В третий раз уже Жилин поднимал уставший взгляд на настенные часы. Минуло двадцать минут, с тех пор как в его кабинет вошёл кудрявый мужчина в берете и больших очках с увеличивающими линзами (тот самый, который покупал в цветочном ларьке на рынке букетик для своей Особы – Инженер), прервал увлекательную игру полковника с канцелярскими принадлежностями и, запинаясь и переживая, начал просить помощи. Отчасти, вина за то, что этот мужчина сидит здесь так бесконечно долго, лежала на самом вздыхающем милиционере, который то и дело просил пострадавшего от рук грабителей Инженера притормозить и раскладывать всё медленно и по полочкам. Устал Жилин от всех этих тараторящих без остановки жертв непредвиденных бед, ох, устал!
– Эм, ну... Ну, вы чего? Ну, я же вам говорю, у меня велосипед украли, прям из-под этого, из-под рук... моих. Ну, э-э, ну, надо же что-то делать. Надо как-то ловить по горячим... ну, пока далеко они не ушли, ловить их надо.
Жилин неторопливо отпил кофейку из большой синей кружки и вздохнул:
– Голубчик мой, ну что вы мне тут такое вообще несёте? Я вам что, велосипедная какая-нибудь инспекция? Велосипедно-поисковая служба я вам, что ли? У меня дел знаете, сколько? Да я их всех даже пересчитать не могу! Сижу уже который день, дела считаю, а вы мне тут предлагаете всё бросить и, как говорится... Ага!
– Ну, пожалуйста, ну, полковник Жилин, ну я вас очень прошу, – взмолился отчаявшийся Инженер, прижимая к себе свой портфельчик. – Ну, вы же тако-о-о-ой хороший, о-очень. Вы всегда всем помогаете.
Немедленно расплывшись в польщённой улыбке, Жилин отвёл взгляд, смутился, совершенно не почуяв давления. Хватило всего пары ласковых слов, чтобы заставить ленивого полковника сдвинуться с отметки «Я вам не велосипедно-поисковая служба» на отметку «Но сегодня, так уж и быть, побуду ею для вас».
Чистый бланк увенчала фраза «Велосипед Инженера», и Жилин принялся записывать за мужчиной приметы старого скрипучего транспортного средства, опять же периодически останавливая волнующегося потерпевшего и требуя от него ясности ума и размерности речи.
Солнышко сегодня пригревало по-осеннему яростно, заливало духотой кабинет полковника. Эх, а как бы ему сейчас хотелось не сидеть в затхлом помещении и записывать приметы пропавшего велосипеда, а быть где-нибудь в районе центра города, неспешно прогуливаться, ну, например, по стрекочущему тысячей голосов рыночку, общаться с очаровательными продавщицами цветов и бездумно тратить деньги на ужасно дорогие букеты. Зачем? Вероятно, для того, чтобы заставить их, этих прелестных продавщиц, в сокрушительном удивлении смотреть ему вслед? Из Жилина вырвался тягостный вздох, когда он подумал об этом, быстро выводя на бумаге: «Основные приметы: руль – красивый, звоночек – звонкий, сиденье – мягкое, колёса – круглые».
Всё в эту неделю было у полковника не слава богу, а особенно огорчало отсутствие возможности вновь повстречать сладкоголосую продавщицу цветов, любящую попадать в неприятности. И всё из-за этих велосипедов, протоколов и ручек. Ручек! – которые постоянно тупятся и раздражают нежного полковника. Побурчав на канцелярию, Жилин сунул кончик ручки в точилку для карандашей и принялся усиленно крутить маленький рычажок.
Как она там, интересно?.. По-прежнему бегает куда-то по вечерам играть для прохожих, прячась от зоркого глаза правопорядка? Даёт несанкционированные рокерские концерты со своими приятелями-волосатиками? Собирает красивые букеты под крышей своего маленького ларька и, мило улыбаясь, продаёт их своим клиентам? Или снова попала в какую-то передрягу, из которой её не вытащить никому, кроме сердобольного милиционера? Наверное, взгрустнулось вдруг Жилину, она даже и не вспоминает о нём. Живёт своей жизнью, работает, гуляет, веселится с друзьями или, может быть, даже с каким-нибудь... кавалером.
