара в хлебало”. Энное число, такая-то подпись.

– Казутору Ханемию не видели? – Чифую зачем-то поясняет: – Одноклассник ваш.

Как будто бы они могли не заметить в своём классе кого-то вроде Казуторы (после его выхода Дракен основательно занялся тем, чтобы Казутора школу исправно посещал).  

Пацаны весело переглядываются и губы их искривляются под тяжёлой усмешкой: им то ли реально хочется посмеяться, то ли уродливо разрыдаться, как в экстрах и дополнительных страничках из сёдзе про придурков и второстепенных персонажей.

За спиной Чифую раздаются шорохи. 

– Мы – не видели, но ты спроси, например.. – Один из них вскидывает руку, некрасиво указывает на вошедшую в класс девочку, и Чифую оборачивается. Она аж вздрагивает и ссутуливается – и непонятно, от чего именно: от движения Мацуно, от слов одноклассника. – У неё. Слышь, – парень складывает руки рупором, и это выглядит абсурдно: они находятся в четырех партах друг от друга. – Хаями, где же твоя краса? 

Чифую невольно хмурится в трудах над мыслительным процессом, и девушка хмурится ему в ответ. Они точно не встречались раньше, он уверен, но Хаями выглядит так, как выглядят детдомовцы, которых почти забрали, но нет. Как будто опекуны в последний миг, когда их пальцы уже хотели было зарыться в её детские волосы, заметили кого-то ещё.

И этим кем-то был Чифую.

– Так.. Ты знаешь? 

Хаями мнётся некоторое время, видно раздумывает, говорить ему или нет. Как будто бы решает маленькой головкой: виноват ли другой детдомовец, что выбрали его? Должна ли она как-то напакостить, добавить в последний день его пребывания в детском доме ложку дёгтя? 

– Он у спортивного стадиона. У нас после обеда будет физкультура, – Хаями отводит взгляд и разглаживает складки на юбке. За каждым её аккуратным движением пацаны следят с особым вниманием, которое уделяют фанаты айдолам, известным медиа-личностям. 

Когда Чифую отзывается безликим “спасибо”, которое не выражает искренней благодарности, и проходит мимо неё, Хаями бросает ему в спину: “Он там с Баджи обсуждает что-то важное. Что-то по поводу расписания собраний и Майки”. 

Этот бросок – дротик. Спина Чифую – мишень. Хаями попала не в сектор, Хаями стрельнула в бычий глаз. Засадила. Тема – “Я знаю про это. Откуда? Ты понял”.

Это “он там обсуждает что-то важное” отдаёт строгим, завуалированным “не мешай”.

 “Я знаю” – тарелка, испещренная трещинами, сведения: чем они занимаются, насколько это опасно даже для тех, кто имеет мало-мальски приятельские и дружественные связи с любым из Токийской Свастики. “Я знаю” – золото, которое в трещины заливают. Это понимание и принятие. Это “меня не волнует, что я могу попасть под горячую руку”.

Чифую не может возразить, пойти голыми руками на человека с кинжалом. Четырнадцатым. У Чифую – всего-то слюни, а это мерзко даже. У Хаями – целый поцелуй. 

Он не срывается с ходьбы на бег, заворачивает за угол, спокойно и с присущими детям перепрыгами со ступеньки на ступень спускается по лестнице. 

“Почему меня это не волнует?” 

Двери на улицу открыты, чтобы школьникам было удобнее перемещаться по территории. Чифую всё равно рукою проводит по шероховатой поверхности двери. Чтобы дойти до спортивного поля, можно использовать два пути: длинный – то бишь, учреждённый, протоптанный, короткий – Казуторин, через кусты и деревья.

Чифую отодвигает ветки и листву, чтобы по лицу не хлестало. 

Ещё не видит ни Баджи, ни Казутору, но уже слышит их гогот. Наверняка острота какая-то тупая и, на самом деле, несмешная, но Казутора может смеяться из-за того, что Баджи начал стучать себе по коленкам кулаками в потугах рассказать шутку. И наоборот. 

