mantichora

Когда Олег заглядывает в узкую темную комнатушку, он даже не особенно задумывается о том, что увидит. Конечно, весь отряд заметил, как Дракон целеустремленно тащит какую-то местную шлюху в пустой дом, но самое худшее, что Олег мог узреть — это Вадик, вколачивающий в старую кровать с сеточкой какую-нибудь смуглую девицу, а к такому зрелищу Олег как-то успел привыкнуть за мутное время совместной службы. Секс и смерть всегда где-то рядом, рука об руку.

Но вместо отрывистых девичьих вскриков и клокочущего, как у какого-то дикого зверя, рычания Вада Олег вдруг слышит тяжелую, гробовую тишину, которая давит на виски. Поначалу ему кажется, что он вошел куда-то не туда, дверью ошибся, и Олег, как приличный молодой человек, хочет извиниться перед пустотой и продолжить поиски проклятого Вадика… Но тут краем глаза засекает какое-то гибкое змеиное движение в углу, настораживается.

Темно тут, хоть глаз выколи; света из маленького окошка, занавешенного дырявой тряпкой, не хватает. И еще пахнет как-то гадко, но в домах у местных, даже подзаброшенных, всегда воняет чем-нибудь. Чаще всего — падалью, потому как просто так насиженные места тут не оставляют.

Нехорошее предчувствие заставляет Олега потянуться к поясу и нащупать кобуру.

Взгляд его падает на пол, в самую тень, и Олег вдруг видит, что там, у кровати, лежит девчонка, только вместо смазливого милого личика у нее — влажное кровавое месиво, как будто кто-то одним движением снял с нее кожу и шмат мяса. В груди темнеет кроваво-бурый пролом, и дыхание у Олега перехватывает от тревоги, стоит поглядеть на раскроенный живот, на клубок склизких сизых внутренностей. Он вдыхает глубоко — пахнет удушливо, как на скотобойне. Олега оглушает; он знает, что боевики отсекают головы, что расстреливают в упор, но эта расправа кажется какой-то особенно бесчеловечной.

Рядом с трупом — армейские штаны, поношенные запыленные берцы, вот только Вадика нигде не видать, и Олег наугад шагает в темноту, надеясь хоть что-то разглядеть. Дракона — раненого или даже мертвого. Там, кажется, какой-то зыбкий силуэт виднелся у стены… Не напороться бы на боевика сейчас.

Да откуда, тут не должно быть никого, глушь мертвая, глубинка совсем, все чисто, они проверили… От деревни остался десяток женщин, у которых они стребовали еды, да еще пара дряхлых стариков. Они застряли в ебаной сирийской пустыне, к югу нет ничего, кроме смерти, а к северу засела группировка, которая с удовольствием устроит показательную казнь из отряда наемников, и у Олега страшно ноет голова — ему надо вытащить группу живой. И сейчас, когда наконец-то откликнулся Миша с другой стороны фронта…

— Вадим? — зовет Олег одними губами; собственный голос кажется слишком сиплым, придушенным. — Вад, блядь, ты здесь?

Олег быстро проверяет углы, боясь увидеть там Вадика… Только вместо извечной наглой усмешки у него будет криво раскроенное горло, кровавая улыбка на шее, прямо поверх намеченных линий татуировки, которой Вад так хвастался.

Что-то дергается, скребется. Олег слепо целится пистолетом, туда-сюда, ничего нет, но предчувствие все не отступает, вгрызается в загривок. В каком-то безумном озарении Олег задирает голову к потолку…

Его вдруг сметает, опрокидывает и тащит; вспышка боли — Олег затылком врезается в стену, невольно вскрикивая. Заорать громче — с улицы услышит Джесс… Удар выбивает из Олега весь воздух. Он вертит головой, ищет оружие, скребя ногтями по грязному полу. Его намертво прибивает к месту звук. Рокот, какой бывает, когда древний вулкан начинает извержение, — вот что он слышит, напряженный от страха. Нелюдской, мерзко-утробный. То, что прижимает его к полу, к какой-то ебаной застиранной циновке, — оно не человек, угадывается по движениям, по тому, как весом давит. Зверь? Пустынный волк? Смешно даже…

