Холмистое пространство тонуло в облачной дымке подбирающихся сумерек. Подъездную дорогу к огромному многоярусному особняку из стекла и белого камня выстилал светлый гравий, драгоценно поблёскивающий в тускло-голубом свете уже включившейся вдоль неё подсветки. Узорчатые металлические ворота приветливо распахнулись, едва автомобиль ворвался в зону видеонаблюдения. Вся территория поместья Cloudy Depths Hall, была снабжена датчиками движения, и надёжно охранялась. Впереди открывался вид на кажущийся бескрайним сад. Рассеянные кольца сизого тумана огибали приземистые вишни, соседствующие с исполинскими дубами и величественными клёнами. Путались в изломах сливовых веток и крутых спиралях выступающих из-под земли корней раскидистые гингко. Пышные сосны нависали над аккуратными плиточными дорожками, по которым бесстрашно шныряли проворные белки. Прекрасно вписывались в окружающий ландшафт и сложенные из светлых брусьев беседки в древнекитайском стиле, разбросанные среди этого царства умиротворения и покоя.

      У особняка дорога резко расширялась, образуя просторную площадку. Лань Чжань заглушил мотор, механически отмечая, что в окне второго этажа мелькнула статная фигура дяди. Молчаливо поприветствовав склонившуюся в почтительном поклоне охрану, Лань Чжань нырнул под кров дома, больше походящего на стильно декорированный музей, нежели на уютную семейную обитель. Он давно привык не замечать эту строгую, бездушную роскошь в холодных тонах, оживлённую букетами белых камелий, нежный запах которых очень любил Лань Цижэнь.

      Несмотря на ожидание дяди, Лань Чжань не спешил предстать перед ним — принял душ, сменил вычурную форму «Эйвис» на простые светлые брюки и блейзер, осушил стакан воды на кухне и только тогда направился к его рабочему кабинету. Предстоял сложный разговор. Глупо было надеяться, что Лань Цижэнь примет его сторону в конфликте с Цзинь Лу, скорее уж отчитает за непозволительную дерзость и потребует извиниться. Извиняться, как и идти на попятную, Лань Чжань не собирался. Он привык к недовольству дяди — именно на нём строились их отношения на протяжении последних лет, но отныне не планировал дарить наставнику иллюзорное убеждение, что он во всём прав, или заверять в послушании.

      Лань Чжань не ждал, что, выслушав его доводы, Цижэнь согласится с ними и, более того, встретит желание помочь Вэй Ину положительно, но, какой бы ни была реакция, нападки Чао следовало пресечь, особенно теперь, когда произошедшее в академии обещало стать поводом для усугубления травли. Клан Вэнь обычно не затягивал с возмездием, а значит — безопасность Вэй Ина, его брата и сестры находилась под угрозой. О них надлежало позаботиться. Это не являлось проблемой. Недвижимости у фамилии Лань было в избытке, однако Лань Чжань не спешил подыскивать им жильё среди владений клана. Он был охвачен стремлением связать жизнь с Вэй Ином и собирался привести его в дом семьи.

      Лань Чжань сознавал, что действует слишком поспешно. У них с Вэй Ином был всего один более-менее серьёзный разговор, дающий весьма смутное представление об обстоятельствах их жизней. Вэй Ин не просил о помощи, хотя и нуждался в ней. Он вёл себя так, словно смирился со своей участью и просто выживал.

      Лань Чжань не надеялся, что, чистосердечно озвучив беспокойство о его судьбе дяде, получит поддержку, — напротив, он мог с уверенностью сказать, что Лань Цижэнь примет всё в штыки, а без его согласия искать содействия Сичэня было равносильно тому, чтобы столкнуть их лбами.

      Невольно вспомнился отец. Лань Фэнг никогда не являлся примерным родителем. Он всячески отстранялся от сыновей с момента их рождения и, казалось, дал им жизнь лишь потому, что того требовала традиция продолжения рода. Это ни в коей мере не отражало его трепетного отношения к супруге. Он любил её с такой одержимостью и пугающей страстью, что места в сердце для детей, по-видимому, просто не нашлось. Весь его мир вращался вокруг возлюбленной. Когда той не стало, он будто и сам сошёл в могилу.

