у чанбина в жизни полный пиздец. и сил нет, как хочется скинуть все это на подростковый максимализм. только вот он, увы, уже не подросток.
со часто видел на просторах интернета, кишащего, наверное, вечность «жизненными» цитатами то там, то здесь, видел на потертых страницах книг, которые читал еще когда-то в школе, одну и ту же заезженную до невозможности реплику. жизнь — это череда белых и черных полос. на жизнь чанбина, думает он, белой краски не хватило, очевидно. объяснить по-другому просто не получается, потому что изо дня в день, из года в год он шагает по вымазанной едко-черным дороге, сначала уверенно и гордо, а позже тонущий в чем-то жидковато-вязком: сначала по колени — теперь по самое горло, тяжело дыша и отчаянно хватая спертый воздух губами. чанбин тонет в этой безысходности, которой конца не видно. и хоть бы кто руку подал.
в очередной раз, только открыв от неспокойного сна глаза, зарывается лицом в подушку, хватаясь за короткие, засаленные волосы, и застывает в немом крике.
невыносимо.
не до скрипа в зубах болезненно — просто невыносимо.
чанбин хочет биться головой о стену, когда встает с кровати, или о небольшой и так хлипкий деревянный стол на кухне, когда заваривает дешевый чай, купленный когда-то по акции; хочет разбить головой зеркало в ванной — лишь бы больше не видеть исхудавшее лицо и болезненно-красные глаза от недосыпа. но он всего лишь закидывается всевозможными антибиотиками, гора которых разбросана прямо рядом с расправленным диваном, и спешит в университет.
//
когда чуть ли не каждый третий однокурсник спрашивает, мол, зачем в очках приперся — на улице дождь идет уже второй день, чанбин почти срывается, но сил хватает только на то, чтобы ускорить шаг, отчего в голове все будто прыгает вверх-вниз, отзываясь резкой болью в голове и разливаясь слабой волной по мышцам.
хочется убежать, спрятаться, содрать — пусть даже вместе с кожей — всю эту боль, вросшую в ослабшее тело мощными корнями. хочется кричать и плакать, ведь это невыносимо. все это: чуть ли не круглогодичная боль в голове и жизнь, от которой к двадцати годам устал неимоверно — невыносимо.
чанбин поправляет солнцезащитные очки на переносице, боясь, что те спадут хоть на миллиметр, а темные плотные стекла перестанут защищать от внешнего света и немного — сложно признать, но — уютной изоляции. глаза от света режет так, что те слезятся, а чанбин трет и трет их, делая опухшими и красными вдвойне. от малейшего звука, будь это проезжающая за окном машина или даже уставший вздох рядом сидящего однокурсника, ломает и трясет. со вздрагивает, морщится от головной боли и думает, какие же херовые жрет он антибиотики, потому что те так же херово действуют.
//
чанбин выходит из клиники заебанный морально и физически, трет окоченевшие ладони и ежится — надо бы начать носить одежду потеплее, проносится в голове, через пару дней ноябрь. но каждый день он хватает с хилой вешалки затасканную черную толстовку и совсем забывает найти куда более подходящие под сезон вещи.
доктор говорит, что скоро отпустит, выписывает новые таблетки, советует во время приступов соблюдать постельный режим. и чанбин смеется, пересчитывая оставшуюся после приема мелочь — на проезд должно хватить. скоро отпустит. все так говорят, но с каждым годом приступы все чаще и дольше, а сил на нормальное существование все меньше и сейчас застряли где-то между нулем и минус единицей.
со чанбину так хуево, кто бы знал, но тот все еще неплохо держится, снова поправляя все время съезжающие очки. правда, те слетают, когда того сворачивает пополам за углом этой самой клиники. со прощается с недавним завтраком, но ведь так надо, верно? скоро отпустит, чанбин, скоро отпустит. так врач сказал.
у со болит все тело и лихорадит не на шутку, и, может быть, дело уже совсем не только в новом приступе. да, пора бы перестать ходить в одной толстовке, думает он — а потом в глазах темнеет и становится уже все равно.