Чифую, наконец, доходит до них. Выходит из-за угла, как маньяк в комедии: “Вот он я, под покровом ночи, стою с широко расставленными ногами и розочкой от бутылки, которую я выдул. Сейчас и тебе вдую” 

Казутора стоит спиной и всё равно замечает его первым – это его особая способность: чувствовать опасность даже тогда, когда её нет; нащупывать чужое присутствие затылком. Он оборачивается. 

В волосах его, тех, что окрашены в жёлтый, путается свет, как путаются родители руками в волосах детей неумелым жестом: “Не ной, сейчас перевяжем.. Цыц, кому я сказала!” В чёрном жёлтое утопает. Смешивается. Тоже путается колтунами, похожими на родинку на лице Казуторы. Под правым глазом, близкой к нижнему веку. Ещё ниже – Казутора улыбается. Клыками. 

Он не то чтобы красивый. 

Точнее, красивый, просто эта красота острая, как и остроты, которыми Казутора пытается рассмешить людей. Острый – перец в ванили Майки, острый – нож, которым Казутора разрезал рубашку Пачина, острый – язык, суживающийся к концу, просящий ответа. Просящий макнуть его в крем торта. Столько значений. Граней. 

Почему? 

“Потому что он мне нравится”. 

“Потому что он мне нравится” – хороший конец для главы манги, чтобы подогреть интерес в жилах читателей, раскочегарить интригу в горле. Заставить их ждать продолжения. “Отказал или нет?” 

Чифую не в манге, его день не закончился на этой встрече. Чифую не в манге, он не знает заранее, как читатель, кого выберет Казутора. Про кого эта любовная история?

Ведь “Потому что он мне нравится” – это проникновенное признание, предложение, и Чифую не знает, отказался без раздумий/отказывается прямо сейчас, через силу, подзывая Чифую к себе/откажется ли завтра с заминкой Казутора от него. 

“От него” – “от Чифую” или “от него” – “от предложения”.. Задание со звёздочкой, решайте поэтапно, глубоко дыша, переступив через себя. 

Чифую переступает с ноги на ногу, но подходит ближе. Казутора лягает Баджи локтем в бок: сигнал к бедствию, било, флажки у аэропортового маршала. Одновременно и парашютная ракета, и 

– Ты не представляешь, что было, пока тебя не было, – монотонно тянет Баджи, закатив глаза. Голос его был на выдохе, как будто он хотел зарычать, но в последний момент подавил в себе агрессивный звук. Так дети из раза механически повторяют стихи, строчка за строчкой, вместо аплодисментов слыша: “Заново. С выражением”. 

– “Ты не представляешь, что случилось, пока тебя не было”, – шипит Казутора шёпотом. 

– Какая, мать твою, разница!

– Тавтология! 

Баджи бросается взглядом и корпусом к Чифую, и тот, правильно расценив чужой порыв, поясняет, как лучший вице-капитан и младший товарищ, хороший друг: “Когда повторяешься”. Баджи, порывисто кивнув, возвращается к Казуторе, но тот, семь пятниц на неделю, сам заявляет с улыбкой: 

– Меня девчонка поцеловала! – И подаётся вперёд. 

Это движение – абсолютно то же самое, копирка того, что сделал Баджи секунду назад, но Чифую отклоняется, метафорически позорно сбегает, потому что это непривычно, не влезает в его кальку, и он не может не. Потому что мотивы, цели разные. 

Баджи не хотел двигаться к нему навстречу, это не было его осознанным желанием – это его повадка, обыкновение, ему не нужны причины, чтобы быть близким относительно своего друга. Рефлекс. Татуировка на мембране.

Казутора осознанно двинулся к его лицу, хотел заглянуть в глаза, быть дружком на свадьбе без дружки, единственным зрителем в пустом зале, одним из многих дебилов, взорвавших фейерверк в руке. 