Ручка жалобно треснула в точилке, и с дикостью наблюдающий за всем этим Инженер вздрогнул, после быстро заморгал и нервозно поправил очки. Жилин неправдоподобно усмехнулся, вслух ругая плохую канцелярию (ну, конечно, это же ручки и точилки виноваты в том, что свободная девушка имеет право тет-а-тетить, с кем пожелает!), и продолжил писать сломанной ручкой, как ни в чём не бывало.
Что ж ладно. Пускай она там пока погуляет-попоёт, а он поищет велик своего несчастного старого знакомого. Ничего ведь страшного за это время не случится, да? Он быстро. Он же... ничего важного прямо сейчас не упускает у себя из-под носа, так ведь?..
Телефонный звонок сотряс стены кабинета и разогнавшегося сознания полковника. Жилин снял трубку быстрее, чем положено, как будто только этого звонка и ждал. Как будто это должна была звонить она.
– Жилин, слушай сюда, сейчас бросаешь все свои дела и дуешь на выезд, – в приказном порядке оттараторил командный строгий голос на другом конце провода. Полковник аж подрастерялся маленько. – В районе улицы Ленина вчера видели типа, по описанию сильно похожего на нашего маньяка, которого мы уже две недели пасём. Разберись-ка.
– Уфь... Понял. Будет сделано.
Жизнь, она, как говорится, штука непостоянная: вот ты готовишься искать пропащий транспорт, и уже даже смог убедить себя в том, что это хоть чуть-чуть может оказаться интересным, а вот получаешь тревожный звоночек и летишь ловить бессовестных маньяков.
Бросив трубку обратно на аппарат, Жилин упёрся ладонями в стол, приготовившись отчаливать.
– Всё, голубчик, всё. Идите, давайте, велосипед ваш мы найдём. Да. Но только потом, – сказал Жилин. – А сейчас ехать надо, там маньяки по всему городу орудуют, всё уже переманьячили, надо эту ерунду срочно прекратить. Всё, давайте-давайте, не задерживайте следствие! – и начал подгонять Инженера, расстроившегося наплевательским отношением к своей проблеме.
Что ж, придётся полковнику отодвинуть свои сердечные размышления о Виктории Скворцовой ещё на одну ступеньку, поставить их где-то после распоясавшихся маньяков и пропавших велосипедов. Работа, как говорится, прежде всего. Да, ведь так было, есть и будет. Всегда работа, всегда злостные хулиганы, каждому из которых нужно срочно впаять по пятнашечке, и всегда одинокие вечера... которые никогда не закончатся, если не рискнуть хоть что-то поменять в своей полной забот жизни.
* * *
Солнышко сегодня и вправду не на шутку раззадорилось, душило теплом, слепило глаза спешащим кто-куда прохожим и пригревало разлёгшийся под ногами асфальт, а самое главное – поднимало настроение всем тем, кого кусали за пятки утренние работы и заботы, маленькие и большие. По голубому небу неспеша плыли белые паруса облаков. Приятная пора золотящегося бабьего лета – предвестника скорых холодов поздней осени, которая уже вот-вот начнёт лить слёзы по своему возлюбленному августу. В эту пору не наглядеться было на хрустящие ковры багряных листьев в парках и дворах, не наслушаться было трелей припозднившихся с отлётом на юг птиц. И в такую замечательную погоду на улицу тянуло не только людей, но и братьев наших меньших, четвероногих любителей порезвиться с кружащимися на ветру опавшими листьями.
Дверь подъезда натужно скрипнула. Оттуда появился сначала большой пёс чёрно-буро-песочного окраса, которого грозились отвезти в приют, но так и не отвезли, а следом за ним – его новая хозяйка, прижимающая к себе намотанный на кулак поводок. Ляп – а именно так теперь звали неожиданно появившегося у Скворцовой питомца – спустя день выглядел самым настоящим красавчиком, которого любят и лелеют уже многие годы. Вика вымыла его и выстригла из густой шерсти запутавшиеся куски грязи и тины, купила ему ошейник и поводок. Сегодня вечером она планировала сделать псу лежанку из старых тряпок и подушек, а завтра – сводить в ветеринарную клинику на осмотр. Сама не поняла, как это случилось, но Вика слишком уж быстро свыклась с новым сожителем и более чем охотно (можно даже сказать, с неестественным рвением) ухаживала за ним. Как будто вовсе и не она в то утро так слёзно умоляла брата не сбрасывать на неё ответственность за подобранного на улице пса.