//
чанбин секунд десять пялится в светло-серый потолок, пытаясь понять: где он, как он и кто он. в голове так пусто, и впервые за пару недель черепную коробку не распирает от пульсирующей боли.
со пытается вздохнуть и тут же морщится от едкого запаха медикаментов, эфемерно рассеянного по всему помещению. снова больница, понимает чанбин, и пытается подняться.
— эй, парень, ты как?
напротив сидит незнакомый брюнет. чанбин замечает, что у того в руках его толстовка — вся грязная и мокрая, но парня, кажется, это вовсе не смущает.
— где я? — чанбин смотрит по сторонам, окончательно понимая, что да, со чанбин, ты снова куда-то вляпался.
— увидел тебя, когда проходил мимо, — незнакомец пожимает плечами и мнет в руках влажную одежду со. — вызвал скорую, и тебя отвезли в ближайшую больницу.
— мне домой надо.
— в зеркало себя видел? выглядишь хуже трупаков из ходячих мертвецов.
— волнуешься что ли? — чанбин пытается ухмыльнуться, но выходит хреново, как и ожидалось.
— нужен ты мне. — незнакомец кидает чанбину его толстовку. — ну, раз ты живой, то мне, если честно, тоже домой надо.
чанбин думает, что неплохо бы поблагодарить его вообще-то. если бы не этот парень, черт его знает, сколько бы он еще провалялся на промерзшем асфальте рядом с ненавистной клиникой.
— эй, спасибо? — со чешет затылок. — а как звать тебя?
— хенджин.
хенджин. он тоже, вероятно, хочет спросить имя чанбина, но в палату забегает медсестра, бормочет о том, что друзья еще успеют поговорить, выталкивает хенджина из палаты, а тот успевает неловко помахать рукой и улыбнуться. девушка открывает окно, и октябрьский воздух моментально пробирает до костей; говорит, что больному нужно переговорить с врачом о дальнейшем лечении, но чанбину, по правде говоря, становится уже все равно, когда за хенджином закрывается тяжелая дверь.
//
у чанбина переутомление и температура под сорок из-за где-то подцепленного гриппа. и тот даже дает передохнуть себе недельку, забивая на университет и подработку. приходится тяжело, скорее больше морально. со грызет совесть и стыд, но каждый раз пытаясь отвязаться от захлестывающих чувств, он только в очередной раз валится на диван, который скрипит под ним просто отвратительно, и поправляет на лбу смоченную ледяной водой повязку.
со чанбин не боится быть слабым, и стыдно ему отнюдь не от этого. но полтора года назад, переезжая в другой город из-за учебы, шагая в манящую неизвестность, от которой под ребрами все сжимается, он сделал для себя одну четкую установку: не проебываться. на словах довольно просто, думал он, а на деле вышло немного иначе. со учился, и довольно неплохо, нужно сказать, не пропускал занятия. немного освоившись в новом городе, даже пошел на работу, ибо родители платили за его обучение просто бешенные деньги. чанбин ненавидел чувствовать себя обузой, а уж тем более обременять кого-то для него было одним из кругов личного ада. он трудился, очень трудился, и сначала все шло даже совсем неплохо, ровно до тех пор, пока не начались головные боли. и как бы чанбин не старался, он, черт, проебался.