При скудном свете у Олега никак не получается рассмотреть, он жмурится до рези в глазах. Закашливается вдруг — в горле першит от резкого привкуса крови, неотвязного, тяжелого, который заслоняет все вокруг — и лишь сквозь него Олег может различить ядреный, жуткий запах чего-то еще. Он старается ртом дышать; получается по-песьи испуганно, загнанно.

Тварь наклоняется над ним, скаля вытянутую клыкастую морду-лицо. Есть в ней что-то ящериное, этот склизкий запах, забивающий глотку, жирный, маслянистый. Олег как-то встречал в пустыне протухшую дохлую кобру — Вадик, смеясь, спорил, сможет ли Олег приготовить это страхоебище так, чтобы лучшие повара сдохли от зависти и подавились своими звездами мишленовскими. И сейчас пахнет так же — резко. Мертво.

Оно урчит, дергается, и Олег вдруг отчетливо чувствует на своем плече ладонь с пятью длинными, почти человечьими, очень хваткими пальцами — вот только они оканчиваются когтями, которые могли бы насквозь пригвоздить его к полу, как бабочку под булавкой. Он ощущает взгляд, но не видит глаз, и слава богу, что не видит, потому что Олег не уверен нихера, чьи это глаза и даже сколько их. Если долго всматриваться в бездну, то она обязательно взглянет в ответ, но Олег никогда не думал, что фраза старого шизофреника станет настолько буквальной. Бездна есть — вот, рукой подать, горяче-обжигающая, мерзкая, противоестественная, и она как раз размышляет, стоит ли его сожрать.

Мыслей в голове не остается. Оно выдыхает — влажным, горячим, оседающим на коже, как густая пленка от супа на боку кастрюли. Змеиный раздвоенный язык пробует воздух на вкус, как будто ощупывает, чуть не мажет по лицу, капает вязкой слюной — от недоприкосновения передергивает всем телом. Олег невольно двигает головой, отворачиваясь. В глаза бросается собственный пистолет, заманчиво темнеющий чуть поодаль, но, стоит ему невольно протянуть туда руку, как на нее неумолимо опускается что-то гибкое, сочленистое, как насекомое. Хвост?.. Скорпионий хвост?

— Говорил… не входи без спросу… Повареш-шкин, — скрипит над ухом существо, и Олег каким-то усилием воли разбирает слова. Отдельно они кажутся лишь скрежещущими звуками, сдобренными рычанием, но он каким-то неведомым блядским чудом может докопаться до смысла.

— Вадим? — осененный догадкой, шипит Олег — тут же прикусывает язык.

Он не хочет верить, что Вадик — вот это. Потустороннее существо, от которого несет кровью и змеиной слизью; хищное, голодное, готовое сожрать человека. Вадик, которого он знает, с которым спорит из упрямства, слушает его тупые попсовые песни на повторе, потому что Вад терпеливо сносит старый русский рок, от которого аж олдскулы сводит, и это — нечто вроде заключенного между ними пакта. И громкий, издевательский, наглый Вадик с его тупыми шутками…

— Не… узнал? — низко смеется Вадим, и от этого смеха бегут мурашки. Олег всматривается и в отчаянии почти узнает знакомые черты в изгвазданной окровавленной морде. Вадик лязгает клыками над лицом.

Он вдруг отпускает — и Олег был бы умным, безусловно логичным наемником, если бы кинулся прочь, выполз бы хоть как за дверь, чтоб не подыхать зажатым в угол, но он остается на месте, почти безмысленно пялясь на хищную гибкую тварь. Та переползает куда-то прочь, к телу девушки, цапает ее за плечо, рывком разворачивая к себе.