Ляп оказался мальчиком очень хорошим, воспитанным и ко всему приученным. Глядя в его мило улыбающуюся мордашку и добрые глазки, Вика всё ещё не могла уложить в голове: кто и зачем выбросил такого славного пса на улицу на растерзание злой судьбы. Хотя, если он был спасён из реки, а потом отдан под опеку любящей девушки, значит, вероятно, не такой уж и злой... В первую ночь Ляп спал у входной двери и поскуливал, вероятно, подумала Вика, понапрасну скучая по людям, которые его оставили. Но в следующую ночь она застала его сидящим возле своей койки. На кровать Вика его, правда, не пустила, но Ляп улёгся рядышком на полу и мерно посапывал. И в эту ночь Вику посетила радостная мысль, немедленно вызвавшая счастливую улыбку сквозь пелену забирающего в свои глубины сна: теперь ей будет хотя бы не так одиноко в пустой квартире.
Почуяв бодрящий запах улицы, Ляп бросился вперёд, совершенно позабыв, что другой конец поводка держит хрупкая девушка. И в следующий миг эта хрупкая девушка, едва удерживаясь на ногах, полетела по двору вслед за своим резвым псом, который кинулся разгонять голубей. Птицы синхронно вспорхнули с земли под оглушительные хлопки собственных крыльев. Ощущение складывалось такое, будто это не Вика вывела Ляпа погулять, а он её. Для неё этот выход из дома выдался больше не прогулкой, а испытанием на прочность, тестом, так сказать, на профпригодность. Сколько бы Вика не звала Ляпа, он не мог усмирить разгоревшуюся игривость, прыгал, бегал, скакал, лаял на птиц, как будто такое чувство, как истерика, вдруг хуманизировалось и укусило Ляпа за зад. Наверное, могло бы подуматься Вике, он давно вот так вот беззаботно не резвился на свежем воздухе, абсолютно довольный, сытый и чистый. Но думать о чём-то таком тёплом было крайне проблематично, летая на вытянутом поводке за забывшимся в радости псом. В мыслях у девушки собирались и громко толпились только отборные матерные ругательства, а с губ срывалось периодическое запыхавшееся: «Стой, Ляп! Стой, кому говорят! Остановись, балда! Да что же это за собака-то такая!»
Люди оборачивались, хихикали, улыбались, глядя на не поспевающую за своим шебутным любимцем девушку, которая так потешно спотыкалась и нервничала, едва сдерживая себя от матерных словоизвержений. И Вика в этот момент почти что ненавидела их за это: ну хоть помогли бы, что ли! Но вскоре в помощи отпала необходимость, ведь Вика наконец-то остановилась... когда туго натянутый поводок всё же выскочил из её ослабевших влажных рук, так долго державших оборону перед напором недюжинной силы большого пса. И Ляп унёсся вдаль, запетлял между скамьями и деревьями, ускользнул, весело размахивая развивающимся над его головой поводком. Вика без надежды смотрела ему вслед, упав руками на свои колени, борясь с отдышкой.
«Да чтоб я ещё раз повела этого бешеного на прогулку! – скрипела Вика, не понимая, чего в ней сейчас больше, злости или страха от того, что больше она не увидит маленьких игривых глазёнок, смотрящих на неё, как на единственный маяк в беспросветном чёрном океане. – Ну попадись мне, жопу твою мохнатую так напорю!»
И всё же страха лишиться только-только приобретённого друга было больше, чем злости от усталости.
Собравшись с силами, прогнав навязчивое желание просто сесть на бордюр и безучастно ждать своего лохматого дурачка здесь, Вика кинулась на поиски своей новой головной боли, удравшей от неё куда-то по направлению соседнего двора.
