Звезды мигали в небе, освещая собой умиротворенную ночь, — люди пели им серенады, а он когда-то потерял среди них любовь. Они смотрели так ясно, так ярко, что Эльф даже решил, что чудные космические тела поддакивают ему в непростом деле. Озорные, маленькие и величественные, они всегда напоминали ему о прошлом, таком же далеком и возвышенном, бездарно утерянном и лишенным наследства.
Теперь уж какие тут песни, — песенка спета, и бард сыгравший ее давно отдал концы в воду, утопленный страхами, сомнениями и муками творчества. Как бы оно не звучало грустно, старый бог знал одно, — под звездным небом он больше не чувствовал себя одиноко. Именно по ночам тяжелые камни вины спадали с плеч и у ему удавалось свободно дышать.
— Друг мой! — ребячий, веселый голос, ну конечно, это его старый Тевинтерский друг, — что ты здесь забыл один? Там, между прочим, попойка, что надо, веселье во все ручьи!
Солас повернулся к нему, мягко стукнув посохом о землю. Дориан никогда не обладал чувством такта, он был тем самым солнцем, что поднимаясь над землей, скрывало звезды. Бескомпромиссно, жестоко, а главное делая вид, будто бы так и надо.
— Я предпочитаю несколько иной вид веселья.
Дорин поднял глаза к небу. В серой радужке отражался их свет, но, к сожалению, мужчина совсем не придавал ему той же значимости, что и Солас. Для него звездный свет был не более, чем красивым дополнением к темному небу.
— Все-таки танцуешь голышом под луной?
Эльф пожал плечами.
— Не знаю, что считается у Тевинтерцев «быть голым», но, как видишь, одежды на мне достаточно.
Дориан неловко улыбается, что-то про себя шепчет, встает у подоконника и облокачиваясь на него, вглядывается в ночное небо. Надеется завести разговор, иначе зачем.
— Есть что-то романтическое в таких звездных ночах, а?
Снизу доносились крики сотоварищей, веселая музыка, пошлые шутки, завывания Сэры. Здешняя тишина была роднее, уютнее, она принимала его, в нее хотелось погрузиться, отдаться и размышлять, снова и снова, — в конце концов думая даже о бесполезным вещах, он помнил, что больше не спит.
Что он все еще существует.
— Мне тоже нравится, если ты об этом, — он сложил посох у стены, присоединившись к Дориану.
Тот повернулся к небу. Его усы забавно колыхались на ветру, и Соласу почему-то казалось, что ощущения эти не из приятных.
— Иногда мне кажется, что и это — чья-то причудливая магия. Неизученная, сложная, и обаятельная.
— Интересный подход, маг. Магию, в каком-то смысле, можно сравнить с древними языками. Каждому предмету, действию, чувству давно придумано свое слово. Все что делаем мы, — лишь пересобираем язык по-своему.
Легкая шутка, безобидная, но Солас, пожалуй, ценил ее в первую очередь за то, что сразу и не поймешь. Может завтра или послезавтра Дориан будет прокручивать их диалог в голове и до него дойдет: «Эй, вообще-то многое мы действительно придумали сами!».
В таких ночах хочется раствориться, мыслями и душой погрузиться в них, потому что душевная боль глубоко в тебе становится невыносимой, острой, такой тяжелой и густой. Все равно, что оказаться на самой глубине холодного океана, придавленного литрами воды ко дну.
Но Дориан явно не собирался позволить Соласу такую роскошь, так что ничего не остается, кроме как развлекать себя легкими шуточками.
— Инквизиторка обмолвилась тут, что ты, дескать, рисуешь…
А, так вот оно в чем дело. Ну как же иначе, Тевинтерец, и не припахать эльфа к какой-нибудь работенке, — небось давно руки чесались.
— Я думаю, что едва ли смогу отобразить тебя так, как ты себе то представляешь.
Иногда эта боль как водопад, растекается по всему телу, парализует. Сейчас мир, — будто бесконечное утро, а он в нем, в этом большом мире, — последняя сохранившаяся звезда.
А Дориан с его собратьями назвали себя солнцем, затмили звездный свет, обрекли на забвение, и забыли о том, что сами, в общем-то являются звездой. Несоразмерно большой, пугающей, разрушительной, но, определенно, все той же звездой.
— А мне кажется у тебя отлично получится с твоим этим неповторимым стилем.
Эти разговоры заводят его в тупик. Зачем и о чем они, собственно? Две похожие сущности из разных миров собачатся друг с другом, своими собственными руками препятствуя созиданию чего-то принципиально другого. Может, в этот раз стоит попробовать избрать другую тактику?
— Хорошо. Но ко мне никаких претензий, если не понравится. Один раз. Перерисовывать не буду.
Широкая улыбка, согласный кивок, — вот и все, закрепили договор.
Спустились вниз. Там уже все валялись без чувств. Дорогая инквизиторка на коленях у Кассандры, та в свою очередь в обнимку с мечом. Коул смотрит на всех с интересом и какой-то легкой насмешкой. Бык опять сломал стол и почему-то обсасывал обломки.
Про Сэру даже думать не хотелось. Одна мысль о том, что она вытворила была отвратительна.
В комнате Соласа они сразу принялись за дело. Дориан встал в какую-то нелепую позу, эльф взялся за кисть и краски, принявшись рисовать. На самом деле, его даже схватило вдохновение, — краска сама вела его.
В этом процессе тоже было что-то магическое. Как магию можно вложить в сосуд, так и свои эмоции, чувства, самые страшные переживания можно заточить в одном рисунке, навсегда забыв о них. Отпустив.
Наконец он закончил.
Дориан стоял боком. На нем — пестрый плащ, развивающийся в стороны, так легко, словно перо. Но под плащом мага были эльфы, едва сдерживая его слабыми ручонками, словно то был не кусок ткани, а тяжеленный камень.
На картине Дориан улыбался. Самодовольно он глядел вдаль, поглаживая усы. А Эльфы под его плащом будто бы орали от боли и ужаса. Их глаз не было видно, они затерялись в тени, что пугало еще больше.
Дориан взглянул на это с удивлением, потом кивнул.
— Обворожительно. И пугающе. Но слишком напористо автор продвигает свое мировоззрение. К тому же, — он улыбнулся, — моя улыбка гораздо обаятельнее.
Солас уже и не знал, что сказать. В глубине души он надеялся, что Дориан испугается или хотя бы попытается принять ту правду, что так нелепо отрицал всё то время, что они работали вместе.
— Будь это только взгляд автора. К сожалению, я не имею права игнорировать кошмар, что происходит с эльфами каждый день.
Дориан покраснел. Не понятно, от злости ли, от стыда ли. Он уже поднял указательный палец, намереваясь что-то сказать, но в итоге лишь махнул рукой. Схватив картину под мышку, он задрал нос, и направился к выходу, бубня про себя:
— Вот зануда, ни дня без этого…
Солас вздохнул. Скатился по стенке своей скромной «мастерской», и еще раз глянул на выход. Высокомерный, глупый и не готовы посмотреть правде в лицо. Как боги, что смотрели в лицо своей смерти, но так и не сумели ее предотвратить.
И все еще, было в Дориане что-то, — что-то такое, из-за чего Солас каждый раз вступал с ним в перепалку. Дориан слушал. Умел слушать. Он не отнекивался от каждого нового выпада, а действительно оспаривал его. По-своему, нелепо и порой жестоко, но все же…
Все же в этом человеке было что-то, что Соласу еще не казалось потерянным.