Олег жмется к стене, подбирается, глядя как Вадим-чудовище терзает девушку, роется у нее в грудной клетке, наклоняя морду и вгрызаясь, с наслаждением причмокивая, жрет что-то с отвратительным смаком, что Олегу аж тошно делается, хотя он много херни безумной видел, сам убивал, резал и стрелял, наблюдал, как целые селения гражданских перебивали и скидывали в братскую могилу, как моровую скотину, видел обгорелые трупы, воняющие жженым мясом. Но вот это — где-то за гранью, за пределом. Такого не бывает, не может быть, и он немного по-детски впивается в запястье, щипает — это его Серый научил, ему немного помогало. А вот Олегу — не особо.

— Что… — голос срывается. — Что ты такое?

— А сам ты… к-ххх-то, Волков? — со знакомой ехидцей шипит тварь.

Олега окатывает горячей раздраженной злостью. Он здесь не для того, чтобы философствовать с какой-то хищной хуйней, которая в лучшем случае заслуживает свинца в окровавленную морду.

— Солдат, — наугад пробует Олег.

— Недоношенный ребенок… войны? — передразнивает существо.

Глаза привыкают к темноте, и Олег видит, как он раздвигает когтистыми лапами белые ребра, будто на «кровавом орле», чтобы до сердца добраться. Захлебывается голодным урчанием, снова срываясь в звериный клекот, словно ненадолго теряет рассудок, и Олег неловко подтягивается к оружию. Смотрит на серую кожу в чешуе — обманчиво тонкую…

— Не возьмет, — безразлично скрежещет Вадик. — Зря пули… потр-ратишь.

Мотает башкой, дергает, жадно отрывая смачный кусок мяса от предплечья, обгладывает тонкие девичьи кости, влажно проходясь языком, чтобы ничего не оставить. Олег кладет пистолет себе на колени, чтобы, если что, встретить выстрелами в грудь, но Вадик самозабвенно терзает тело, отхватывая куски. Почти уплывая в подобие транса, Олег отстраненно замечает, как тот упрямо роется в требухе, неосторожно откидывая перепутанные кишки. Добирается до почек, до печени, глухо мурлыча.

Олег сидит в молчании, наблюдает. Пытается двинуться в сторону двери, но слышит сердитое ворчание — да еще хвост дергается, стрекочет, как у гремучей змеи. Вад не собирается отрываться от добычи, чтобы с ним поговорить. Или, может, приберегает на закуску. Не в силах выносить это пиршество еще дольше, Олег смотрит в потолок, запрокидывая голову. Если бы он верил в каких-то божеств, он бы молился, но никакие слова на ум не приходят.

Вадик медленно встает, вытягивается. Темнота как-то сглаживает момент перелома — и к Олегу, под окно, Вад шагает уже вполне себе обычным человеком, только в крови перемазанным. Потеки пятнают татуировку, скалящуюся контурами хищных морд — почти как у него по-настоящему. Взгляд сытый, какой-то рассеянно-медленный, и это хороший момент, чтобы выстрелить ему в лицо, но Олег почему-то этого не делает.

— Ты бы хоть вытерся, — обреченно предлагает Олег, хотя вообще-то хочется предложить Вадику одеться.

Вообще-то охота орать в голос и бежать прочь, спотыкаясь, но это в Олеге воет детдомовский мальчишка, который вдруг понял, что страшилища из сказок — не пустая брехня. Что правда есть не только те чудовища с ножами и автоматами, к числу которых его самого можно причислить, но и вполне настоящие. С клыками и когтями. Злые и голодные.

Он знает, что больше не будет смеяться над тупыми байками Макса, которые тот накуренным рассказывает у костра.

— И часто ты… так?

— Это для удовольствия, Олеж, а не потому что я оборотень какой из ужастиков голливудских, — снисходительно поясняет Вадик. — Да и щас вроде не полнолуние.