* * *
В очередном непредвиденном рабочем выезде из отделения было что-то радостное, по-своему, по-особенному. Например, то, что указанный в поручении адрес пролегал совсем недалеко от места, где полковнику Жилину довелось впервые увидеть Викторию Скворцову. Только лишь он оказался на улице, где не так уж и давно лился медовый и бархатный голос рыжеволосой красавицы, на Жилина тут же нахлынули воспоминания о том, как отобрал у этой красавицы гитару, чем спровоцировал её скорое появление в своём рабочем кабинете. Ох, да, упрямая она была, настырная, бойкая! За своё держаться будет до последнего, а коли покусятся на то, что ей дорого, сделает всё, но проучит мерзавцев. Мерзавцем в её глазах пришлось побыть и полковнику. Но сейчас ведь уже всё не так, верно? Сейчас ведь они... кто? Друзья? Хорошие знакомые? Просто знакомые?
Неспешно шагая по вымощенному грубым асфальтом тротуару и оставляя за спиной место, на котором стояла и собирала вокруг себя людей обворожительная музыкантша, Жилин по-прежнему наворачивал круги вокруг мысли: а правда ли всё это что-то на самом деле значит? Не привык наш полковник думать о подобном, да и зачем? Задача поймать преступника и усадить его на пятнадцать пожизненных казней не требовала от своего исполнителя способности много думать, вот Жилин и отвык. Но здешняя встреча всё изменила тогда и, кажется, всё ещё продолжала менять. Полковник выхватил из рук гражданки Скворцовой гитару и вновь начал думать, много думать, даже тогда, когда это шло вразрез с Уставом. Он приковал её наручниками к скамье и, кажется, в некоторой степени перестал быть тем самым трудолюбивым (ленивым), заинтересованным (равнодушным) милиционером, каким его сделала любимая работа.
Может быть, в этом и вправду не было никакого смысла – пустая трата времени, напрасные надежды и смехотворные мечты, которые не оставляют после себя ничего, кроме пепла сожалений. А может быть, череда этих, несомненно, приятных событий вела к какому-то логическому завершению, определённо, хорошему.
Деревья склоняли свои желтеющие головы над дворовыми аллеями, складываясь затенёнными тёплыми коридорами, сопровождающими сотрудника в форме, красивой очень, всё глубже в спальный район. Где-то здесь, если верить словам очевидцев, был замечен гнусный маньяк, не дающий покоя всем красивым и не очень девушкам города. Где-то здесь оставил этот негодяй свой след. И Жилин на этот след нападал. Неохотно, правда, но нападал, помаленечку, почуть-чуть. Дома, выставленные геометрически эстетично и до тошноты ровно, улыбались выпирающими губами массивных застеклённых балконов. И где-то среди этих балконов, полковник Жилин забыл, а может, и вовсе не знал, находился и балкон той, которой полны все его разбегающиеся по углам мысли.
Откуда-то издалека дворы заголосили дребезжащим собачьим лаем. Это была всего одна собака и лаяла она не агрессивно, а как-то будто бы бесцельно, попусту, но очень энергично. Жилин остановился, прислушался. Брови прижались к переносице, лоб прополосили морщинки. Стены многоэтажек гоняли и перекидывали между собой этот лай, не давая Жилину сообразить, откуда движется звук. И через пару секунд на него из-за поворота пересекающихся прогулочных дорожек вылетел пёс, за которым по воздуху волочился поводок. Он бежал прямо на милиционера, словно собирался таранить его, как бульдозер старое здание под снос. Растерянный Жилин успел лишь попятиться, отшатнуться на шаг назад, как пёс, вываливший изо рта длинный розовый язык, прыгнул к его ногам, остановился и встал на задние лапы, вытянувшись и закинув передние лапы на грудь охнувшего полковника.
– Ой, хороший мой, ох, ну ты чего, ты чего это мне тут выскакиваешь, выпрыгиваешь, как оголтелый! – хоть это и задумывалось, как недовольное ворчание, но Жилин улыбался, держа пса под передние лапы и чуть запрокинув голову назад, спасаясь от тянущейся к нему морды внезапного любителя обнимашек с незнакомцами.