Чифую представляет себе последнее: Казутора пакостит, добавляет работы и доверительно вручает трёпку нервам врачей, но не скорой помощи, а тем, что работают в поликлинике. Ближайшей, обшарпанной. Казутора ковыляет до здания, бросает охраннику гордое: “Оо, здарова, Судзуки-сан! Да. Да. Снова я!” и, прежде чем зайти в кабинет терапевта, выстраивает мрачную архитектуру лица, как по накатанной: испуганные расширенные глаза, приоткрытый в шоке рот, подёргивающиеся мышцы. 

И там, за дверью, его бы ждал, правда ждал, вздох. Тяжелый и уставший, задушенный и изумлённый. Птица, кукующая в желании кукукнуть, в антикварный часах, взведённая на пружине: “когда, когда, когда уже!”

– Для чего только руки портишь? 

– Как это – для чего? Для Вашего сердечка, док, – Звоночек, говорящий: “Увольняйся, ещё одна встреча – ты нарушишь рабочую этику!” Звоночек.. Звоночек – это ласково, о приближающихся катастрофах надо говорить:

– Звонок, – тупо констатирует Чифую. Небо голубое, трава бывает разной, но всегда с оттенком зелёного. С его присутствием. Как ложка дёгтя в бочке мёда – не поймёшь, пока не попробуешь, пока не наткнёшься языком. 

Такая вот сомнительная, но глупая правда. 

Вот ещё одна: врачом был бы Чифую. 

Почему? 

Потому что, кажется, Чифую нравится Казуторе. Или не нравится. Или.. 

– - - – 

Конечно, это несколько опрометчиво утверждать о чужой симпатии, исходя из одной-единственной ситуации. Чифую так считает. 

Считает и считает.

Сколько раз было, когда ситуация того не требовала, но Казутора приближался к нему лицом ближе положенного? (Как делал и с другими людьми: Такемитчи – в первую встречу; Майки и Баджи – глупо даже спрашивать, почему; незнакомцы – чтобы стрельнуть сигарету-две). А сколько – когда Казутора разговаривал с другим человеком, но смотрел исключительно на него, на Чифую? (Как и смотрел на Дракена, когда обсуждал с Пачином и Пэяном, кто победит: акула или тигр?) 

Сколько сообщений Казутора написал ему о том, как его поцеловала Хаями? (Примеров нет). 

Двадцать три сообщения. 

Сколько сообщений Казутора написал ему о том чихе прямо в лицо? Ноль. Нуль. Как пишется – не важно. Чифую никто не поправит. 

Мало кто в Томане ценил общение путём переписок, но Казуторе зачастую нравились те вещи, которые остальные предпочитали игнорировать или не использовать за ненадобностью – Баджи, например, если ему что надо, шёл к Чифую на этаж ниже. Майки – звонил, прочавкивал что-то вроде: “Кабанчиком ко мне” и сбрасывал. 

Томанцам, знаете, даже бумагу выдавать нельзя: либо она пожелтеет естественно, от того, как долго хранилась в тёмном чулане, либо, не менее естественно сменит белый на, в лучшем случае, тот же жёлтый. Или такой, черновато-коричневатый. Туалетно-бумажный. 

Чифую, как наяву, чувствует запах мочи. Самовнушение, наверное. 

Казутора строчил, как бешеный. 

Казутора 

тогда нас прервал звонок, так что я расскажу тебе всё прямо здесь, прямо сейчас. под покровом ночи. интимная обстановочка, не так ли? 

Ещё Казутора писал с маленькой буквы, потому что другие писали с большой.

Казутора 

сразу к делу 

Казутора

твоё лицо было таким удивлённым. ты не ожидал, что меня кто-то поцелует или вообще захочет поцеловать? а я вот какой, парень нарасхват. приглядись

Казутора

ну типа не ко мне а вообще ну к тому что я такой классный то есть 

Казутора

твоего батю нет 

Казутора 

чёрт нет 

Казутора 

баджи падла так и не показал как сообщения с телефона удалять придурок ё-маё. потом покажешь? 