      Цижэнь упрекал брата в безволии и нередко пугал тем, что его сыновья вырастут такими же зацикленными на любовных терзаниях слабаками, что, естественно, не пойдёт на пользу клану. Лань Фэнг не хотел брать на себя ответственность за подобный исход и пошёл наиболее лёгким путём: отказался от самостоятельного воспитания детей в пользу того, чей опыт и авторитет не ставились никем под сомнение.

      У клана Лань был кодекс Послушания, передаваемый из поколения в поколение. Традиционность и исключительная строгость являлись фундаментом для успешного обучения кровавому и опасному ремеслу. У Лань Цижэня, помимо этого, имелась собственная шкала ценностей и представления о том, как следует взращивать в мальчике мужчину, а в мужчине воина. Он не гнушался применять давление и грубую силу, в случае если приказы не работали. Лань Чжань, в отличие от старшего брата, тяжело притирался к черствости и узколобию опекуна, несмотря на то, что понимал, его натура — результат того же самого подхода в воспитании, который он применял к нему и Сичэню.

      По мере взросления происходили вещи, о которых Лань Чжань предпочитал не думать, ведь думать означало каждый раз пропускать их через себя и проживать заново. С Сичэнем особая система воспитания сработала на ура. Лань Цижэнь гордился старшим племянником как произведением искусства. С маленьким Лань Чжанем из-за повышенной чувствительности возникали трудности. Но Цижэнь был упорным человеком и вместо того, чтобы оставить его в покое, усилил нажим, руководствуясь доводом, что если не удаётся сломить сопротивление пряником, необходимо пустить в ход кнут.

      Лань Чжань ненавидел то, что приходилось делать для получения его одобрения, похвалы и привилегий. Существование в жёстких рамках на грани помешательства с отстаиванием статуса рода выматывало и отравляло. Чем старше Лань Чжань становился, тем яростнее бунтовал. Когда ему исполнилось одиннадцать, он впервые ясно осознал, что лучше отказаться от попыток что-то донести — это делает лишь хуже. Вооружившись холодом и бесстрастностью, он принял как данность, что в клане Лань слабости нет места и что пока он кажется слабым, в глазах дяди будет оставаться ребёнком, не имеющим права открывать рот и принимать самостоятельные решения.

      С годами чувство неприятия реальности усилилось и стало изводить Лань Чжаня как неизлечимая хворь. Перед тем как наткнуться в лесу на мост и встретить на нём Вэй Ина, он вошёл в фазу переосмысления всего, чем жил, и всерьёз готовился разрушить это. Судьбоносная встреча внесла свои коррективы в вызревавшее намерение, но не изменила его, лишь отсрочила. Отныне Лань Чжань точно знал, чего хочет и как поступит. Он больше не собирался защищаться, ведь нападение зачастую куда эффективнее.

      Рука на миг зависла напротив двери в кабинет дяди, а затем Лань Чжань коротко постучал.


      — Входи, — донёсся сухой голос, в котором скрытым металлом звенело недовольство.


      Иного Лань Чжань не ждал. Цижэнь оторвал взор от ноутбука, за которым работал, и угрюмо посмотрел поверх него. Обычно он начинал диалог первым: бросал какую-нибудь жёлчную ремарку о том, что все его труды напрасны и сил его больше нет сражаться с упрямством Лань Чжаня, а потом силы всё же откуда-то брались и юноше припоминался каждый из проступков, совершённых им в обозримом прошлом. Но сейчас Лань Цижэнь медлил, по всей видимости ожидая, что племянник с порога пустится в оправдания, но этого не происходило. Пауза затянулась.

      В кабинете они находились вдвоём. Вероятно, Лань Сичэнь уже получил свою порцию наставлений и умчался исправлять косяки, а может, был намеренно отослан, чтобы не вмешивался и не вставал на защиту младшего брата. Лань Сичэнь нередко выступал буфером между дядей и Лань Чжанем, когда дело оборачивалось нешуточным скандалом. Последний год это почти стало правилом.

