Право на Маринетт

Феликс не любил притворяться Адрианом. Кому вообще может понравиться идея скрываться за внешностью слабохарактерного и безвольного человека, так отчаянно жаждущего получить признание от своего бессердечного отца? Адриан казался жалким, и Феликса это всегда раздражало; ему приходилось до боли стискивать зубы и до побелевших костяшек сжимать кулаки каждый раз, когда он играл роль своего бесхребетного кузена, с которым — вот так удача! — они были похожи как две капли воды.

      Однако Феликс не мог отрицать — схожесть с Адрианом помогала ему в осуществлении планов, и было бы глупо не воспользоваться такой удобной возможностью обмануть всех идиотов вокруг, заполучить желаемое, обыграть своего бесчестного дядю, порадовать дорогую маму… В целом, только ради своих целей и выгоды Феликс был готов и дальше притворяться добродушным Адрианом, хоть ему это никогда не доставляло удовольствие.

      Почти никогда.

      Феликс не был в восторге от жизни Адриана. Она ему абсолютно не нравилась: у Адриана были отвратительные отношения внутри семьи — далекие от тех, что были у Феликса и его сердечной мамы, — его друзья оставались кучкой назойливых болванов, а толпы поклонниц, так нагло вмешивающихся в жизнь их любимого кумира, постоянно действовали на нервы — одна Хлоя своими отвратительными выходками не могла вызвать никакой реакции, кроме рвотного позыва.

      Феликс никогда не завидовал брату. Он мог лишь посочувствовать его неудачной жизни. Однако у Адриана было то, о чем Феликс втайне мечтал.

      У него была Маринетт.

      Сначала она казалась ему такой же надоедливой, как и все друзья Адриана; недогадливая, излишне наивная, глупая настолько, что при ее виде хотелось закатывать глаза. Маринетт никогда в жизни бы его не заинтересовала — раньше был уверен Феликс, — но чем больше он наблюдал за ней, тем больше понимал, почему Адриан продолжал ею восхищаться.

      Маринетт отличалась от остальных своей необычайной решимостью, позволяющей ей решать проблемы окружающих; она обладала поразительной преданностью, за которую ее ценили друзья; а самое главное, в ней таилось много удивительной любви к Адриану, которая по неведомым причинам стала волновать Феликса.

      Адриан был полнейшим идиотом, раз уж он не замечал, как долго она была в него влюблена. Поначалу Феликс с любопытством наблюдал за развитием их отношений: он посмеивался над тем, каким слепым оказался его братец, и продолжал удивляться тому, насколько Маринетт была терпеливой: попыток добиться внимания Адриана просто не счесть. Неудачи неотрывно шли по пятам неуклюжей и стеснительной девушки.

      И Маринетт расстраивалась. Она могла поникнуть, не проявляла инициативы в общении, становилась опечаленной и до тошноты жалкой — в точности как его бестолковый братец. В такие моменты она его раздражала: Феликсу хотелось снова усмехаться над ее неловкостью и нелепому заиканию, а не наблюдать за тем, как она вяла, подобно цветку, без ее солнечного и идеального мальчика.

      Иногда Феликс думал, что Маринетт была готова сдаться. А он не хотел лишиться такого развлечения — изучать влюблённую до беспамятству одноклассницу кузена. Маринетт манила, стала вызывать чувства, не похожие только на один интерес. Феликс понимал, что он не успокоится: ему нужно подойти к ней ближе и убедиться, что он сможет приковать ее к себе — лишь на время, пока не уймётся странное волнение, возникающее в груди каждый раз, когда Маринетт смотрела на него.

      И Феликс решил вступить в игру.

      Просто азарт, обычное желание узнать, каково это — когда в тебя безнадёжно влюблена глупая девчонка. Ему не составляло труда переодеться в Адриана, однако сложнее оказалось выдерживать его образ рядом с Маринетт.

      Она притягивала. Ее щеки очаровательно заливались румянцем, а ярко-голубые глаза загорались нескрываемым восхищением, стоило ей столкнуться с ним взглядом. Любовь в этих глазах, смотрящих на него с восторгом, не предназначалась Феликсу, и он об этом знал. Однако, сам того не осознавая, продолжал тянуться к Маринетт, чтобы познать глубину ее девичьих чувств.