Казутора

взамен я тоже могу показать много интересного….. но мы не об этом 

Казутора

прямо сейчас не об этом а потом лол если не зассышь ну спроси у меня чё как место время обстоятельство

Казутора

но прямо сейчас МЕНЯ ПОЦЕЛОВАЛА девочка. ну одноклассница не суть 

Казутора

ну не прямо сейчас поцеловала хаха а вот мы об этом сейчас говорим. крч не важно 

«Не суть». «Не важно».

Конечно-конечно, Казутора, это не входит в графу «важное», но оно таки не влезает, высовывается и давит на стенки в «обязательно рассказать Чифую». 

Зачем? 

Казутора 

вот как оно было 

Казутора 

стоим я Баджи во дворе ну и такие болтаем болтаем. и тут РАЗ 

Раз Чифую выключает телефон и включает, два выключает и включает, три, четыре, пя.. 

Он знает, что будет в следующем сообщении, он успел пробежаться глазами по слову, набранному капсом, и хочет бежать дальше. Дальше, дальше, пока огромные буквы не останутся за спиной, не станут всего лишь точкой вдалеке. 

Чифую включает телефон. 

Казутора 

хаями подходит ко мне и ЗАСАСЫВАЕТ

Казутора 

не ну я естественно обосрался не ожидал и пялюсь ей в глаза а она их закрыла зачем-то мб тоже ссала 

Казутора

ну нет конечно я не то чтобы не ожидал что меня кто-то вообще поцелует, я оч классный и думаю она не одна-единственная кто захочет меня поцеловать, Чифую…. да?  

Караганда. 

Казутора 

а другие девочки начали гоготать ржать. ну а я парень наученный и не тупой  понимаешь, Чифую? сразу просёк чё там да как и кто воду намутил 

Ага, и в миску нассал. Кто же это был? Так-то ясное дело, кто! 

“Девочки”. 

Ох уж эти девчонки: и гогочут, и ржут, и воду мутят. Таки во всём разбираются, каждая другую понимает, и Чифую завидует, завидует по-чёрному, тоже хочет понимать: как так можно – взять, подойти, уверенно взяться за руки и поцеловать? Даже ничего не сказав. 

Никакого тебе ни “Хэй, я хочу тебя поцеловать”, ни  “Приглашаю Вас, многоуважаемый Казутора Ханемия, и Ваш не менее уважаемый, но более долгожданный язык ко мне в рот, к моему языку. Будем рады скорому ответу!” 

Никакой глубины подтекста. Это ж не чих, правильно? 

Тут, получается, как животных на случку. Никаких “не менее уважаемых, но более долгожданных” – просто и по делу: “У нас товар – у Вас купец” и уточнения в договоре, кому сколько по итогу новорожденных достанется.

И начало животное: с шершавым языком, с нуждой, жаждой вгрызться в чужую территорию зубами, оттянуть на себя нижнюю, мягкую, влажную изнутри.

Может быть, наткнуться на желтоватые клыки? 

Казутора 

ну ладно, мб ещё помогло, что недавно я и Майки мельком посмотрели несколько эпизодов какой-то подростковой хренотени (кста мы тоже можем как-нибудь глянуть). там тож чёт такое было. типа подошла классная девуля к задрыпышу, засосала, а он и рад 

“Ты рад?” – Чифую поскрёб по корпусу телефона. Скрябь-скрябь. Попытка докопаться детской лопаткой до истинной мысли Казуторы. Песок – это бетон. Падла. 

Казутора 

и оказалось что это шутка. издёвка.

Казутора

приколоться надо мной решили понимаешь? 

Казутора 

развести как лоха. 

Приколоться – над Казуторой, так уж повелось, вколоться – новое понятие, означает “вписаться не в тот жизненный поворот так, чтобы и зубы вышибло, и ум за разум, но разум не за ум, и дебаты, дебаты”, отколоться – это по части Чифую. Старая-добрая его часть, качающая, но не качающаяся в уже подростковом организме. 

