Его сознание твердит, что все это нереально. Неправильно.
Рядом стоит Кугисаки, запрокинув руку ему на плечо. Они беззаботно смеются с какой-то глупой шутки. Он чувствует, как солнце ласкает кожу на его щеках, где уже скоро снова появятся веснушки. Прямо напротив него стоит и улыбается Фушигуро. Чисто, открыто. Ему.
Итадори давится непонятно откуда взявшимся комком в горле, когда солнечные лучи наконец попадают на спутанные и торчащие в разные стороны волосы. Хочет смотреть на него такого всю оставшуюся жизнь.
Темно.
И Итадори засасывает в эту темноту словно он засохший кленовый лист, отправляющийся в свое последнее путешествие. Гулкий ветер неожиданно бьет под дых — парня швыряет из стороны в сторону. Кости хрустят. Больно.
И он бежит.
Бежит.
Спотыкается.
Бежит.
Его выворачивает.
Бежит.
За эхом знакомого голоса.
— Мегуми! — кричит, пытаясь взять контроль над своим телом. — Мегуми, Мегуми, Мегуми!
Ветер, злобно хохоча прямо в ухо, рвет одежду, спутывает волосы. Перекрикивает голос, кажущийся смутно знакомым: живи, живи, живи, не оставляй меня, придурок…
Он возвращается к реальности от пробирающего до мурашек ощущения падения. Кажется, ему снился какой-то нелепый кошмар, в котором фигурировал странный шаман с катаной наперевес, проклятье, чьи липкие прикосновения заставляли сердце сжаться, и он сам, загнанный в угол и ждущий конца.
Пытается пошевелиться, но все тело отдает тупой болью. Проверяет, двигаются ли пальцы, и кончиком мизинца нащупывает холодную землю, на которой лежит. Затем пробует сдвинуть руку вправо и чувствует табун мурашек. Как кровь, которой наконец-то дали доступ, бежит по венам, наполняет кисть ощущениями. Теперь можно различить даже песчаные камушки под подушечками пальцев.
«Что ж, уже что-то», — думает парень, продолжая шевелить пальцами. Отвратительно сильно хочется пить. И очень страшно открывать глаза.
«Черт».
Это была не ловушка, но близко к этому. Она клацнула своими зубами прямо за его спиной, как бы напоминая о своем существовании. Юджи продолжает лежать в неудобном положении просто потому, что не хочет снова терять связь с реальностью.
Только бы продержаться.
А еще он облажался. Снова.
Сознание Итадори медленно приходит в нормальное состояние, и тот резко подскакивает с бешено бьющимся сердцем. Видит перед собой того самого шамана.
В районе груди нещадно жжет.
Что ж… видимо, это был не кошмар.
Шаманом оказывается Оккотсу Юта, про которого столько говорили второгодки и Годжо-сенсей. Итадори все еще не чувствует себя в безопасности, но старается верить парню, что сидит перед ним. Интересно, как там Чосо.
Верить становится чуточку легче, когда в поле зрения появляется Фушигуро, тенью просачивается в его голову. Живой. Вот только вместе с Фушигуро приходят и плохие новости. Юджи старательно отталкивает от себя мысли о Кугисаки, однако те продолжают ненасытно пожирать его, обгладывают кости, дробят своими зубами, стягивая еще не остывшую плоть.
Больше не будет как раньше. У Итадори прекрасно получается накручивать себя и без ехидного голоска Сукуны, что после событий в Шибуе, довольный донельзя, затаился. Сколько еще человек должно пострадать прежде, чем он умрет? Скольких он еще подведет своим существованием? Оккотсу Юта зря воспользовался своей техникой. «Ты дорог людям, которые дороги мне», — кажется, так он сказал. Вот только он не знает, что этим людям будет куда лучше без него.
— Начни со спасения меня, Итадори, — Фушигуро знает. Юджи понимает это, когда поднимает на него глаза. Знает, о чем он сейчас думает. Знает, что он не считает себя достойным жизни. И все равно спасает его. Дает цель такому никчемному созданию. Смысл жить дальше.
И он поможет Фушигуро. Потому что нельзя, чтобы каждый раз тебя спасали безвозмездно. Потому что ненавидит оставаться в долгу.
Когда перепалки с сидящим внутри Сукуной стали для него рутиной, Юджи не может сказать точно. Он бы не удивился, случись это вчера или две недели назад. Дни в последнее время слишком одинаковые, слишком тихие, слишком, слишком, слишком…
Мысли не хотят умещаться в его дурацкую черепную коробку, так и норовят отвлечь, заманить в омут отчаяния, сделать своей куклой — дергать за ниточки, будто Итадори вовсе не живой. Впрочем, он такой и есть. Ходячий мертвец. Сосуд Сукуны.