      Он рисковал, когда притворялся Адрианом, но ничего не мог с собой поделать: чем больше он следил за Маринетт, тем больше возрастал его интерес к ней. Противиться соблазну было невыносимо: Маринетт была рядом и в то же время далеко. Она улыбалась Адриану и не догадывалась, как часто она дарила свою улыбку не тому человеку, а всего лишь его кузену, который по иронии судьбы был так похож на ее возлюбленного.

      Азарт превратился в жажду: привычный телу холод обращался в неистовое пламя каждый раз, когда Маринетт поневоле дотрагивалась до него. Девчонка постепенно сводила его с ума, и он даже не пытался скрыть своё желание. Феликсу нравилось ощущать аромат ее цветочных духов, он еле заметно касался ее теплой кожи, которая тут же покрывалась мурашками, и наклонялся к Маринетт так близко, что заставлял ее краснеть от смущения. Он имел власть над ней — и это приносило ему большее удовольствие…

      …пока она сама не начала владеть им.

      Феликс не успел заметить, когда Маринетт стала ему сниться. Он обладал ею в своих снах, снимал с ее волос красные ленты, обвязывал ими свои руки и жадно вдыхал ее манящий запах, о котором он мог пока что только грезить. Наяву он продолжал притворяться любезным Адрианом, а во сне раздвигал ее ноги и вслушивался в ее сладостные стоны.

      Это было похоже на одержимость: все чаще одеваться как Адриан, все больше проживать не свою жизнь и все глубже погружаться в сознание той, чьим телом он так стремился овладеть. Феликс не был уверен, что сможет долго продержаться. И был готов сгореть в своей ярости, когда случилось то, что должно было случиться еще давно.

      Его братец-идиот начал в неё влюбляться.

      Все вокруг радовались тому, что Адриан наконец-то прозрел, особенно его пустоголовые друзья. Адриан стал оказывать Маринетт больше знаков внимания — гораздо больше, чем мог позволить себе Феликс, — и та расцветала у всех на глазах. Феликс злился. Он видел, как Адриан старался завладеть ее сердцем — глупец, он даже не понимал, что оно уже давно в его руках! — и отчаянно жаждал отобрать себе право на ее любовь. Право на Маринетт.

      Он даже не думал о том, чтобы подобраться к ней ближе без маски Адриана — в этом не было смысла, уверял себя Феликс. Вместо этого он тщательно продумывал план, в котором он мог бы обхитрить своего брата и первым отведать запретный плод.

      Ему нужно было ее заполучить. Феликс не видел другого исхода, кроме одного: овладеть Маринетт, как он всегда об этом мечтал в своих снах.

     Она сама пришла к нему. Адриана не было дома, и это сыграло ему на руку; Феликс ласково ей улыбался, бережно обнимал ее за плечи, перебирал пряди ее темных волос, притворяясь своим братом, который, сам того не подозревая, давно стал его главным соперником. Маринетт льнула к нему: она вглядывалась в его зелёные глаза — такого же цвета, как у Адриана, — ощущала на себе исходящую от него заботу и целовала его щеки — так по-детски глупо и наивно, но нежно и чувственно.

      Ох, она даже представить не могла, как она его злила своей безумной, слепой любовью! И Феликс не думал о том, что в этом они были похожи. Он подавлял в себе гнев, но не мог подавить нарастающее рядом с ней желание: в один момент он наклонился к ней, взял ее лицо в свои руки и поцеловал — с упоением, с жадностью, с опьяняющей страстью. А Маринетт и не была против — даже ее искренняя любовь не была способна различить между собой кузенов.

      Ее губы были мягкими, податливыми; Феликс сминал их грубым и голодным поцелуем, от которого у обоих подкашивались ноги. Маринетт встала на цыпочки и обхватила его шею руками; Феликс чувствовал, как у неё тряслись коленки от нахлынувшего возбуждения, и он резко сжал ее ягодицы руками, прижал ее к себе как можно ближе, чтобы та почувствовала его желание.

      Он хотел ее. Безумно хотел ее заполучить.