      Не имея иного способа подчинить себе повзрослевшего Лань Чжаня, Цижэнь решил, что гонору племянника найдётся применение получше, чем препираться с ним и, не дожидаясь его совершеннолетия, внёс его имя в список бойцов от клана на очередном турнире. Замысел был рискованным и жестоким, но Лань Чжань всех удивил. Будучи совсем юным и неопытным в сравнении с другими претендентами, он всё же смог дойти до финала, сразился с чемпионом предыдущего турнира — Не Минцзюэ — и блестяще одолел его.

      Лань Цижэнь был горд и раздосадован одновременно. Осадить строптивого племянника унизительной указкой, что он незрелый и недостаточно сильный, не вышло. Всё сложилось с точностью до наоборот, Лань Чжань продемонстрировал фантастическую выносливость и талант незаурядного бойца и уходил с ринга под оглушительные овации ошеломлённых зрителей. Его выступления настолько впечатлили публику, что предложения организовать новые поединки сыпались на клан один за другим. Лань Цижэнь бесился и отклонял все, сознавая, что теперь лишь срок до совершеннолетия определяет момент, когда Лань Чжань полностью выйдет из-под его контроля.

      Вглядываясь в непривычно погружённого в себя наставника, Лань Чжань предчувствовал неладное и хотел поскорее покончить с неопределённостью.


      — Дядя, ты хотел меня видеть, — напомнил он.


      — Хотел, — буркнул Лань Цижэнь, захлопывая ноутбук.


      По сурово сдвинутым бровям и залёгшей на лбу морщинке Лань Чжань сразу понял: дядя для себя уже всё решил, его не волновали аргументы, он гадал, какое вынесет наказание. С минуту они смотрели друг на друга в тишине. Лань Чжань хорошо изучил этот взгляд ещё ребёнком. Повзрослев, скрыть смятение и панику ему было несложно, но под ледяной коркой трепетала и металась та часть его натуры, что осталась там — в далёком детстве, обделённая любовью родителей, лишённая нежности, тепла и даже крох уступчивости, потому что «настоящему мужчине» запрещены слёзы, страх и слабость.

      Не находилось слов, чтобы описать, в каком негодовании и огорчении пребывал Лань Цижэнь, когда Лань Чжань начал осознавать себя геем, из-за чего последний долгое время полагал, что его наклонности отвратительны в глазах семьи, и как мог старался заглушить их. Но столкновение с реальностью неизбежно настигло, а следом состоялось и принятие. Оглядываясь на это, Лань Чжань с удивлением постигал, что, даже ничего не зная о его ориентации, дядя не проявлял к нему ни тепла, ни жалости. Лань Фэнг в своё время смотрел снисходительно, но никогда не делал попыток отстоять сына или заступиться за него, словно был только рад переложить отцовский долг на Цижэня и неважно, каким путём идёт воспитание. Вступался за брата лишь Лань Сичэнь, за что нередко отхватывал сам. Когда отец передал в его руки клан, Сичэнь перестал принадлежать себе и его поведение стало более лояльным к порой деспотичным требованиям дяди. Возможно, у молодого главы просто не хватало сил на урегулирование стычек между родственниками, ведь его круг обязанностей постоянно ширился.

      Мысленно коснувшись согревающего образа Вэй Ина, то трогательно беззащитного и хрупкого, то открывающегося иной стороной — непостижимой, тёмной, — Лань Чжань испытал острое желание ринуться прочь из давящего на нервы кабинета, запрыгнуть в машину и рвануть к нему. Вэй Ин сегодня показал, пусть неявно и с сомнением, что готов подпустить ближе; хотелось быть с ним, а не торчать перед дядей, выжидая, когда начнут вправлять мозги.

      Словно почувствовав, что Лань Чжань начинает уставать от безмолвного драматического вступления, Лань Цижэнь встал с места, сцепил руки за спиной в замок и степенно прошёлся вдоль панорамных окон. Уже пару лет как они сравнялись в росте, в силе, в мастерстве владения тем искусством, что наделяло их клан устрашающей мощью. Обманчиво расслабленная поза и фальшивое безразличие на лице наставника не могли обмануть Лань Чжаня. Во взгляде мужчины разгоралось пламя гнева. Такой Лань Цижэнь был особенно горазд на жалящие выпады. Продолжительным молчанием он, судя по всему, хотел подготовить почву — запугать и подавить морально, — но Лань Чжань слишком хорошо усвоил эти приёмы и не поддавался их воздействию.