— Что, ублюдок, хочешь плакаться мамочке? Точно, у тебя же ее нет. Никого нет, — мерзко хихикает, словно не ему здесь около тысячи, совсем как ребенок, отобравший чей-то леденец и пинающий ногами этого «неудачника».
— Думаешь ты такой особенный человек, раз смог сдерживать мою силу? О нет. Ты был рожден для этого. Рожден сосудом, сосудом и умрешь.
— Что ты несешь, — тянет Итадори и тут же жалеет об этом. Вот кто тянул его за язык? Прав этот кусок дерьма, во всех своих бедах виноват он сам.
— Я сразу почувствовал в тебе часть не моей проклятой энергии. Не человеческую, она пахнет помоями. Человеческое мясо от этого спасает только термическая обработка, — облизывается, а в голову Юджи против его воли влезает картинка обеденного стола, полностью накрытого самыми разными блюдами. Единственное, что их объединяет — мясо. Они все сделаны из мяса. Юджи тошнит. — Ты не человек, выродок. Ты даже хуже, чем те, кого так стремишься уничтожить. И ты никогда не будешь полноценным.
— Заткнись.
— Маленькое наивное полупроклятьице.
— Будь добр, съеби, а?
На удивление, Двуликий слушается и замолкает до следующего раза, когда ему наскучит просто наблюдать за происходящим и он снова захочет вывести Итадори из себя.
— Черт, — устало стонет парень, пытаясь привести мысли в порядок. Надо подумать о чем-то хорошем, пока еще можно выкарабкаться. Пытается вспомнить их последний урок: Кугисаки отчитывала его за какую-то ерунду, а он виновато поглядывал на нее исподлобья. Фушигуро старательно делал вид, что он их не знает, хотя в классе сидели только они трое. Губы Юджи расплылись в маленькой, но нежной улыбке. Он не один.
То, что ты окружен людьми, еще не значит, что ты не одинок, — шепчет внутренний голос, и улыбка моментально меркнет.
— Блять, давай без загонов хотя бы сегодня, — обращается в пустоту. Ответом ему служит натянутый свист чайника. Юджи совсем забыл, что пришел на кухню за спасительной жидкостью в виде зеленого чая с мятой. Он неторопливо берется за теплую после плиты ручку и аккуратно наклоняет чайник, чтобы мимо не попала ни одна капелька. Мерно размешивает несуществующий в чашке сахар, но его это движение кистью успокаивает, помогает отвлечься пока неподвижно смотришь в одну точку.
Юджи старается не думать о словах Сукуны, но что-то в них не дает ему покоя. Что он имел в виду под «полупроклятьем»? Вероятно, стоило бы обратиться к Годжо-сенсею с этим вопросом, но тот неожиданно отправился в командировку, оставив первогодок доучивать материал к предстоящей контрольной по японскому. Или спросить, что бы это могло значить, у Фушигуро, все-таки он знает намного больше о мире шаманов, чем Итадори, и мог бы подсказать что-нибудь. Но как же не хочется его втягивать в свои проблемы. И так уже достаточно натерпелся из-за него.
Тем более сейчас, когда они совершенно одни направляются к третьегодкам, что должны им помочь. Ночуют в захолустных мотелях — на какие хватает денег. Комнату из этих же соображений тоже берут одну на двоих: Юджи берет на ресепшене ключ, а Фушигуро тенью проскальзывает в комнату. Сейчас лучше и проще держаться вместе. Ютятся на одной кровати «валетиком», хотя сначала Итадори категорически против.
— Фушигуро, нет. А вдруг Сукуна снова… — он не произносит, что «снова», но Фушигуро понимает.
— Я не думаю, что он появится в ближайшее время. Скорее всего вы заключили какой-то контракт, поэтому ты можешь пользоваться его силами. Он не будет попусту тратить свою привилегию, что бы это ни было.
— Контракт, — Юджи задумывается. — Годжо-сенсей спрашивал про него, но я совершенно ничего не помню.
— Вероятно, это одно из условий.
— Тогда как ты можешь быть спокоен, не зная содержания этого контракта?
«Как можешь находиться рядом», — повисает в воздухе, так и не озвученное, потому что Итадори на самом деле страшно, что Фушигуро поймет, какую глупость совершил, и уйдет. Бросит его наедине с проклятьем и самим собой.
— Я доверяю тебе.
Громогласное, яркое, такое правильное, такое… «Я доверяю тебе». Ему. Правда? Разве он заслужил такие слова? Ему доверяют. И он не в праве подводить его.
В конце концов, одной кровати никто не жалуется. Приятно ощущать, что за спиной находится кто-то, на кого ты готов положиться.