      Она вздохнула, когда Феликс стал тереться об неё через одежду, а затем издала громкий стон, когда он, обезумевший, вцепился в ее шею. Кожа у Маринетт была нежной, на ней быстро появлялись синяки; Феликс намеренно делал ей больно, желая оставить свой след на ее теле.

      Он переместился к ее ключицам, зацеловывая каждый участок оголенной кожи; Маринетт дрожала и слабо извивалась, а он, столкнувшись с преградой в виде одежды, неудовлетворенно зарычал и просунул руку под ее блузку.

      Маринетт удивлённо ахнула и вздрогнула — его руки были холодные. Феликс мог бы порвать ее одежду, но не хотел пугать Маринетт — ему нужно было, чтобы она продолжала смотреть на него с обожанием.

      Она тяжело дышала, пока его ладони сжимали ее маленькие груди. Пальцы Феликса играли с ее сосками, скручивали и оттягивали их, и Маринетт краснела под его пристальным, изучающим взглядом. Сейчас он хотел запомнить ее такую: смущенную, возбужденную, принадлежащую ему Маринетт.

      Маринетт. Его Маринетт.

      Она тихо вскрикнула, когда Феликс, приподняв ее блузку и оголив полностью грудь, прижался к ее соску губами. Его возбуждала мысль, что никто раньше не трогал Маринетт так, как он это делал сейчас; она хотела прикрыться руками, но он грубо перехватил ее запястья и, наказывая за вольность, укусил ее за грудь. Маринетт охотнее застонала, а он продолжал ласкать ее груди языком, посасывать белоснежную кожу, оставляя засосы на обнаженных участках тела. Глаза Маринетт были затуманены, и Феликс понял, что он не может больше ждать.

      Он хочет большего. Он хочет ее всю.

      Феликс раздел ее: снял с неё верх одежды, отбросил куда-то в сторону. Маринетт продолжала его стесняться и снова захотела скрыться от его голодных глаз — глупая, разве можно было скрыться от своего хищника? Феликс кинул ее на кровать брата, прижался к ней всем телом; на нем по-прежнему была одежда Адриана, и его это могло бы вывести из себя, если бы смущенная Маринетт сама не потянулась к его рубашке и не помогла ее снять своими дрожащими от переизбытка чувств руками. Феликс посмотрел в ее глаза: слегка напуганные, взволнованные, но — боги! — сколько же в них было мучительного желания, как же сильно она хотела отдаться их страсти.

      Феликс снова прильнул к ее пленительным губам, языком проник внутрь ее рта, уловил очередной тихий стон — и не мог понять, принадлежал ли он ему или его Маринетт. Руки сами нашли ее грудь, они снова сжали мягкую округлость, заставив тело девушки изогнуться к нему навстречу. Он присосался к ее коже, переместился на розоватые ореолы, провел кончиком языка по набухшим соскам. Феликс не отрывал свой взгляд от ее покрасневшего лица — ему нужно было видеть, как он мог управлять ею; он хотел знать, что только он был над ней властен. Маринетт жалобно стонала, стесняясь просить о большем, и не сопротивлялась, когда Феликс стал покрывать поцелуями ее живот. Он приспустил ее брюки, и Маринетт смущённо пискнула, стоило ему быстро с ними разобраться и так же, как с блузкой, откинуть их в дальний угол комнаты его брата.

      Феликс отстранился на мгновение, чтобы получше ее разглядеть: Маринетт была очень красивой. Она обхватила себя руками, будто бы это могло скрыть то, что одежда уже не скрывала, и неуверенно отвела взгляд в сторону, не решаясь встретиться с жадными глазами Феликса.

      Он оценивал ее: проводил рукой по ее мягкому животу, сжимал ее упругие бедра, снова и снова ласкал ее возбужденные груди. Маринетт казалась невинной и в то же время такой доступной, что Феликс поневоле терял над собой контроль. На ней до сих пор оставалась единственная ткань одежды, которая отделяла их от неминуемого, и Феликс, прежде чем слиться с Маринетт воедино, хотел полностью насытиться ее возбуждением.