      Со скучающим выражением лица он сунул руки в карманы брюк и продолжил молчать, глядя в упор и давая понять, что они могут хоть до ночи так простоять, если угодно. Цижэнь наконец понял, что племянник не испуган, а скорее раздражён, и отрывисто заговорил:


      — Что случилось в академии, Ванцзи? Почему ты напал на Вэнь Чао?


      — Защищал важного для меня человека, — спокойно констатировал Лань Чжань.


      Брови Лань Цижэня озадаченно приподнялись.


      — Этого Вэй Усяня? — сердито осведомился он.


      Похоже, Цзинь Лу поведала максимум подробностей. Впрочем, это только облегчало дело.


      — Да. Вэй Ина.


      — Не думал, что ты так и не усвоил. Мы не вмешиваемся в дела окружающих, не решаем чужие проблемы без согласования с кланом, не применяем тайные техники боя на глазах у обывателей без угрозы собственной жизни или жизни человека, за которого несём ответственность, и самое главное — мы не ввязываемся в столкновения с кланом Вэнь. Ты забыл, скольких усилий нам стоило договориться с Вэнь Жоханем о перемирии?


      — Я несу ответственность за Вэй Ина.


      — Потому что тринадцать месяцев назад не смог выловить его из реки или потому что налетел на него на машине не так давно? Твой брат всё рассказал. Насколько мне известно, парень в порядке, но если нет — оплати его лечение в лучшей клинике города, компенсируй моральный вред и издержки. Если чувствуешь себя виноватым, можешь хоть озолотить его, но прекращай таскаться за ним всюду и устраивать в его честь потасовки. Я не для того определил тебя в «Эйвис», чтобы ты решал его проблемы и угрожал администрации. Его конфликты со сверстниками тебя не касаются.


      Лань Чжань напряжённо выдохнул. Напрасно в душе теплился огонёк, что на этот раз дискуссия с дядей сложится иначе. Всё повторялось. Цижэнь, как обычно, непреклонно гнул свою линию, а мнение племянника его попросту не волновало.


      — Ты меня не понял, дядя. Вэй Ин теперь под моей защитой и любой его конфликт — моё дело.


      — Что? — Лань Цижэнь мотнул головой, словно отказываясь поверить собственному слуху.


      — Тринадцать месяцев назад я думал, что спасаю Вэй Ина, но по факту, когда мы оказались в воде, не справился именно я, а он не дал мне утонуть — помог выбраться на отмель и зацепиться за камень. Сам не удержался, снесло течением. Ты запретил мне его искать, но судьба свела нас снова и теперь я его не потеряю. Неважно, Цзинь Лу, Вэнь Чао или кто угодно ещё — любой, кто тронет Вэй Ина, будет иметь дело со мной.


      Лань Цижэнь, казалось, по-прежнему не мог осмыслить слова племянника, и продолжал взирать поражённо с примесью растущей тревоги.


      — Твоя помешанность на этом юноше вне здравого смысла.


      — Вэй Ин — мой, а своё я защищаю. Разве не этому учит одно из правил кодекса клана?


      — Что означает «мой»? — расширил глаза Лань Цижэнь.


      — Вэй Ин — человек, с которым я собираюсь связать жизнь.


      Недоумение мужчины лишь росло.


      — Как связать?


      — Заключить брак.


      В комнате воцарилась гробовая тишина, но продлилась она недолго. Дядя зашипел, будто обжёгся, и схватился за край стола, тяжело оседая обратно в кресло.


      — Ты опять за старое?.. Какой брак?! — проглатывая проклятья, прогремел он, взирая на Лань Чжаня почти что с ужасом. — Перепутал парня с девчонкой?!


      — Девчонки мне побоку. Я — гей.


      — Замолчи! — сорвался на крик Лань Цижэнь, даже не пытаясь скрыть одолевшего его возмущения. — Прекращай повторять этот гнусный бред! Я не потерплю подобного беспредела!


      Чем сильнее он распалялся, тем спокойнее становился Лань Чжань.


      — Я люблю Вэй Ина. Он — тот, кто мне нужен, — твёрдо произнёс он.