Первые два дня проходят практически безрезультатно. Они продвигаются до жути медленно — после недавних событий город кишит проклятьями, что так и норовят попробовать на зуб Итадори, от которого так заманчиво пахнет проклятой энергией Короля проклятий.
На третий день Итадори не выдерживает. Фушигуро выходит из душа, предчувствуя что-то неладное, неприятно скользящее своим щупальцем между лопаток, и находит его в лихорадке на полу у кровати. Его трясет. Итадори чувствует, как холодный пот стекает по лицу, сжимает пальцами волосы, уже полностью мокрые, и тянет-тянет, собирается вырвать с корнем. Потому что эту боль терпеть куда легче.
— Зачем ты спас меня? Почему не дал просто сдохнуть, как я того и заслуживаю. Ненавижу…
Кого именно он ненавидит — себя, Фушигуро или Сукуну, а может всех сразу — не говорит.
Сукуна кривит свой отвратительный рот на его щеке и заходится лихорадочным смехом, будто в жизни не слышал ничего смешнее. Мегуми хочется ударить по ней со всей силы, стереть эту мерзость с лица земли, раскрошить на мельчайшие кусочки, сжечь, распылить где-нибудь в космосе и больше никогда не видеть.
— Итадори, — нет, — Юджи.
Имя действует непредсказуемо. Итадори действительно переводит на него свой все еще затуманенный взгляд, но через секунду резко дергается в левую сторону, выблевывая остатки ужина вместе с желчью. Фушигуро осторожно придерживает его, чтобы не упал прямо в дурно пахнущую жижу, слегка поглаживая кончиками пальцев его руку через ткань байки. Как же сильно сейчас ему хотелось забрать хотя бы часть той боли, что чувствует Итадори, бережно закутать в пуховое одеяло и спрятать от всего мира. Но спрятать его от Сукуны невозможно, он всегда рядом с ним, внутри него, как напоминание о его, Фушигуро, слабости и беспомощности. И он проклинает тот день, когда позволил Юджи съесть этот чертов палец, когда не вызвал еще шикигами, когда не… Из размышлений его вырывает тихое поскуливание человека, у которого больше не осталось сил бороться одному:
— Мегуми, я так больше не могу. Не могу.
Итадори задыхается.
Паника проникает в голову. Захватывает мысли. Он падает в черную глубину, волны накрывают его с головой, лишая возможности выбраться. Юджи думает, что это конец. Оседает еще больше на пол, прижимается к холодной стенке. Пытается выжить в ледяной воде, от которой сводит все мышцы.
Ужас расползается по всему телу вместе с кровью. Он умрет — в одиночестве, и чертова пучина не оставит о нем воспоминаний.
— Юджи! Я здесь, Юджи. Слушай мой голос.
— Фушиг?.. — кашель не дает ему закончить. Хватает за горло и давит, давит, давит.
Шумно. Мегуми ныряет за ним в эту темноту. Хватает за руку.
— Дыши со мной, Юджи. Давай же. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох, — повторяет как мантру, говорит его имя снова и снова, чтобы не смел отключаться.
Железная клетка, тянущая ко дну, растворяется…
— Я рядом, Юджи. Слышишь? Я буду рядом, обещаю.
Голосу хочется верить, и Итадори слушается, расслабляет мышцы, чтобы ласковое течение вынесло его к берегу.
— Пожалуйста, дыши… — Мегуми теплый. Мегуми обнимает его и держит крепко-крепко, не дает раствориться в потоке сумбура, обзаведшегося лезвием, кромсающим его душу на мелкие кусочки.
Дрожь постепенно уходит, оставляя за собой только ощущение сильных рук и вырывающееся из грудной клетки сердце.
Он направляет его в ванную. Стягивает украденную недавно байку с какой-то смешной надписью, усаживает на край ванной и снимает штаны. Затем помогает полностью перебраться в ванну и прямо так заставляет принять горячий душ.
Все это время Итадори молчит, но Фушигуро сейчас и не нужны его одобрение или строптивость. Он пытается помочь так, как считает нужным, поэтому не прекращает поливать Итадори горячей водой до тех пор, пока не видит, как того окончательно перестает знобить. Сразу укрывает его мотельным полотенцем — оно все еще немного влажное после него, так что Итадори вздрагивает, а взгляд его становится чуть более осознанным. Остается последняя часть — довести его до кровати и проследить, чтобы он переоделся в сухое, — с которой Фушигуро кое-как справляется. Пока Мегуми убирает рвоту с пола, постоянно отвлекается на лицо Юджи. Оно все еще так непривычно не выражает никаких эмоций, словно перед ним статуя, которую он несет на выставочный стенд в музее. Это страшно. Это неправильно.