проходит неделя не особо желанного отдыха, а после месяц, еще и еще один. и нужно отметить, проходит время быстро и легко из-за отсутствия приступов. чанбин почти не пьет таблетки и почти не чувствуют себя расхитителем кошелька родителей. а за окном уже промчалась первая неделя февраля, и наступление весны чувствуется все острее и острее. у со даже не отвратительное настроение, и темных мешков под глазами почти нет. чанбин становится чуточку активнее, и в голове иногда проскакивает совсем быстро, что с тобой стало, со чанбин, этот кто-то точно не ты. когда-то отгородившийся ото всего мира чанбин, вечно одинокий и неприступный чанбин пытается в социализацию. он пробует новые вещи на вкус — яркие и сочные, как июльская ароматная клубника, совсем не похожие на его устоявшийся стиль жизни, но от того и приятные. он знакомится с одним из однокурсников, чаном, и это одно из самых приятных знакомств, думает чанбин, которые у него когда-либо были. чан правда заботится о со, относится так тепло и трепетно, что тому становится немного не по себе. неужели можно относиться так к людям, ничего не требуя взамен и не используя в личных целях? чан не лезет в его жизнь, может, самую малость и ровно столько, сколько чанбин ему позволяет. а еще у него столько безумных и ярких в мыслей в голове, что иногда стоит задуматься, как он еще не взорвался от такого количества информации. у бана своя небольшая звукозаписывающая студия где-то на конце города, где они с джисоном — он обещал их с чанбином непременно познакомить — проводят чуть ли не все свое свободное время, придумывая новые тексты, и чанбин восхищается и совсем немного завидует по-доброму, потому что сам лет до шестнадцати увлекался рэпом, пока его не застали экзамены, поступление и дальнейшее нелегкое обучение.
чан становится поддержкой и опорой, совсем непривычно, но чанбин правда рад. иногда тот активный до такой степени, что со едва ли за ним поспевает. бан нередко таскает его по клубам, хотя чанбин не особый любитель, да и уже вошедшая в привычку неприязнь громкой музыки давит немного сверху. но порой бан чану отказать просто невозможно, и чанбин сдается.
//
как-то раз чан застает чанбина прямо перед выходом из универа. тот уже пересчитывает мелочь и опасается, как бы не опоздать на и так редко ходящую маршрутку.
старший незаметно подбегает сзади и крепко обнимает друга, а все деньги благополучно летят на еще влажный асфальт.
— просил же не делать так, — чанбин бурчит, даже не оборачиваясь. в голове нет ни малейшего сомнения, что это мог бы быть кто-то другой, если не чан. чанбин бы не позволил, а другие — не решились бы.
— кто-то опять не в настроении. — кристофер треплет со по волосам и, добавляя шаг, равняется с ним.
— просто устал.
— просто устал, — чан вздыхает. — работаешь сегодня?
— не, выходной, — со жмет плечами и закидывает грязные монеты в карман. — у тебя какие планы?
— у тонсэна сегодня день рождения. мы не виделись уже года два, если не больше. я наконец смог выбраться и пойду щипать этого засранца за уши. — чан улыбается как-то грустно даже и поправляет сваливающийся капюшон. — кстати, можешь пойти со мной.
//
чанбин все еще не любит большие скопления людей, потому что привык вот так: один на один с собой по жизни, нога в ногу с одиночеством. и неожиданно ворвавшийся в его жизнь бан чан хоть и сделал значительные изменения в жизни младшего, но частички прошлого так сильно прирослись и отпускать уже не хотели. никогда.
со шагает быстро, еле как успевая переступать через мутно-серые лужи и стараясь не особо отставать от старшего. идти хоть и не так далеко — как бан сам говорил — но время уже поджимает.
на улице темным-темно, а массивные темно-серые тучи вновь нависают над городом. скоро снова начнется ливень, думает чанбин, и тянет на себя тяжелую дубовую дверь. вдалеке слышится гром и сверкают молнии — ливнем сегодня они точно не отделаются.
внутри пахнет деревом, ванилью и свежесваренным кофе. и чанбин облегченно выдыхает, когда впадает в объятия тихой несуетливой атмосферы места, где спокойно и время, кажется, остановилось. людей совсем немного, но вовсе не потому, что они пришли в богом забытое кафе, просто открылось оно совсем еще недавно, чан говорил это по пути, но чанбин вспоминает только сейчас.
бан уже крепко обнимает худощавого парня, а у того маленькие ямочки на впалых щеках и кристальные капельки скопились на краях глаз. со даже пленяет лучезарность младшего, и он улыбается уголками губ.