Тянется до своей куртки, быстро находит там пачку сигарет с зажигалкой. Через обгрызенные останки девушки он небрежно перешагивает, босыми ногами — по подтекшей застывающей крови. Олег невольно касается своего лба — проверяет, есть ли жар. Может, он болен, в бреду лежит на заднем сидении машины, Джесс над ним матерится, как оглашенная, а Шурик бестолково мечется…

— А ты не боишься, что я расскажу?.. — слабо пробует Олег.

— Да кто тебе поверит? Скажут, совсем Волков с ума сошел, ну, да так оно и бывает: носишься по горячим точкам, а потом фляга свистит. Кажется всякое. Эти людоедские Вадимы — они сейчас с нами в комнате? — передразнивает он.

Олег вообще предпочитает не особо много разговаривать. Лучше сначала хорошо подумать, а потом уже сказать — иногда кажется, что Вадику этого сильно недостает. Сейчас Олег впервые за долгое время вспоминает, что о Вадиме ничего почти не знает, даже фамилии, как будто у того, кроме наглой ухмылки, недоброй славы и ножа, за душой ничего нет. Обычное дело для наемника, они народ скрытный. Олег не удивится, что Шурик никакой не Шурик, а какой-нибудь Петр или Василий.

Странно, какой бред лезет в голову.

Отблески от огонька зажигалки адски пляшут у Вадика на лице.

— Сколько себя помню, всегда было так. Война — она и есть война, тут никогда не считают жертвы. Поэтому, если оказаться в нужное время в нужном месте, никто ничего не заметит. Ну, а безумцы будут болтать всегда…

— Это сколько тебе лет? — зачем-то уточняет Олег.

— Не поверишь — не считал.

Почему-то кажется, что всякие исторические байки, которые Вадик травит по вечерам, а они все, развесив уши, слушают, он почерпнул не на учебе. Невозможно так правдиво рассказывать про старые войны, о которых ты только в пыльных книжках читал.

— Почему, думаешь, у меня любой пленный говорить начинает?.. — развеселившись, поддевает Вад.

— Потому что ты их пиздишь как ненормальный…

— Не без этого. А еще я им улыбаюсь в три ряда зубов. Впечатляет?

Олег мрачно молчит.

— Не думай, что ты сильно лучше меня, — огрызается Вадик; взгляд будто жжет его.

— Я людей не ем, — презрительно бросает Олег.

— Какая разница, что с ними делать, когда они уже мертвы? — философски вопрошает Вадик. — Суть это не поменяет. Всего лишь не даю хорошему нежному мясу пропасть.

Он улыбается — и на душе становится так мерзотно, хуже, чем когда Вад скалился ему в лицо звериной пастью, полной шильев-клыков, воняющей мясом и кровью. Это еще ужаснее — признать, что за всем этим он такой же человек. Такой же наемник, отражение Олега, блядь. Кривое, но какое есть.

Оказывается, ноги еще немного дрожат — и очень хочется сползти по стенке обратно. Олег нервно стискивает «Глок». Выстрелить бы, хоть это и наверняка бессмысленно. Какая-то обжигающая жилка внутри бьется — проверить, хотя бы попробовать. Но рука не поднимается; не как раньше — из-за ужаса перед чудовищем, а потому что это Вадик. Всего лишь Вадик. Поможет, прикроет, сделает грязную работу.

И труп твой дожрет, если надо будет.

— Идем, — бросает Вадик, быстро одеваясь. Как будто ничего не произошло. — Ты зачем влез? Связной Джесс откликнулся?

— Вроде того, — медленно соглашается Олег. — Миша говорит, скоро нас отсюда вытащат, есть шанс пробиться… И что мы теперь будем делать? — отчаянно спрашивает он. Словно Вад может немного отмотать время назад.

— Ну, — скалится Вадик, хлопает его по плечу. — Делать будем то, что у нас получается лучше всего. Убивать.