      Его пальцы начали ласкать ее разгоряченную плоть через нижнее белье. Тело Маринетт отзывалось на его прикосновения: она выгибалась, все громче стонала, но по-прежнему боялась взглянуть в его глаза. Феликс нагнулся к ней, одной рукой продолжал дразнить ее через тонкую ткань, другой — схватил девушку за подбородок и заставил посмотреть на себя. О, она была прекрасна: губы были алыми от их поцелуев, взгляд ее был затуманенным и завораживающим; ее грудь подымалась от частого дыхания, и тело содрогалось от дрожи каждый раз, когда Феликс надавливал пальцами на особо чувствительные места. Маринетт приоткрыла рот, и Феликс не смог снова устоять перед соблазном: он прижался к ее губам в страстном поцелуе и начал посасывать ее язык. Маринетт охотно отвечала ему, а затем широко раскрыла глаза, когда Феликс отодвинул промокшую от возбуждения ткань ее нижнего белья и вошёл пальцами в ее влагалище.

      Первым ее порывом было высвободиться — стыд взял над ней верх. Но Феликс не позволил ей это сделать: он придавил Маринетт к кровати своим телом так, что она не могла вырваться. Феликс недовольно зарычал и укусил ее губу, продолжая совершать своими пальцами возвратно-поступательные движения.

      Маринетт не могла расслабиться, тогда Феликс стал ее целовать: он целовал ее веки, щеки, подбородок; затем скользнул языком по ее шее, аккуратно поцеловал участок, где пульсировала синеватая вена. Он обжигал ее кожу своим дыханием, покусывал мочку уха, шептал что-то неразборчивое, но безумно возбуждающее; Маринетт снова начала тихо постанывать, а затем и вовсе стала двигать бедрами, подаваясь ему навстречу.

      Будоражащие пошлые звуки, умоляющие стоны Маринетт, ее влага на пальцах и повиновение, которого он так долго добивался, окончательно свели его с ума; Феликс снял с неё белье, обхватил ее бёдра и прижался к манящему теплу. Маринетт была мокрой и очень горячей; Феликсу потребовалась лишь раз коснуться языком ее набухшего клитора, чтобы заставить все ее тело выгнуться в приятной дрожи.

      Немыслимо было представить, что эта девушка могла бы краснеть ещё сильнее. Она прятала своё лицо руками, пока Феликс продолжал выводить узоры языком, доставляя ей удовольствие пальцами. Он отвлёкся, чтобы ещё раз взглянуть на нее: Маринетт была нагой, притягательной, и, черт возьми, куда подевалось ее былое терпение? Она жалобно смотрела на него, без слов прося о большем, изнывая от желания, и Феликс не мог ей отказать. Он усмехнулся своим мыслям: какая жалость, что его глупый братец лишился единственной возможности — первым увидеть Маринетт обнаженной с раздвинутыми ногами. Быть может, теперь Адриан научится ценить тех, кто его любит?

      Феликс посасывал ее клитор, скользя языком внутрь стонущей девушки, ощущая ее вкус. Ему нравилось изводить ее, но он хотел, чтобы она его умоляла. Он отстранился и прошептал: «Скажи, что ты хочешь этого… Скажи, Маринетт!».

      И Маринетт была готова умолять.

      «Я хочу тебя… Адриан».

      Он замер. Поднял глаза — Маринетт, одурманенная, не заметила, как в них пылала ярость. Феликс зарычал, угрожающе навис над ней и наклонился к ее уху. Маринетт сглотнула, когда он опалил ее кожу горячим дыханием и пугающе произнес: «Ты моя».

      Он провёл языком по ее щеке, почувствовал, как напряглось ее тело — Маринетт не могла понять, где же она допустила ошибку. Целуя ее губы, он расстёгивал ширинку и снимал с себя брюки; Маринетт жмурилась, слабо дрожала в его объятиях: ее тело по-прежнему жаждало разрядки, но волнение сковало ее, мешало расслабиться. Маринетт тихо ахнула, когда ее бедра коснулась оголенная горячая плоть. Феликс тяжело задышал и провёл членом по клитору девушки, размазывая смазку по ее половым губам.