именинник — чонин, как выяснилось — совсем не против гостя в лице со чанбина, хоть тот пришел и без подарка. может, это все напускная вежливость, присущая каждому второму, а, может, этот ребенок и правда такой добрый. и почему-то чанбину хочется в это верить.
все знакомятся, и ведут себя с друг другом так мило, так приторно, что даже тошнит. но чанбин, как бы не пытался, чувствует себя не в своей тарелке. не потому что люди плохие или этот чертов кофе, который чанбин не пил уже сотню лет. сам со здесь как будто лишний и неправильный. чужой. так сильно отвык от общества, что ни он его не принимает, а оно само выталкивает обратно в душащую пустоту, словно твердя, там твое место, со чанбин, и нигде больше. он сидит в легкой прострации, не двигается и, кажется, даже не дышит, пытаясь раствориться в воздухе и наконец отмыть от себя колючее напряжение. сидит и вздрагивает, когда в голове словно по щелчку где-то на подкорках сознания раздается громкое «хенджин». оно разрывает тишину и лапами хватает его уязвимое тело, заставляя рыться в голове и пробуя это «хенджин» на вкус — такое отдаленно знакомое. хенджин, хенджин, хенджин. со оборачивается и думает, такое бывает вообще?
он вспоминал его не раз, и каждый гложило чувство какой-то незаконченности: толком не поблагодарил, толком не поговорили, толком не познакомились. у них с хенджином вообще толком ничего не вышло; он даже толком чанбину не запомнился. но сейчас со был уверен, что это именно тот хенджин, что сейчас стоит за барной стойкой, тот придурковатый парень, который зачем-то вместе с ним поехал в клинику и ждал хер знает сколько времени.
чанбин шепчет чану, что отойдет ненадолго, и идет прямиком к хвану. они не друзья с ним и даже не знакомые, и со не знает, кто они друг другу на самом деле.
— хенджин? — чанбин осторожно облокачивается на деревянную перекладину, и внутри все сжимается и падает куда-то вниз, когда его глаза встречаются с парой непонимающих хенджиновых. и на что ты надеялся, со чанбин, что он вспомнит тебя?
хенджин чешет затылок, а после расплывается в широкой улыбке.
(узнал?)
— привет, парень, имени которого я до сих пор не знаю. — хенджин снимает с себя белоснежный фартук и складывает вчетверо на маленькой полочке снизу. — как ты чувствуешь себя?
— не так плохо, знаешь ли. чанбин, кстати.
— чанбин, значит. приятно познакомиться?
— приятно.
//
они гуляют долго, почти до ночи, несмотря на разыгравшийся ливень. пока все бегут домой с работы, поскорее запрыгивая в свои уютные квартиры и закутываясь в мягкие пледы, эти двое неспеша шагают по одиноким узким улочкам, прячась под огромным зонтом хенджина.
чанбин угощает хвана карамельным мокко, думая про себя, как тот вообще может пить такую ужасно приторную гадость. а хенджин смеется, мол, покупаешь мне кофе в кофейне, в которой, я собственно, работаю? но он не против, совсем даже наоборот.
хенджин всего на год младше, но от этого его жизнь ни разу не легче чанбиновой. выпускные экзамены, заморочки с поступлением — хвану правда нелегко. а еще девушка недавно бросила, но ему это кажется такой мелочью, что старший даже немного теряется.
— так, значит, поступаешь в другом городе?
— родители говорят, что ловить здесь нечего, — хенджин накидывает капюшон темно-зеленой толстовки, а из-под той торчит белоснежная рубашка. и выглядит, если честно, бредово, но чанбину нравится? — хотят, чтобы учился на юриста. иди по стопам отца, хван хенджин, ведь прибыльно.
со морщится.
— родители, родители, родители. а чего хочешь ты, хенджин?
— я? не знаю.