      — Твёрдая рука и дисциплина — вот что тебе действительно нужно, а ещё хорошая взбучка, что я непременно устрою! Ты утратил чувство меры! Твой брат тебе потакает, но я не намерен!


      Окатило холодом, потом жаром. По позвоночнику спустилась животная ярость, внутри всё заклокотало.


      — Ко взбучкам я всегда готов, дядя, — саркастично спорхнуло с губ Лань Чжаня. — Соберём гостей или порадуешь себя в узком кругу?


      — Не говори со мной в таком тоне! — начал лупить кулаком по столу Лань Цижэнь. — Не забывайся!


      Лань Чжань потемнел лицом.


      — Вэй Ин войдёт в клан на правах моего супруга или я выйду из клана. Выбирай.


      Лань Цижэня подбросило на ноги.


      — Да как ты смеешь!


      Лань Чжань не шелохнулся, хотя и предвидел, что щёку обожжёт пощёчина. Он сжал кулаки, стерпел, вскинул непоколебимый взор на дядю, встретившись с безумно мерцающими глазами.


      — Стервец! Ты сам себя слышишь?! — Лань Цижэнь осёкся, грудь его часто вздымалась, словно ему не хватало воздуха: — Хочешь всему миру раструбить, что являешься мужеложцем, опозорить себя и окунуть в дерьмо фамилию?


      — На дворе двадцать первый век. Всем плевать, на кого у меня стоит.


      Вторая пощёчина обожгла сильнее, но Лань Чжань остался неподвижен, сдерживая каждый импульс, пробегающий по телу. Он мог справиться с этим — он мог справиться с чем угодно с подачи человека, возвышающегося напротив. Благодаря Лань Цижэню он научился терпеть боль, не замечать, а порой даже желать. Это не позволяло скатываться в ужас при оглядке на то, что составляло повседневность.


      — Не думал я, что ты такой, Ванцзи, — процедил Лань Цижэнь.


      Голос его был полон разочарования и брезгливости. Лань Чжаня это не удивляло.


      — Какой? — спокойно переспросил он. — Голубой?


      Лань Цижэнь снова замахнулся, но руку до лица племянника не донёс — одёрнул и притянул к глазам.


      — Хочешь драть задницы — делай это на ринге, а Вэй Усяня забудь. Этот мальчишка не твоя забота. Ты навредишь семье, вступаясь за человека, который на особом счету у Вэнь Жоханя.


      Лань Чжань насторожился. Внутри взвилось какое-то первобытное чувство, вынуждающее вставать на защиту своего.


      — Тебе известно из-за чего?


      — Известно. И я говорю тебе: держись от Вэя подальше. Ослушаешься, и я не посмотрю на возражения Сичэня. Отправишься к мозгоправу.


      — Надеешься, он излечит меня от чувств?


      — Лучше бы излечил, потому что если нет, я лично нанесу визит объекту твоей ненормальной страсти, чтобы раз и навсегда дать понять, что у вас нет будущего. Я не позволю этому мальчишке морочить твою голову, а тебе выставлять на посмешище семью.


      Лань Чжань внезапно рассмеялся. Он смеялся и смеялся, пока не почувствовал столь знакомое чувство тоски и беспросветного отчаяния. В памяти зашевелилась череда кровавых воспоминаний.


      — Когда мы беседовали о моей гомосексуальности в прошлый раз и тебя не удовлетворил результат, мне сломали рёбра кнутом, — резко оборвав смех, заметил Лань Чжань.


      Перед глазами вспыхнула сцена, которую он, как ни старался, не мог изгнать из сознания и возвращался к ней каждый раз, когда дядя заговаривал о запретах: открытый в безмолвном крике рот, задранные над головой запястья, лопающаяся на спине кожа. Кнут ложился размеренно, чтобы Лань Чжань прочувствовал каждый удар. Он опускался со свистом, за которым следовал звук, похожий на всплеск. Кровь горячими потёками устремлялась по пояснице, бёдрам, икрам. Лань Чжань чувствовал её влагу и липкость под ступнями, дёргался, рефлекторно пытался освободиться, но путы держали крепко, а кнут жалил и жалил, рассекая до мясных борозд измученную спину. Когда он попадал на уже нанесённые раны, боль ослепляла и молча сносить страдания не получалось — из горла вырывались хрипы и стоны, но по-настоящему кричал Лань Чжань лишь внутри, так громко, что едва не лопались сосуды в голове. Тем не менее это не мешало слышать дядю, слова которого намертво отпечатались в мозгу.