Ляп игриво вилял хвостом, смотрел на милиционера так, словно уже видел его раньше, и этот ухающий, как совёнок, добрый дяденька в форме никак иначе угощал его тогда чем-нибудь вкусным, что вот-вот снова достанет из кармана. Однако Жилин не припоминал, чтобы среди его знакомых был такой чудесный мохнатый проказник.
– Ты откуда такой хороший взялся-то, а? Как тебя звать? – когда пёс снова стоял на четырёх лапах, Жилин присел напротив него, пропустил в руках чёрный поводок. – От хозяина удрал, безобразник? Хозяин тебя там, поди, ищет-свищет, а ты тут это, сидишь, глазками на меня хлопаешь. – Ляп закинул лапу на летающую в воздухе негодующую руку полковника. И Жилин широко улыбнулся, так радостно, как маленький ребёнок, которому купили желанную сладость. Он ухнул своим излюбленным смехом: – Какой смышлёный мальчуган, ты посмотри, какой хороший, лапку даёт, молодец, – и потрепал Ляпа за ухом. Пёс довольно прищурился, рот его будто бы тоже растянулся в улыбке.
Свалившееся снегом на голову появление пса отбросило в сторону истинную причину, по которой Жилин сегодня оказался в этом дворе. Ту причину, без которой не суждено ему было бы сейчас сидеть и сюсюкаться с чужим псом, как со своим собственным дитём. Жилин жамкал мордочку Ляпа, гладил по голове, приговаривал что-то вроде: «Какой красивущий, только глянь, лапищи размером с аэродром! Ну-ка, дай голос, скажи «гав». «Гав»! От молодец, от хороший какой! Уфь, а мне даже угостить тебя за это нечем, как невежливо-то... Ты это, всё, больше голос не давай, потом дашь, когда я это, буду... что-нибудь... иметь... Что-нибудь вкусное когда у меня будет, тогда и погавкаешь, а то некрасиво получается».
У полковника Жилина, сколь бы он не умалчивал об этом печальном факте, но каждый знал, было мало друзей. Но видимо, думал он, именно так друзья и находятся: вылетают из-за угла, точно ветер, прыгают на тебя, а ты, закрывая глаза на грязные лапы, почему-то радуешься этой глупой случайной встрече.
Вскоре примерно оттуда же, откуда пару минут назад звучал лихо носящийся по округе собачий лай, начал раздаваться кликающий Ляпа женский голос. И Жилин вздрогнул: знакомый женский голос. Он поднял глаза, взглянул туда, где конец мощёной дорожки нырял меж двух домов. Там действительно была она, летела ему навстречу с измотанным и немного злым лицом, в джинсовом комбинезоне и кофте-разлетайке, завязанной на талии и небрежно спущенной с плеч, рыжие кудри прыгали над её плечами искрящимися медовыми огоньками. И она откашляла тяжёлое «Фух», когда наконец-то смогла остановиться.
– О-о-о-о, – удивлённо, но не очень, протянул Жилин, завидев свою дорогую знакомую, и медленно поднялся с корточек, но при этом не убирая руку от мордочки пса, – кого я вижу! Гражданка Скворцова Виктория Натальевна.
– Здрасьте, – приветствовала та сквозь убийственную отдышку, встав перед мужчиной в форме.
– Здрасьте-здрасьте, хорошая моя.
Незваная улыбка искрой пролетела на губах Вики, и она, сама не зная, зачем, пригладила растрепавшиеся волосы и заправила выбившуюся прядку за ухо. «Хорошая моя»... Раньше эта фраза колола раздражением, а теперь вдруг смущала и чуть-чуть согревала.