— знаешь, ты не обязан делать то, что тебе говорят родители, только чтобы в их глазах не упасть в статусе примерного сына. это твоя жизнь, хенджин, только твоя. и только тебе решать, как жить, понимаешь? так хочешь быть юристом или тебе просто все равно? неважно. родителям ты угодишь и, может быть, обществу тоже, но тебе со всем этим жить. это угнетает со временем, знаешь, когда живешь будто не своей жизнью; когда знаешь, что мог бы иначе, но ничего для этого не делаешь.
— я иногда не могу выбрать между мятной и вишневой жвачкой, знаешь, стою у кассы минут пять как идиот. а мне говорят выбрать профессию, с которой придется жизнь связать. это так страшно, черт возьми. и я часто думаю, что лучше вот так: просто плыть по течению, а там свыкнусь со временем.
— идиот, раз так думаешь. у тебя почти полгода в запасе, достаточно внушительный срок, чтобы определить себя.
— может быть.
— просто не повторяй моих чужих ошибок, ладно, мелкий?
//
чанбин приходит к нему четыре-пять раз в месяц, когда нет работы. после университета забегая сразу в уже полюбившуюся кофейню и заказывая «кофе покрепче» — не разбирается во всех этих замудренных названиях, но хенджин еще ни разу не прогадал.
на хвана кричат, что тот отвлекается от работы, а он только извиняется и прожигает взглядом чанбина, который, как хенджин считает, сам виноват в некомпетенции младшего.
они видятся не так часто, но иногда даже выходит погулять пару часов в неделю; ходят в парк кормить уточек, только потому что хенджин просит, и отказать ему невозможно. чанбин вздыхает, называет того ребенком, но все равно соглашается. а еще хенджин любит колесо обозрения до одури, на котором у со все кости пробивает от страха, но тот виду не подает, конечно. хван хенджин смеется так громко и заразительно, и чанбин даже как-то раз незаметно записывает его смех на диктофон и, валяясь вечером на диване, улыбается во все тридцать два. ты определенно ненормальный, со чанбин, похож на ебаного сталкера — но снова включает единственную запись, имеющуюся на телефоне, которая идет от силы секунд шесть.
у хенджина маленькая родинка под глазом и ямочка на левой щеке — красивые, думает чанбин, наблюдая за младшим, пока тот работает. хван хенджин сам по себе весь красивый, от и до чертово искусство. и со рад, что удостоен возможности наблюдать за этим искусством хотя бы чуточку больше, чем раньше.
пока не наступает начало мая. хенджин уходит с работы к репетиторам и с головой погружается в учебу. у хвана темп жизни увеличивается вдвое, что еще пару месяцев, и он согнется где-нибудь за углом дома, тяжело дыша. у парня в голове красным горит бегущая строка «выпускные экзамены», а еще родители давят сверху с вечными вопросами. и хван хенджин так заебался, если честно.
на другом конце города чанбин четвертый раз за день закидывается таблетками и снотворными, чтоб хотя бы на пару часов отключиться от реальности и не хвататься за голову; он пропускает все звонки хенджина, когда тот только вернувшись домой с дополнительных, валится без сил на кровать и набирает чанбина. со телефон в руки и не берет даже, а младший так изводится, надумывая себе куда больше, чем следовало.
хван начинает волноваться, когда становится проигнорированным в пятый, в шестой, в седьмой раз, но мало ли что и откладывает телефон в сторону. до чанбина не достучишься, как бы не пытался, если он сам этого не захочет. хван хенджин настырный малый и сдаваться не собирается, но каждый раз, слыша на другом конце города холодный голос автоответчика, внутри все сжимается, и хенджин почему-то чувствует себя брошенным.
//
чанбин приезжает в середине июня, на следующий день, после того, как у младшего проходит последний экзамен. у того вид болезненный настолько, что хочется уложить в кровать и дать отоспаться хотя бы пару дней. но в противовес на похудевшем лице широкая улыбка и бутылка шампанского в руке.
— не забыл еще меня, а, мелкий?
хенджин обнимает крепко-крепко, что еще немного и задушит растерявшегося парня. сердце стучит так быстро и норовит вот-вот проломить все ребра к черту, а внутри все переворачивается от радости. вот он — чанбин — стоит прямо перед ним, живой, правда уставший неимоверно и все так же пахнущий мятными леденцами и совсем немного каким-то медикаментами.