      Он издал тихий стон, когда вошел в неё: медленно, с напором, еле сдерживая себя, чтобы не начать двигаться быстрее. Тугие стенки влагалища сжимали его набухший орган; Феликс чувствовал, как он терял остатки рассудка, пока девушка под ним трепетала от неизведанных ощущений. Он глубоко вдохнул и толкнулся вперёд — не резко, но достаточно для того, чтобы Маринетт поморщилась от боли и негромко вскрикнула. Феликс остановился, взглянул на неё — Маринетт было страшно, но в ее глазах он увидел бесконечное доверие к нему. Какая же глупая.

      Феликс прижался к ней, поцеловал в губы — с со всей удивительной нежностью, на которую был только способен. Маринетт обхватила его шею руками и так же нежно ответила на поцелуй, снова расслабляясь в его объятиях. Феликс вернулся к начатому — проник в неё глубже, вглядываясь во взволнованное лицо девушки. Жаркое удовольствие разлилось по его венам; ритмичные движения вызывали тихие стоны у обоих. Маринетт в наслаждении закрыла глаза; ее ладони лежали на его спине, и короткие ногти впивались в его кожу.

      Феликс продолжал ее изучать: разглядывал приоткрытые губы, слизывал капли пота на ее шее, чувствовал каждую ее судорогу. Он двигался в ней, набирая темп, внимательно следя за тем, как она учащённо дышала. Феликс проводил носом по ее коже, едва касался губами ее алых губ, хотел запомнить каждую деталь на ее лице, чтобы осознать — он наконец-то заполучил ее. Наконец-то Маринетт была в его руках.

      Он сделал резкий рывок вперёд, и Маринетт не смогла сдержать громкий стон. Внутри неё было жарко и влажно, Маринетт извивалась, все ее тело умоляло не останавливаться. И даже если бы Феликс хотел, он бы все равно не смог остановиться.

      Он погружался в неё вновь и вновь, не отрывая от неё своего пристального взгляда — Феликс любовался ею и хищно улыбался. Маринетт лежала под ним, отдаваясь приятным ощущениям, доверившись человеку, который лишил ее девственности. Она бы никогда не смогла догадаться, кто на самом деле нависал над ней: Феликс слишком хорошо играл свою роль.

      Маринетт ближе прижалась к нему, выгнулась дугой — Феликс обнял ее за талию, целуя в шею и выжидая. Она тихо вскрикнула, и Феликс почувствовал, как внутри нее пульсировали стенки влагалища, плотнее сжимая его член.

      Маринетт пыталась выровнять дыхание, цепляясь за шею Феликса, пряча лицо на его плече. В этот момент Феликсу было необходимо ее увидеть: он откинул ее на подушки, взял ее за подбородок, вгляделся в ее уставшие глаза; Маринетт была смущена, но смотрела на него с безграничной любовью.

      Он провёл большим пальцем по ее нижней губе, проникая им внутрь ее рта. Маринетт заворожённо наблюдала за Феликсом, пока он двигался в ней. Ее податливое тело, ее наивная улыбка, ее влюблённые голубые глаза — все это сегодня предназначалось только ему. Он смог обыграть своего брата.

      Феликс кончил внутрь девушки с громким стоном. Он зажмурился; дыхание сбилось, цветные пятна промелькнули перед глазами; чувство превосходства, приятная слабость, осознание собственной победы — все смешалось воедино, превратилось в экстаз. Он добился своего, и возникшая радость опьянила его, отдалась лёгкостью во всем теле. От переполняющего волнения хотелось рассмеяться: Феликс впервые за долгое время ощутил свободу.

      Но секундная эйфория прошла, усталость настигла его вместе с привкусом разочарования. Феликс открыл глаза, вернулся в свою привычную реальность. Маринетт пальцами вырисовывала узоры на его груди, и ее прикосновения больше не вызывали у него трепет. Он хмыкнул — его взгляд зацепился за ее хвостики. Последнее желание назойливой мыслью проскочило в его голове: Феликс потянулся к красным лентам Маринетт и распустил ее темные волосы.

      Маринетт непонимающе взглянула на него.

      — Адриан, что ты делаешь?

      Феликс обвязал своё запястье ее лентой. Он посмотрел на нее — девушка в напряжении закусила губу.

      — Я не Адриан, — холодным голосом произнёс Феликс.

      Маринетт потребовалась секунда для осознания.

      Немой ужас отразился на ее лице.