Мичи избитый. Снова.
Рассеченная губа распухла и покраснела, на скуле сине-зеленый синяк и еще с десяток мелких ссадин на лице. Испачканная и местами порванная школьная форма красноречиво говорила, что хрупкое тельце тоже усыпанное отвратительными следами побоев.
Майки зол. Снова.
Сжимает кулаки, смотрит пристально, сощурив глаза, на побледневшем лице играют желваки, а грудь тяжело вздымается. Лишь голос привычно мягкий и звонкий, ведь злится Сано на себя: опять не смог защитить своего мальчика, вновь его не было рядом в самый необходимый момент. А теперь он еще и пугает Мичи своим тяжелым взглядом.
— Кто это сделал? — спрашивает тихо и тянет руку к изувеченному лицу.
Такемичи дергается, неосознанно избегает любых прикосновений. А после смотрит во все глаза, отрицательно головой из стороны в сторону машет и молчит, поджав губы.
Майки лишь сильнее злится. Кажется даже, что темнота в его черных омутах сгущается.
— Ответь, — тише прежнего.
Но от этого только хуже стало. Температура в прихожей все возрастала, а Ханагаки в стену вжался, хватаясь за оборванные лямки школьной сумки, как за чертов спасательный круг.
А ведь его спасательным кругом должны быть плечи Майки, его сильные руки и обветренные губы. Да хоть волосы, которые Мичи порой, забывшись от накатившего возбуждения и удовольствия, оттягивает так сильно, что даже слезы наворачиваются.
Но он сжимает своими узкими ладонями гребаные лямки, испачканные в пыли и, кажется, крови.
Манджиро скрипит зубами с такой силой, что эмаль вот-вот трещинами пойдет, и подступает ближе на шаг. Этого недостаточно, но голубоглазый все равно в стену вжимается еще активнее, словно и вовсе слиться с ней желает. А в идеале бы и вовсе на пол упасть и чертовым плинтусом, которого у них и нет, стать, потому что теперь шепот Майки больше шипение напоминает.
— Просто, блять, скажи мне, кто эти уроды.
Еще один шаг, и они чувствуют тепло тел друг друга, ускоренное сердцебиение и шумное дыхание. От Майки снова чем-то сладким пахнет. А от Мичи — кровью и пылью. В черных глазах злость смешена с искренним непониманием, а в голубых так не вовремя собираются слезы.
Ханагаки вскидывает подбородок вверх, взгляд устремляется в потолок. А Майки рычит утробно, как обозленный зверь. Как же он, блять, сейчас ненавидит их разницу в росте. Да, совсем небольшую. Да, они оба вечно шутят по этому поводу. Но конкретно в этот момент у Сано не было никакого настроения, тихо посмеиваясь, подниматься на носки и тянуться вверх. Напротив, руки так и чесались запустить ладонь в жесткие от краски волосы и силой притянуть упрямца к себе.
И одному только дьяволу известно, сколько усилий пришлось приложить, чтобы сдержаться и еще сильнее не напугать своего мальчика. Его бы сейчас отвести в ванную, медленно раздевая по пути, посадить в теплую воду и осторожно смывать грязь и кровь с израненного тела, а не...
Майки снова тянется раскрытой ладонью к румяному лицу. На этот раз Мичи не шевелится и закрывает глаза. Кажется, и вовсе дышать перестает. Мелко вздрагивает от прикосновения холодных пальцев, что почти невесомо обводят нечеткие края свежего синяка, скользят к губам. Сано недовольно поджимает свои от того, что кто-то снова посмел избить его мальчика. Да, сильного, но все еще не способного дать отпор.
— Не молчи, — шепот смягчается, а губы почти касаются резво бьющейся венки на шее.
— Я не хочу, чтобы тебя снова отстранили от занятий, — Ханагаки на одном дыхании это произносит. Быстро, чтобы хоть немного предательскую дрожь в голосе скрыть.
Майки замирает и широко раскрывает глаза, словно его кнутом по обнаженной спине полоснули.
Занятия?! Его Мичи волнуют чертовы занятия?!
— Повтори, — голос непривычно безэмоциональный, вмиг опустевший взгляд слепо изучает пожелтевшие обои.
— Я… — запинается словно в горло пепел натрусили, еще и несколько окурков в придачу затолкали.
— Повтори, — черноглазый произносит громче, и руки упираются в стену по обе стороны от узких плеч.