со похлопывает свободной рукой младшего по спине и утыкается носом тому куда-то в шею. такой теплый, родной, хочется прижать к себе ближе и не отпускать больше никогда.
— я тоже скучал.
//
у хенджина комната забита комиксами, фигурками марвеловских героев, задачниками и виниловыми пластинками. а еще стены увешаны плакатами и рисунками (и стоит сказать, хенджин рисует весьма неплохо). сборник всякой важной всячины и не особо. кажется, здесь забита каждая маленькая полочка, не оставляя даже сантиметра свободного места, но эта заполненность совсем не создает видимость беспорядка — напротив, все выставлено будто по линейке, аккуратно и ровненько. у чанбина даже сердце замирает.
они лежат под освещением одной только зеленой неоновой ленты; на фоне играет что-то из инди-рока, но чанбин не зацикливается особо и обнимает младшего, когда тот кладет голову на его плечо. тот, как оказалось, пить совсем не умеет, и после третьего бокала его уносит. хван хенджин такой ребенок, думает со, и ставит пустые бокалы на стол.
— чанби-и-и-н. — смазано-пьяно тянет хенджин и, переворачиваясь на спину, укладывается к тому на колени. перед глазами плывет самую малость, но тот все еще видит сосредоточенный на себе взгляд. глаза в глаза, что дыхание перехватывает.
чанбин гладит младшего по чуть влажным волосам, убирая отросшие пряди со лба и зачесывая руками назад. у хенджина пунцовые щеки от опьянения и веселый взгляд. а еще он все время как нарочно кусает влажные точно такие же пунцовые губы, и со понемногу сходит с ума.
— ты нравишься мне, чанбин.
у хенджина лицо становится серьезным, а чанбин дышать перестает.
(и ты мне тоже, хенджин, так, блять, нравишься)
— ты пьян.
— и что теперь. пьяные чувствуют по-другому? или, может, думают не так? ты нравишься мне, чертов со чанбин, я чувствую так и трезвый, и пьяный. любой.
— завтра даже и не вспомнишь, что говорил мне такой бред. — у чанбина ладошки вспотели, и дышит он через раз. цепляется за это «ты пьян, хенджин», как за последнее спасение, последний глоток воздуха, перед тем как накроет волной. насовсем.
— бред? — хенджин подскакивает, и теперь всего в паре сантиметров от чанбина. так опасно близко, что со почти срывается, почти бросает все к чертям. — так ты считаешь, значит?
— я не считаю так. — чанбин качает головой и пытается смотреть хоть куда-нибудь: на потолок или на капитана-америку, который сверху так и прожигает своим неживым взглядом, или в окно, только бы не в глаза хенджину. потому что боится.
— да что за хуйня? определись уже.
чанбин хватается за хенджинов затылок и притягивает к себе резко; целует точно так же: скомкано, жадно и кусаясь. обнимает и тянет на себя еще и еще, пока хенджин не заваливается сверху. у хвана привкус мяты на губах из-за блядских леденцов чанбина, и воздух в легких кончается. а со зарывается пальцами в отросшие волосы, отводя голову назад, и целует острый подборок, выступающий кадык, облизывает губы и целует снова. не так напористо, чуть медленнее, что голова идет ходуном.
хван хенджин невыносим до невозможности. невыносим точно так же, как преследующие второй год чанбина головные боли — он в мозге заседает покрепче их и болит раз в сто сильнее.
чанбин отталкивает так же неожиданно, растерянно смотря на младшего, а после утыкаясь тому в грудь.
— прости.
— разве тебе есть за что извиняться?
— прости, что не могу дать тебе того, что хочешь. я не привык так и не привыкну, наверное. у меня силы на существование есть примерно на одну четверть. я на учебу хожу, потому что нельзя по-другому, а с людьми не контактирую — потому что так можно. так правильно. я неделями дома закрываюсь и видеть никого не хочу, даже тебя, понимаешь? тебе я нужен такой?