Кач-кач – лево-руля: “Я ему нравлюсь! Я!”, кач-качч – право-руля: “Ему нравлюсь я? Я?”. Кач – волна поднимает капитана над штурвалом, выбивает вперёд, прямо в бак*. И в бак – пиастры. 

Всё – ясно, но не понятно. Отель – триваго. 

Казутора 

НО а я не тупой. не просрал свой первый поцелуй как лох 

Чифую измеряет шагами комнату, ступает на половое покрытие в коридоре, как ступил однажды на скользкую дорожку полового созревания. “Подростковые годы – ваши лучшие годы!” – говорили они.. А на деле: первый позор, первый прогул, первый.. поцелуй. 

Пустяк. Тоже первый. 

Там, в этой системе меняющегося организма, все слова на “П”, хотя Чифую уверен: не на, а по. 

По полу скользят носками, как по хлебу – маслом, подтаявшим, и Чифую скользит от коридорной половицы до кафеля в кухне, но не чувствует, что всё просто, нет. Он думает: “Не надо преувеличивать” и представляет себе, как оно было – поцелуй. 

Как оно было – и не с ним. 

Казутора 

то есть не то чтобы это был мой первый поцелуй. ты не подумай. я очень круто целуюсь 

Чифую не думает. Больше – нет. 

Он анализирует полученные знания, не покушается на большее, и есть у него за спиной всего-ничего: холодильник и несколько магнитиков. 

До того, как отключить разум, выправить шарики за ролики и вправить ролики за шарики, Чифую ухватился за жёлтое изображение в голове: оно налитое, как золото, и потемневшее на краях, как письма. 

Не найденное сокровище, не отправленное признание.

Вот, в кадре один Казутора, может, его лицо крупным планом. Одинокое, наверняка молча просящее о поцелуе выражение, губы, ещё не занятые чужими губами, немного растянутые, совсем чуть-чуть – неуловимый жест, который незнакомцу не понять: это улыбка. 

Наверняка эти губы улыбались даже в поцелуе – так же, как и до. Такая же привычка, травматический шок: боль есть, а ты не чувствуешь. Наверное, потому что боль Казуторе не принадлежала. 

Она была занята с болезнью Чифую. Развлекалась. 

Это тоже часть подросткового периода, сечёте? Развлекаться. 

Это от его “развлекаться” неприятно пахнет или где-то рядом?..

Казутора

могу дать несколько уроков 

Да, конечно. Это же не курсы, точно не платные прелести для богатых. 

Уроки – это бесплатные мероприятия, и каждый ученик обязует на них приходить сам себя. Никто не следит за посещаемостью, ты сам заставляешься подниматься в 6:40 (чтобы поставить будильник на 7:00 и потешить себя иллюзией ещё не начавшегося буднего дня), чтобы получить новые знания. 

С этими новыми знаниями, в зависимости от того, насколько хорош и показателен твой табель успеваемости, ты можешь податься, например.. 

Ну.. 

О, может! А, нет, нет.. 

А, вот! 

Нет, нет, ложная тревога.. Опять. 

Уроки абсолютно бесполезны, если смотреть на них, как на долгосрочную перспективу. Уляжешься в одном месте – “Здравствуйте и до свидания! Было приятно посотрудничать, но за эту ночь мы поняли, что Ваши активы нашей компании не подошли. Но мы Вам перезвоним! Оставьте свои контакты на тумбе, да, на этой, рядом с кроватью”. 

Закутаешься в другом – “Если Вы согласны работать в режиме многозадачности – оставайтесь и, будьте так любезны, сварганьте что-нибудь пожевать на завтрак”. 