Молчание на несколько секунд затягивается, густеет. Мичи как-то судорожно выдыхает и подчиняется, проговаривает вновь быстро и почти неслышно:
— Не хочу, чтобы тебя снова отстранили.
Майки короткими ногтями гребаные обои, которые уже давно сменить надо, царапает и необдуманно кричит в ответ:
— А я не хочу снова обрабатывать твои блядские раны!
Такемичи вновь молчит и сильнее жмурится, лишь бы чертовы слезы не полились, пожалуйста, только не сейчас. Шею горячее дыхание щекочет обжигает, а в груди что-то неприятное разливается. Словно вскипевшая вязкая смола. Заменяет кровь и лимфу, бурлит и, кажется, вот-вот взорвется, черными ручьями вытекая из голубых глаз.
Майки не так уж и редко злится, но впервые что-то подобное своему мальчику говорит. Осекается сразу же, но все равно поздно уже. Его чертова забота порой до абсурда доходит. И доводит до тихого всхлипа, дрожащих плеч и бешеного сердцебиения.
— Скажи мне, — чеканит каждое слово и подходит вплотную, не оставляя меж их телами и миллиметра свободного пространства, — кто это сделал с тобой.
— Я в порядке, — новый всхлип и тихое шипение сквозь сжатые зубы с потрохами эту наглую ложь выдают.
Бесит. Как же, сука, бесит!
Упрямый, как и сам Майки, так еще и до абсурда добрый. Но разве не за это полюбил? Плевать. Сейчас важным было лишь услышать гребаный ответ. А еще взглянуть в ясное летнее небо его глаз.
— Ну же, Такемучи, — снова переходит на шепот и мягко опускает ладони на плечи парня, чуть сжимает, поглаживает, — я должен знать.
Но снова тишина и отрицательное покачивание головой.
Вот бы сжать эти худые руки и хорошенько встряхнуть упрямца, вновь прикрикнув на него. Да только кроме слез Сано этим более ничего не добьется.
— Пожалуйста, — шепчет и вжимается колючими губами в блядскую венку, что ему покоя не дает.
Обещает себе все же спиздить у Эммы какую-то сладко пахнущую гигиеничку и скользит ладонями по рукам голубоглазого, все сильнее желая эти самые голубые глаза увидеть. Подцепляет пальцами жесткие лямки и буквально срывает сумку с плеча, как тот вор на ночной безлюдной улице. Тетради с неприятным грохотом высыпаются на пол, ведь замок уже давно сломался, а отнести сумку Мицуе все никак времени не было. Сейчас уже и нести нечего, легче новую купить.
А еще, пожалуй, легче было бы смириться и, крепко сжав тонкую ладонь, наконец-то утащить Мичи в теплый душ. Потому что ему нужен чертов теплый душ, антисептик, вонючая мазь и несколько пластырей — забота ему нужна, трепет и нежность, которые могла бы подарить милашка Хина. Но Мичи так опрометчиво выбрал себе придурка, что злится, прижимает его к стене и осыпает шею колючими поцелуями. Гигиеничку все же придется спиздить, но сперва…
— Хотя бы посмотри на меня.
И снова отрицательно головой вертит, а Майки крик еле сдерживает. Гладит острые плечи и дает себе еще одно обещание: пристально следить за питанием своего мальчика и, если повезет, научиться готовить. Дракен, конечно, ржать, как конина будет, но после обязательно рядом возле плиты встанет, ведь Эмма тоже вкусненькое любит, да и пиздюлей от Мицуи как-то в одиночку получать не хочется.
Но это тоже потом все будет.
Майки облизывает губы, чтобы хоть как-то смягчить их, и оставляет едва ощутимый поцелуй на подбородке, ведет влажную дорожку вдоль линии челюсти, осторожно обводит языком небольшую царапину и тихо выдыхает на ухо:
— Я же не отстану.
Прихватывает губами мочку уха, тянет вниз, вызывая волну мурашек и немой вопрос, что так и останется без ответа валяться в дальнем углу сознания: «что он, блять, делает?»
Ведь Майки и сам не знает. Просто в какой-то момент прикосновения стали более настойчивыми, а школьную форму с Мичи снять — и поскорее — захотелось не потому, что она грязная, а чтобы просто иметь возможность прикоснуться к бархатной, пусть и усыпанной мелкими белыми шрамами, коже. И от мысли, что теперь этих гребаных шрамов больше станет, вновь закричать захотелось.