— совсем идиот о таком спрашивать?
— только нервы потратишь. хенджин, отпусти лучше. — а сам обнимает и щекой прижимается к ребрам и слушает, как бешено отбивает чужое сердце.
— ты умрешь? — у хенджина голос трясется, а у чанбина в груди щемит так, все по швам расходится и трещит, впуская в себя обжигающую пустоту.
— идиот, от такого не умирают, — со смеется тихо. — просто на всю жизнь, понимаешь? может, отпустит, а, может, и нет. это как игра в покер — чистое везение. и, как видишь, херовый из меня игрок какой-то.
— вот как.
//
— ну ты и уебок, со чанбин, — чан разваливается на скамейке рядом с общежитием и смотрит на друга. — таких эгоистов еще повстречать надо.
— в каком, блять, месте? я же как для него лучше делаю. чтоб придурок этот не страдал из-за меня. у него жизнь вся впереди, а если со мной свяжется, я его с собой на дно утяну.
— тебе ли решать, как для него лучше? этот придурок, как говоришь, уже страдает из-за тебя. может, даже больше, чем думаешь, потому что наговорил ему херни несусветной. ни себе, ни ему своей псевдожертвой не сделал лучше, сечешь? ты не чертова королева драмы, чанбин, ты не болен каким-нибудь раком. так хватит искать бессмысленные оправдания. ты не хотел, как лучше, ты просто боишься. в жизни все проще, чем думаешь: ты нравишься ему, он нравится тебе, так в чем проблема?
и чанбин, кажется, понимает, что единственная проблема здесь — он сам.
//
— привет. — чанбин улыбается неловко, смотрит себе под ноги, а поднять глаза не решается — потому боится увидеть в хенджиновых злость или ненависть, или безразличие. просто боится, что как раньше не будет.
— тебе как обычно? — хенджин поправляет маленький хвост на затылке.
— я поговорить вообще-то.
— тогда жди до окончания смены еще полчаса.
хван, вроде бы, совсем не злится или просто скрывает чертовски хорошо. но у со мурашки по всему телу пробегают, а сердце тянет болезненно. как раньше уже не будет?
//
— когда уезжаешь? — у чанбина руки в карманах в кулаки сжимаются от волнения.
— я разве не говорил? я здесь поступаю. на иллюстратора. я ведь и художку в том году закончил.
— не говорил. а родители что?
— родители, родители, родители. а чего хочешь ты, хенджин? — хван дразнится, а потом заливается смехом. — не в восторге, мягко говоря, но мне плевать.
— я рад, — чанбину совсем немного легче. — что послушал меня. я хоть и часто херню несу, но тогда правда дельные вещи говорил. я рад, хоть в чем-то помог тебе и хотя бы так немного сглажу вину.
— ты передо мной не виноват ни в чем.
— неправда.
— ты не виноват, что я, идиот, влюбился, а ты ответить взаимностью не можешь. — хенджин хмурится.
— я виноват, что ты влюбился в меня. ну, знаешь, — чанбин медлит, не решается, а потом посылает все и будь, что будет. — если хочешь, мы могли бы попробовать.
— почему?
— потому что я люблю тебя?
— не шути так надо мной, — хенджин ускоряет шаг, дышит рвано. сейчас бы убежать куда-нибудь далеко-далеко, спрятаться и не думать больше.
чанбин хватает младшего за рукав, тянет к себе и мажет губами куда-то в уголок рта.
— не шучу я, придурок ты мелкий, — поднимается на носочках и чмокает в нос. — я пиздец как люблю тебя, знаешь?
//
если жизнь — это череда белых и черных полос, то у чанбина она все так же вымазана тянущей чернотой. а хенджин белоснежной кляксой отпечатался где-то в сердце, расползаясь медленно и плавно к краями, заполняя от и до собой, душа и заставляя тянуться к губам, как за глотком свежего воздуха.
но чанбин совсем не против такого расклада, если честно.