Заметив полковника ещё издалека в тенях кланяющихся тополей, Вика на какой-то миг остановилась, удивлённая увиденным. Дыхание сбилось комком, а мысли будто бы ударились друг об друга в сумбурном вихре, разлетелись и теперь лежали без сознания каждая. Полковника Жилина она теперь могла узнать, даже стоя на другом конце улицы, только вот ей всячески не хотелось думать об этой своей новой суперспособности. И вот человек, по которому она чуть-чуть соскучилась (не чуть-чуть!) сидит там на корточках и умилительно сюсюкается с её собакой, а пёс в ответ виляет хвостом и по-собачьи улыбается. Либо этот парень совсем не владел присущей многим собакам защитной реакцией и бросался в руки всем и каждому без разбора, либо Ляп на каком-то подсознательном уровне почувствовал, что... А что он, собственно, мог почувствовать? Что этот милиционер не представляет угрозы? Что именно с ним его хозяйка и ждёт встречи уже целую неделю? Или что у него есть возможность свести двух одиноких людей вместе? Пёс возомнил себя ведущей любовного телешоу? Народной свахой? Абсурдно и смешно! Ляп, конечно, был необычным пёсиком, но куда более необычным было думать о том, что эта встреча – что-то необычное. Необычное необычному рознь, как говорится!
– Ваше, что ли, чудо такое? – спросил Жилин, передавая девушке ремень поводка.
– Ну, вроде как да, моё.
– Что ж вы, Виктория Натальевна, крепче надо за поводок-то держаться. Собачка у вас вон какая здоровая, прыгучая, того гляди, и затопчет кого-нибудь ненароком. Не надо нам вот этого вот, ой, не надо.
Ну вот он опять! Не может никак без своих нравоучений дурацких – издержек профессии! Вика только была готова закатить глаза и состроить гримасу, как вдруг заметила, что кое-кого Ляп уже успел «затоптать». На отворотах форменного кителя милиционера красовались два пятна собачьих лап.
– Он... Он, что же... – Вика указала на пятна виноватым взглядом. – Ох, простите, этот негодяй вас испачкал!
Жилин опустил глаза, разглядел пятна, принялся смахивать грязь.
– У-у-у, ну всё. Будете мне теперь форму стирать, голубушка.
Скворцова застыла вкопанным в землю столбом, глаза метнулись в сторону в надежде ухватиться за что-нибудь, что позволило бы ей не раскраснеться в следующий миг, как спелый помидор. Такого «что-то» не нашлось. Вот ведь вляпалась!
– Шутка! Шучу я, – обыграл полковник, разуху-ху-кавшись над собственным розыгрышем. – А вы уже, поди, гляжу, испугались, да, что придётся меня к себе домой приглашать, чаем угощать, раздевать...
Уж лучше бы он не пошутил, чем произнёс то, что произнёс, чёрт бы его побрал! Сердце Вики загромыхало, точно барабан, она быстро заморгала и опустила вспыхнувшее лицо вниз. И почему-то рассмеялась, несмотря на присутствующее раздражение. Ну и дурак же он, заставил её понервничать!
Ляп заметно приглянулся полковнику, ведь Жилин всё ещё присаживался перед ним на корточки и гладил по голове, хоть уже и передал поводок хозяйке. А на лице его светилась такая тёплая радостная улыбка, тёмно-карие большие глаза, посаженные в тёмные мешки (которые, кстати, ничуть не портили лицо мужчины), искрились по-детски искренним восторгом, и Вика не могла не удивляться, не могла и перестать сама ломать лицо в улыбке. Рядом с её псом этот неотступный гроза всех хулиганов и безобидных девочек с гитарами вдруг стал обычным человеком, чьё сердце может вмиг растаять от взаимодействия с дружелюбным животным.
– Хороший он у вас, такой прям хороший, – рассыпался в похвалах Жилин, трепля Ляпа за ушами, а Вика стояла, смущённо улыбалась, и ей всё ещё было неловко за испачканный китель, словно это она сама оставила на груди Жилина те отпечатки собачьих лап. – Я, знаете, собачек очень люблю, да, лохматых таких, бойких. Всегда хотел завести, да вот только боялся, возьму, а времени кормить её, гулять там, играться может и не быть. С собачками же надо играться, развлекать их, бегать за ними вот так вот, как вы, по двору, палки им там всякие бросать. А мне ведь не до этого, не до палок. Работа!
– Ну да, хулиганы сами себя на пятнашечку не посадят, – ёрничала Вика, совершенно без злого умысла.