Кое-как все же удалось сдержаться. Почти. Ведь по-прежнему холодные ладони теперь комкали край белой рубашки, выдернув ее из штанов. Зато Ханагаки перестал стоять столбом. Ухватился за запястья Майки и удивленно распахнул глаза, опустил взгляд. И следом опустил руки, едва заметно кивая.
Крышу сорвало от подобной покорности.
Пуговицы звонко посыпались на пол. Мицуя их обязательно убьет за подобное, но чуточку позже. Когда Манджиро хмуриться перестанет, изучая россыпь новых гематом на юном теле.
И никаких ругательств мира ему не хватит, чтобы хоть отчасти свою злость ярость выразить. Его мальчик… его любимый ангел сейчас выглядел, словно побывал чьей-то боксерской грушей. Черные глаза встретились с голубыми, все такими же, блять, упрямыми и наполненными слезами, которые никак не прольются.
— И не проси… — Мичи слабо улыбается и как-то робко касается плеча своего парня. Румянец на щеках внезапно ярче становится. — Лучше просто поцелуй меня.
Слышать подобное от него… наверное, все эти наркоманы меньший кайф от желанной дозы получают, нежели Майки в те редкие моменты, когда Ханагаки что-то просит у него. И это ведь всегда что-то абсолютно невинное было: объятия, помощь с домашней работой или уборкой. А теперь… поцелуй. Сано улыбается так, что даже глаза закрываются, все же поднимается на носочки и тянется вверх. Осторожно лижет свежую ранку, кладет руку на шею Мичи, перебирает короткие волосы на затылке и целует. Сперва почти невесомо, чтобы не навредить, но его мальчик навстречу льнет, и соприкосновение губ становится ощутимее. Едва заметные движения ускоряются.
Такемичи уже двумя руками за сильные плечи держится, чуть трется обнаженной грудью о домашнюю футболку Майки и болезненно шипит время от времени, но все никак не отстраняется. Да и зачем? Они друг другу кислород заменяют, и плевать, что легкие уже объяты пламенем — парни просто чуть замедлятся, примутся шумно втягивать воздух и даже приоткроют глаза, чтобы вскоре вновь зажмуриться и с двойным рвением продолжить ласки.
И в какой-то момент — спустя то ли пару минут, то ли несколько вечностей — Манджиро своим стояком вжимается в пах Мичи и так беззастенчиво трется. И отвешивает себе чертов ментальный подзатыльник и еще несколько сильных ударов по ребрам, ведь его мальчик какими-то уродами избитый и самим же Сано напуганный. Его, черт возьми, надо просто крепко, но бережно обнять, отмыть и обработать все эти ебучие ссадины и синяки, а не зажимать у стены в прихожей.
Но, блять, этот тихий скулеж, когда Манджиро вновь касается любимых израненных губ, буквально с ума сводит. Это как гнать по скоростной автомагистрали, выкручивая газ на максимум, и внезапно заметить позади еле виднеющуюся тонкую полосу тормозной жидкости. А впереди крутой поворот. И обрыв.
И напоследок развивается максимальная скорость — язык настойчиво толкается в рот. И Мичи скулит громче. Рассеченная губа болит от малейшего движения, тонкая корочка трескается, и вновь идет кровь. Стекает по подбородку, размазывается меж двух лиц и попадает на язык. На это так удивительно плевать. Они просто целуются. Глубоко, мокро, со всеми этими причмокиваниями и рваными вздохами. Выгибаются навстречу, почти бессознательно трутся друг о друга, стонут прямо в губы, хаотично руками хватаются за плечи, бедра, лица. Да и вовсе их ладони, кажется, отдельной жизнью живут: гладят, ласкают, забираются под одежду, изучают давно изученные изгибы.
Остановиться бы… вот прямо сейчас — еще разок обвести языком контур припухших алых губ, толкнуться вглубь, сходя с ума от горячей влаги, ответных движений и тихих стонов, — и можно отстраняться.
Но чертов Такемичи определенно большего хочет. Призывно расставляет ноги шире, за бедра тянет Майки на себя и еще громче стонет в поцелуй. Посасывает язык и во всю имитирует толчки, трется о пах и бедра Майки, приоткрывает затуманенные возбуждением глаза и, чуть отстранившись, смотрит так умоляюще, что еле удается остатки здравомыслия сохранить. Черноглазый слишком хорошо этот взгляд-«еби-меня-полностью» знает. И так же прекрасно знает возможности своего вечно перевозбужденного организма.