— Фушигуро, — тихо зовет Юджи, кутаясь в одеяло. Его глаза наконец-то сфокусированы и смотрят в одну конкретную точку — его лицо.
— Да?
— Мы можем сегодня поспать вместе?
Мегуми почти говорит, что они и так вместе, но затем понимает, что Итадори имеет в виду. Конечно, они могут. И он приподнимает одеяло, которое парень судорожно сжимает в руках, и ложится так близко, что чувствует теплое дыхание на своем лице.
— Если что-то понадобится, сразу говори.
— Есть кое-что… — тянет Итадори и обнимает парня. Бережно, точно боится спугнуть.
У Мегуми — в голове фейерверки. У Мегуми захватывает дыхание, и он не в силах понять, что делать. А у Юджи душа нараспашку. И она вся только ему.
Они хватаются друг за друга как за спасательный круг, переплетают руки в бесчисленных попытках стать ближе. Юджи после душа горячий, обжигает его немилосердно, и Фушигуро хочется получить как можно больше ожогов — лишь бы запомнить, лишь бы Итадори касался его так до скончания веков.
Они засыпают разморенные теплом друг друга. Дышат ровно. Переплетя пальцы и запутав ноги. Так, как и должно быть.
Его словно швыряет из стороны в сторону, пока он, повинуясь судьбе, снова оказывается отрезанным от Фушигуро. В другой колонии.
Ему не то, что бы страшно, только смертельно обидно. Но Мегуми не виноват, в том, что так получилось, они обязательно друг друга найдут. А пока он займется тем, что умеет лучше всего, вернее, хочет уметь, — поможет тем, кто в этом нуждается. Вместе с обещанием, данным Фушигуро, он оставляет и чувства. Сейчас они ему ни к чему.
И все же частичку чего-то хорошего он бережет, как берегут огонь дикари, что не умеют его разжигать. Отправляет воспоминания о мягких поцелуях и трепетных объятиях на самую видную полку, откуда уже весело улыбаются ему вечно задорная Кугисаки и надежный Годжо-сенсей, справедливый Нанами и неутомимые второгодки, заливающийся смехом от его шутки Джунпей и ворчащий дедушка, неожиданно родной Чосо и даже Тодо, вместившийся где-то сбоку, показывает «класс» большим пальцем.
В какой-то момент они снова находят друг друга, пересекаются как следы после самолетов в ясном небе. Мегуми на себя не похож. Какой-то другой, но все еще до безумия родной. Юджи смотрит и упивается его изменениями. Замечает ссадины на щеках и кровоподтеки, грозящиеся превратиться в синюшные гематомы в скором времени. Ловит колкий взгляд, который смягчается, стоит только Итадори попасть в поле зрения. Они останавливаются в пяти метрах, обезжизненные, без сил сделать хотя бы один шаг навстречу. Первым срывается Итадори. Преодолевает расстояние, кажется, за секунду и сминает в объятиях, тычется носом в шею, вдыхая терпкий запах пота и крови. Фушигуро смертельно уставший принимает его теплоту и отдает остатки своей. И они стоят так до тех пор, пока мозг мучительно долго обрабатывает информацию, поступающую импульсами от нервных окончаний, — вот, смотри! Живой! Теплый! Родной! Он здесь, рядом!
— Сто очков, я знал, что на тебя можно положиться.
— Так ты знаешь?
— Да, — касается правой ладонью щеки. Юджи льнет к ней словно кот. — Объявили прямо когда некоторые игроки усердно старались отправить меня на тот свет.
Глаза Юджи вмиг становятся серьезными. Он отстраняется, оглядывая Фушигуро с ног до головы.
— Как ты?
— Я в порядке. А вот они не очень, — усмехается. — Либо они, либо я, уж это правило я усвоил на отлично.
Юджи не хочет думать о тех, кто сейчас «не очень», но что-то мелькает в его взгляде, что заставляет нутро Мегуми напрячься.
— Хей, — бережно берет его лицо в свои руки как бы прося посмотреть на него. — Главное, что мы с тобой живы и даже внесли свое правило в игры. Я больше не оставлю тебя. Будем вместе сражаться.
— Плечом к плечу? — грустно хмыкает Итадори.
— Плечом к плечу, — подтверждает Фушигуро и оставляет невесомый поцелуй на губах парня.
Ты не скажешь, что тебе страшно. Просто не сможешь. Не потому что не умеешь, а потому что так надо. Но я боюсь. Очень сильно боюсь. А ты все время пытаешься это изменить. Я бы нашел самую темную комнату, сжался в комок и сидел так до скончания веков. Но ты приходишь. Спасаешь меня из отвратительно вязкой тины, в которую превратилось то, что осталось от моей жизни.
И знаешь, что?
Я наконец-то могу позволить себе сказать это.
Спаси меня.