      — Ты тогда сказал: «Я могу многое тебе простить, Ванцзи, но только не слабость. Слабака в семье я не потерплю».


      Лань Цижэнь взволновано сдвинул брови.


      — К чему ты это?


      — Если с головы Вэй Ина упадёт хоть волосок по твоей вине, придётся пристрелить меня как бешеное животное, потому что я не посмотрю на наше родство и заставлю пожалеть каждого, кто будет в это вовлечён.


      — Ах ты!.. — рука дяди вновь взметнулась для удара, но Лань Чжань без труда перехватил её и резко опустил на стол, отточенным приёмом нажимая на запястье и не позволяя двинуться.


      Чувство вины, замешанное на отвращении к себе, тяжело ударило в грудь, по вискам и нервам.


      — Не шевелись! — хлынувший в кровь жар нездорового удовольствия кружил голову и вынуждал трепетать ноздри. — Сломаю!


      Лань Цижэнь ошеломлённо замер.


      — Ты не в себе!


      — Возможно, — Лань Чжань надавил сильнее, вынуждая его вздрогнуть и зашипеть от боли. — Но угрожать мне психушкой пустая трата времени. Запри меня хоть в тюрьме — рано или поздно я выберусь. Твоими трудами меня и ад не удержит.


      — Этот разговор и то, что ты делаешь, — кривясь, выдавил Лань Цижэнь. — Неправильно. Ты мне как сын. Я создал тебя.


      — Тогда ты знаешь, что создал чудовище, и лучше остальных осведомлён, на что оно способно, если его разозлить.


      В изумлённых глазах Лань Цижэня отразилась целая гамма эмоций. Он сомкнул веки, покачал головой. Его губы сильно дрожали, как и всё тело.


      — Мы — семья. Я скорее пущу себе пулю, чем стану твоим врагом.


      Рассудок Лань Чжаня, подёрнутый гневом, медленно прояснялся. Хотелось верить, что дядя и вправду не бездушный садист, а лишь порой достоверно вживается в этот образ. Не опровержимым оставалось то, что он обозлённый, лишённый выбора, такой же искалеченный и задыхающийся раб правил клана, как и любой в нём. Только в отличие от взращённого им подопечного свобода Цижэня не прельщала — она его пугала. Он не знал другой жизни, кроме как по заветам прошлого, за них и держался. Он мучил воспитанника, ранил и подвергал унижениям, но разве не благодаря ему в крови и боли родился Ванцзи, который мог, не моргнув глазом, остановить стук чьего-то сердца? Сомнительное достижение в глазах нормальных людей, однако в среде обитания Лань Чжаня — в бескомпромиссном мире хищников и жертв — это умение возносило его на верхнюю ступень эволюции.

      Суть печального прозрения скрутила желудок узлом. На ринге способность легко причинять боль сопернику и получать удовольствие от превосходства маскировалась необходимостью, но в обычной жизни обнажала уродливые лики внутренних демонов.


      — Иронично, что человек столь нетерпимый к чужим слабостям свои так и не изжил. Я — твоя слабость и, если тебе будет угодно — сила. Нравится тебе или нет, Вэй Ин — моя слабость и моя сила. Понимаешь?


      Лань Цижэнь склонил голову то ли в немом отрицании, то ли в согласии — не имело значения в чём. Лань Чжань донёс мысль и, снова надев непроницаемую маску, медленно отступил, позволяя дяде стечь в кресло, словно ничего не было. С отрешённым выражением лица он расположился напротив него и приготовился слушать. Пространство между ними можно было сравнить с разверзшейся пропастью, а их молчание — с обманчивым затишьем перед надвигающейся бурей.


      — Расскажи, что связывает Вэй Ина с кланом Вэнь, — спустя некоторое время потребовал Лань Чжань. — Чтобы мне не пришлось спрашивать у Вэнь Жоханя.