Или, например, наткнёшься на такого же ученика. Ученицу. Очаровательную, но волевую школьницу, готовую встречаться с гопником. Чифую и Она разделили бы свою брошенность на двоих: одна часть неприятного опыта – для неё (что-то вроде: “ну, это хотя бы бесплатно, согласись?”), другая – для него (“да я сама полезла в это болото, чего уж жаловаться..”) Как шоколадка. 

И лучший ломтик, какой Чифую только может отломить себе и представить другим – это предоставление тех же самых услуг, которые однажды были предоставлены ему! 

Но платных. 

Ученик, как-никак, должен обставить своего учителя. Оставить без рабочей ставки. Без хлеба. Отрекомендовать Казутору тем ученикам, которым его зарекомендовали. (Или отрекомендовать от тех учеников?..) 

Чифую прислоняется голым затылком к холодной поверхности холодильника. Надо бы покормить кота. Он-то ни в чём не виноват, так-то. 

Казутора

ну типа понимаешь. я реално мог бы тебя научить… еси ты хочешь. я думаю любой хочт 

Казутора

ты хчешь? 

Чифую хочет, хочет и молчит. Все двадцать три сообщения молчит. Не хавает это беспардонство, а занюхивает. Как Казутора может делиться с ним этой радостью? Как он смеет? Ведь между ними столько всего было.. Расстояние в несколько сантиметров. Манга.

Слюни. Общие почти что. 

Чифую даёт себе перерыв. Останавливается на числе двадцать три – желанном, особенном, простом и заговорищеском. Утыкается животом в коленки, коленками – в живот, запыхавшись, как будто бы каждая смс-ка – метр на стадионном поле. 

Желания принято загадывать про себя, чтобы они так и оставались особенными, чтобы люди не узнали, какие они, на самом деле, сложные, какие роковые заговоры в себе таят. Неприятные. 

Тоже мокрые, тоже животные. 

Казутора об этом знает. Он прошарился. За неделю, пока Чифую не было. Нашёл язык с другим видом, известным, но не подвластным человечеству. Видом, который подчиняется, наверняка, только тем, кто его породил; который пишет исправно при непредвиденных обстоятельствах: “Нас задержала учительница! Скоро буду, мам”. 

А потом это превращается в: “Мам, можешь не забирать меня! Одноклассник согласился проводить” В: “Я задержусь: помогу другу подежурить в классе. Это тот, который проводил меня на прошлой неделе” В: “Мам, я погуляю с другом после школы, ладно?” 

Но, прежде чем написать “Мам, я остаюсь у Казуторы на ночь”, необходимо устроить встречу с родителями, знакомство, которое предрешает, будут ли они вместе. Единственно жаль, что с этим делом у Казуторы есть проблемки. 

Со встречами не через стекло, знакомством не в ходе драки, без: “Может быть, мы бы подружились, но ты по другую сторону баррикад, так что умойся кровью”. 

Казутора 

но тебе наверн слабо да? 

Казутора 

зассал бы засосать кого-нибудь? 

Казутора

подожди

Казутора

ты же ещё ни с кем не целовался, да? я прав? 

Прав. 

Вы

Лол, Казутора, какое тебе дело

Очевидно, это то же самое, что и: «Я никогда в жизни не целовался, но мне не хочется, чтобы об этом кто-то знал. Особенно ты». А Чифую и под страхом смерти.. да какой смерти! Под страхом быть в следующей жизни одним из создателей настольной игры, чей компаньон постоянно подкидывает тупые и непристойные идеи; чудилкой из американского фильма; полицейским-неудачника, неспособным поймать одного и того же лихача; врачом в поликлинике, у которого постоянный пациент – дебил с петардами.. да хоть кем. 

Он бы не признался. Потому что, очевидно, он, как герой сёдзё, отчасти живёт в каждом из этих сюжетов. Но мир его, на удивление, никому не был отдан: просто скатился к ногам Казуторы. 

Он бы не признался, что: “Ага, я никогда не целовался. Мы уже не похожи, да?” 

Караганда.

Весь неприятный запашок, оказывается, из миски. Пек Джей нассал.