Дом впитывает в себя терпкий запах дешевых сигарет отца. Дым пробивается в комнату Кейго сквозь щель между стеной и хлипкой потрепавшейся дверью с одиноким плакатом Led Zeppelin, выдранным из старого рок-журнала, нашедшегося в одной из коробок на чердаке. Кейго открывает окно нараспашку, и ветер тянет вонь от табака внутрь. Приходится скрыться от него под одеялом на несколько долгих минут, чтобы не задохнуться в ядовитых сизых клубах.
Кейго умирает от пассивного курения вот уже двадцать лет.
Солнце только-только поднимается из-за горизонта, тяжелые шаги отца и его хриплый кашель звучат непозволительно близко к комнате Кейго. От панической атаки спасает лишь слепая уверенность, что отец, торопясь на работу, не станет беспокоить спящего сынка. Он пару раз хлопает дверьми: при выходе из ванной и на кухне. Пусть уже поскорее свалит. Таками печатает:
«Придешь сегодня?»
Даби всегда соглашается. Даби всегда скучает. Даби всегда голоден до прикосновений. Даби, Даби, Даби, даже если час назад он был на другом конце города, сейчас он в постели у Кейго.
Отец уходит, громко хлопнув входной дверью и напоследок подняв в воздух пыль с полок. Кейго подскакивает, чтобы поскорее распахнуть все окна, чтобы сигаретный дым выветрился из его дома, из его легких, из его жизни. Он уедет, чтобы никогда больше его не чувствовать. Переедет на окраину города, в самый маленький и отдаленный от всего мира домик, чтобы кричать, кричать, кричать, кричать. Уедет, и в его жизни больше не поселится никто, кроме Даби. Кейго набирает воздуха в легкие, и Даби отвечает ему в тот же момент, обещая, что будет через час. И, о ужас, какое облегчение! А Кейго был уже на пределе.
Таками отправляет кучу смайликов в ответ и убегает в ванную. На кухне пахнет растворимым кофе, в раковине грязная сковородка и кружка с остатками кислой коричнево-ржавой жижи. На столе хлебные крошки, а занавеска колышится на ветру. Кейго хочет булочек с корицей, но у него нет на них денег. Сегодня он обойдется возможно немного подгоревшим омлетом, из которого Даби будет вынимать помидоры и смешно морщиться, будто его тошнит, и заставлять Кейго смеяться.
У них обоих нет денег на психотерапию, поэтому они, схватившись друг за друга, уверенно делают вид, будто жизненные силы их еще не покинули. Если Кейго найдет работу, он переедет к Даби, и тогда хвататься станет легче. Он не чувствует себя здоровым. Он не чувствует, что его любовь к Даби здоровая. Но если Кейго скажет «стоп», это разрушит их обоих. Окончательно. Ему страшно, но не страшнее, чем Даби, который никогда не отказывает. Всегда приезжает.
А сегодня почему-то раньше раньше, и волосы Таками все еще влажные, но в них приятно зарываться ладонью.
— Ммм, запах курева, — мечтательно произносит Даби, будто это не он выкурил по дороге две подряд. Кейго сцеловывает с его языка горечь и обиду, не чувствует ничего, кроме мурашек по спине и мягких пальцев в загривке. У Даби нет вкуса, и это Кейго не про длинный кожаный плащ сейчас.
Кожаный, блять, плащ.
Даби курит так же много, как и отец, но Кейго никогда не против. Понимаете, есть разница между тем, когда напоминание о самом мерзком человеке в твоей жизни заседает глубоко в легких, и тем, как Даби пытается скрыть богомерзкий запах с рук, как жует мятную жвачку перед тем, как поцеловать, как уламывает Кейго на парочку электронок и смешно дует щеки, даже если совсем не выглядит, как ребенок, а скорее как вредный взрослый, когда ему отказывают.
Таками противится и возмущается, но он слишком мягок, а Даби умеет красиво разговаривать. Поэтому сначала они всегда трахаются, а потом курят, и у Даби наверняка есть пунктик на этот счет… Во второй раз Кейго уже не против того, как дым душит его, как режет глаза, и Таками хочет перестать дышать, чтобы все цветы внутри него загнулись к херам, но Даби опускает ладонь на его бедро, и Кейго выдыхает, будто этого всего не было.
— Хватит с меня этого дерьма, — посмеивается Кейго, отдавая Даби электронку, — Ну и мерзость. Мог бы хотя бы что-нибудь послабее купить, придурок!
— Нахуй оно нужно, послабее? — Даби лежит на спине, его пальцы поглаживают колени сидящего на нем Кейго, — Никакого кайфа.
— Ты торч, — обвиняет его Кейго, чувствуя, как чужие бедра резко приподнимаются, толкаясь в него, — Ох…
Даби выпускает дым ему в лицо, но тот не долетает. Он ругается, и Таками смеется, прежде чем начать дразняще ерзать. Они оба более чем заинтересованы.
— Хочешь травки?
— Нет.
— Будет классно.
— Заткнись нахуй. У тебя ее даже нет.
Даби улыбается. Загадочно и довольно, будто наласканный солнцем и сметаной кот. Кейго закатывает глаза, мысленно спрашивая себя, с кем он связался. Он знает, что Шигараки всегда может достать траву, и поэтому они с Даби сдружились. Он знает, что Даби ночью работет в баре и днем спит в комнате этажом выше, прямо над местом работы, и ему не нужно далеко идти. Он знает, что Даби отказался от своего настоящего имени, когда плюнул отцу в лицо и ушел из дома. Кейго знает, что самое отвратительное для Даби — носить фамилию своего отца. Но он пока не выбрал другую.
— Бери мою, — предлагает Кейго, когда Даби тянет его вниз, чтобы поцеловать.
— Задницу, я полагаю?
— Фамилию. Придурок.
— О… О-о-о!.. Так ты, типа… Замуж меня зовешь или что?
— Нет, придурок, я просто хочу, чтобы ты взял мою фамилию, — откинув голову назад, Кейго чувствует, как губы Даби накрывают его кадык.
— Даби Таками, что за убожество… — пальцы Даби дрожат, когда он сжимает бедра Кейго, — Мне нравится.
С губ Кейго срывается улыбка и довольный стон, он смотрит вниз, и у Даби блестят глаза. Им определенно стоит поговорить о факте того, что Даби безвылазно застрял в прошлом. В пузыре. В самоненависти и ненависти ко всему сущему. «Мне все равно», — говори; Даби, и будь это правдой, Кейго переживал бы меньше.
— Ты ревешь что ли?
— Нет. Заткнись, птичка. Это от дыма глаза заслезились.
— Так я тебе и поверил.
— Я сейчас твои куриные яйца…
— Отвратительно! Не смей так больше выражаться. Ох!.. О-ох, сделай так еще раз!