— Нет, — чеканит Сано и прикладывает ладонь к уже раскрывшимся для ответа губам. — И только попробуй сказать мне, что ты в порядке.
Он несильно на один из синяков пальцами давит, вызывая тихое шипение, и приподнимает брови, мол, видишь, я прав. Потому что больно. Смотреть и касаться, скользить языком по этим отвратительным цветам насилия и параллельно расстегивать свои и чужие штаны, путаясь в завязках и ремне. Сано громко выругался, когда наконец-то стянул с Мичи школьные брюки разом с бельем, оставляя их телепаться где-то в районе колен и следом стягивая свои спортивки.
Воздух, оказалось, был не такой уж и горячий, что вызвало новую волну ругательств и тихий смех, которые прервались громким стоном в унисон от соприкосновения влажных головок. И они вновь соприкоснулись губами, лишь движения теперь более рваные были. Просто толкались навстречу языками и бедрами, терлись губами и членами, пачкая лица слюной, а тела выделяющейся смазкой. Руки снова не могли свое место найти, то в волосах путаясь, то плечи сжимая до легкого покраснения, то бедра.
Сознание постепенно уплывало, оставляя место распалившейся страсти и все усиливающемуся желанию, ведь простого трения ужасно недостаточно было. А еще ужасно не хотелось отстраняться от Мичи, но все же пришлось, иначе попросту не получилось бы протиснуть руку меж разгоряченных тел и обнять ладонью возбужденные члены.
Ханагаки вновь начал дрожать. Но на этот раз не от страха и старательно сдерживаемых слез, которые все же полились по покрасневшим щекам. Просто было приятно. Так приятно, что даже боль, тугими бинтами обвившая тело, понемногу стала отступать. Голубоглазый вцепился в плечи Майки и толкнулся в его ладонь, что сильнее сжала их возбуждения. Большой палец поочередно проходился по истекающим смазкой головкам, чуть надавливая и смешивая их предэякулят, растирая его по всей длине, дабы было проще двигать рукой.
И снова поцелуй. Мокрый и быстрый, ведь утяжелившееся дыхание мешало нормально губами шевелить, так еще и Сано второй рукой мягко водил по обнаженному торсу, осторожно лаская и порой ненадолго задерживаясь на затвердевших сосках. Губы скользнули на щеки, слизывая соленые дорожки все не останавливающихся слез. Смазанный поцелуй в изувеченную скулу совпал с чуть ускорившимися движения рукой и сильно зажатым меж пальцев соском, от чего с протяжным стоном Мичи запрокинул голову. И глухо ударился затылком о стену.
— Осторожнее.
— Быстрее.
Выдохнули одновременно, и снова смех утонул в стонах, а стоны — в поцелуях. Коротких и рваных, скользящих по всему лицу и с привкусом соли и металла. И тонкие пальцы до ноющей боли сжали плечи Майки, которому вновь пришлось отнекиваться на очередные просьбы о большем. А все потому, что Сано попросту не умеет сдерживаться и останавливается обычно, лишь когда последние силы из своего мальчика вытрахает и приходится на руках нести в душ полубессознательное тельце. Мичи никогда его за это не упрекал, только крепче обнимал подрагивающими руками и без разбору шептал ему всякий милый бред. Но сейчас он действительно не в состоянии был, пусть и желал большего, пусть и сам Майки того же желал: окончательно избавить голубоглазого от одежды, оторвать его от пола, заставляя обвить ногами свою талию…
Пришлось широко распахнуть глаза, отгоняя непотребные мысли. Мичи избитый. Вздрагивает время от времени из-за слишком резких движений или нечаянно грубых прикосновений и хмурит брови, но все продолжает тянуться навстречу и просит ускориться. Хоть немного, просто чтобы волна жара накрыла с головой, тягучей, словно ванильная карамель, усталостью смывая этот день.
И Майки послушался. В невесть какой раз облизал раненую губу и спустился влажными поцелуями на тонкую шею, совсем немного, чтобы и малейшего следа не осталось, прикусывая молочную кожу. Движения вверх-вниз наконец-то стали быстрее, и плевать, что запястье уже начинало ныть. Абсолютно на все поебать, когда Мичи свою подрагивающую руку тоже вниз тянет и переплетает их пальцы. Его ладонь всегда теплая — удивительный контраст, подводящий к краю.
Мелкая дрожь, тихие стоны, глаза за опущенными веками закатываются от удовольствия, что стремительно нарастало, скручиваясь тугим узлом внизу живота. Вновь глухой звук удара о стену, Мичи выгибается, приподнимаясь на носки. Он не стонет даже — скулит негромко, но долго, сильнее ладонь сжимает, от чего Манджиро шипит и царапает зубами чужую шею. Горячее семя попадает на животы и по-прежнему сцепленные в замок руки, что лишь благодаря Майки двигаться продолжают. Вверх-вниз и еще немного ускориться. Оставить поцелуй на плече и вздрогнуть, когда теплая ладонь зарылась в волосы, лениво перебирая мягкие пряди. Слух негромкое бормотание ласкало. Сано медленно плавился, превращаясь в свой любимый ванильный пломбир, и неосознанно сжал зубы на острой ключице, когда тело начали пробивать долгожданные судороги.
Мичи все продолжал что-то нашептывать парню на ухо, но слова так и не долетали до разомлевшего сознания. Они еще какое-то время просто стояли, слабо обнимаясь, восстанавливали дыхание, успокаивались. Мысли постепенно становились более осознанными, а взгляд вновь сфокусировался на ярких гематомах.
— Так ты скажешь?
И Майки даже ответа ждать не стоило. Он и без того его знал прекрасно, но Ханагаки все равно тихо, но твердо произнес:
— Нет.
И все продолжал безмятежно гладить по волосам утробно зарычавшего парня. Сано устало уткнулся взмокшим лбом в плечо Мичи и вытер уже подсохшую сперму, что неприятно кожу стягивала, прямо о свое бедро. Похуй, все равно они сейчас в душ отправятся. Может, расслабившись в горячей воде, голубоглазый упрямец все же ответит. Или уже когда будет недовольно шмыгать носом, сидя на коленях Майки, пока тот каждую его ранку обрабатывает. Или же за наспех приготовленным ужином. Или…
Но даже засыпая на крепкой груди, Мичи так и не признался, а у Манджиро попросту уже сил не было злиться.
***
Такемичи вышел со школы и сразу же выцепил взглядом блондинистую макушку. Майки с довольной улыбкой сидел на своем байке и приветственно махал рукой, зовя к себе. Голубоглазый лишь демонстративно устало вздохнул, всеми силами пряча ответную улыбку, удобнее перехватил одолженную у Дракена сумку — Ханагаки даже думать не хочет, чем Сано угрожал своему другу, что тот с утра пораньше с недовольной миной стоял на его пороге со своей запасной сумкой — и чуть ли не бегом преодолел школьный двор.
— А почему это ты такой хмурый? — Майки смеется заливисто, глядя на сведенные к переносице брови, и тянет руку навстречу.
— Тебя отстранили, — Мичи безуспешно пытается придать своему голосу недовольство. — Снова, — и, выждав несколько секунд, все же сжимает вечно холодную ладонь своего парня.
Ну вот как на него злиться, когда он светится ярче полуденного солнца и так легко и радостно выдыхает:
— Похуй.
Ханагаки может только сильнее сжать его ладонь со вновь сбитыми костяшками и пристально смотреть на парня своими озерцами. Черт его знает, как Майки узнал и когда вообще успел, но с самого утра все в школе шептались лишь о том, что Сано снова избил группу старшеклассников, без особых усилий отправив их на больничные койки. Безусловно, приятно, но Мичи все равно не мог перестать переживать, ведь… вдруг однажды Манджиро не отделается обычным отстранением от занятий? Вот он и молчит постоянно, пока Манджиро бесится. И молчит, когда он все же расправляется с обидчиками, потому что все равно ничего нового не услышит.
— Никто не смеет безнаказанно вредить тебе, — Майки по одному лишь задумчивому взгляду понимает, о чем его мальчик вновь задумался. Улыбается ему ободряюще, мол, ничего со мной не случится, и тянет за руку. — Так ты залазишь?
Мичи поднимает на него чуть усталый взгляд и наконец-то улыбается широко. Выдыхает негромкое «придурок» и перекидывает ногу через сидение, удобно устраиваясь позади своего парня. Крепко обвивает руками его как и всегда обнаженный торс и кладет голову на плечо. Шипит сразу же, ведь уже успел забыть о свежем синяке, но привычно терпит и лишь сильнее вжимается щекой. Придвигается как можно ближе и закрывает глаза, когда раздается рев мотора.
Все же из них двоих лишь Майки злиться умеет.