– Это да, это верно, – в голосе выпрямившегося Жилина промелькнула тень грусти, словно он говорил о чём-то, что хотел бы изменить, но сам был не в силах.
И Вике вдруг подумалось: она хочет, чтобы он снова улыбнулся, так же, как улыбался минуту назад, когда сидел почти что в обнимку с псом.
– А хотите, – она подняла лежащую на газоне желтеющую ветку тополя и протянула её полковнику, – бросить палку Ляпу? Я не знаю, принесёт ли он её назад, я ещё ни разу не пробовала. Надо бы проверить, что он умеет. Доверяю это ответственное дело самому ответственному сотруднику милиции.
Жилин нерасторопно взглянул на неё. Эта девушка, которую неделю уже являющаяся ему перед глазами днём и ночью, сегодня была немного другой, нежели в предыдущие их встречи. Всё такой же притягательно красивой, но всё же другой. То и дело улыбалась, чаще на него смотрела, подтрунивала без агрессии, а с какой-то будто бы... кокетливостью, что ли. Жилин не брался утверждать, не мог себе позволить. Может, потому, что ещё свежи были в памяти эпизоды её коварных обманов наивного полковника. А может, Жилин просто боялся делать поспешные выводы и давать себе ложные надежды. Нечего плескаться в мечтах!
Нет, время ещё было далеко от завершения рабочего дня, и нет, Жилин ещё не сделал то, зачем выехал из отделения, но упускать возможность поиграть с собакой (с Викиной собакой!) он не собирался. Польщённый неумело завуалированным комплиментом, Жилин взял из руки девушки ветку, поманил ею Ляпа. Вика отцепила пса от поводка и наблюдала, словно ждала начала циркового представления. Пёс в игривом предвкушении завилял хвостом, топчась под ногами милиционера и заворожённо глядя вверх, на летающую в его руках палку. Примерно полминуты Жилин дразнил Ляпа, подогревал его интерес к манящей ветке дерева, кружил его вокруг себя, заставляя лаять (голос у Ляпа был увесистым, гулким, чуть охрипшим и носился эхом по всему двору), а потом замахнулся посильнее, да так, что ворот его кителя, бывший в два раза больше полковника, взлетел на уровне его лица, и бросил палку куда-то в маленькую парковую рощицу. Ляп стрелой улетел за ней, а Скворцова и Жилин остались с интересом глядеть ему вслед, как футбольные зрители, провожающие глазами пронёсшегося мимо за мячом нападающего.
Вика украдкой взглянула на полковника. Он снова расцвёл, уголки густых тёмных усов поползли вверх. Такой... красивый. Разве можно быть таким непозволительно очаровательным после всех тех колючих стычек, через которые прошли дотошный милиционер и девушка со страстью к опасным приключениям? Вика всё ещё пыталась ругать себя, внутренний голос, голос разума, отговаривал её, удерживал от бездумной влюблённости. Но голос сердца звучал громче, значительно громче, он покрывал собою всё, все «нельзя» и «можно», и заключал лишь одно: «Хочу встречаться с ним чаще. Хочу узнать его получше».
«Может быть, и вправду стоило предложить застирать его китель?..»
– Эть, побежал, хороший, побежал, голубчик! – воскликнул Жилин, когда Ляп поднял над ними пыль и прытко бросился за палкой. Даже и не скажешь, кто радовался этому броску больше, Ляп или Жилин. – Энергии в нём, конечно, будь здоров. Сколько ему?
– Я не знаю даже, – Вика вспомнила, что как раз завтра хотела попросить ветеринара определить возраст пса. Она слышала, они умеют это делать по состоянию костей и зубов. – Честно сказать, он со мной недавно живёт, всего пару дней. Завтра, вот, как раз хочу сводить его к врачу, чтобы его осмотрели и поставили прививки.
– С улицы подобрали, значит? – сделал вывод Жилин, и Вика не стала опровергать. В подробности появления у неё пса ей не особо хотелось вдаваться, а по факту всё было верно, ведь Ляп действительно попал к ней с улицы (только не по её воле). – Добрая вы девушка, хорошая, раз собачку у себя приютили. Многие же ведь что? Проходят мимо, никому ничего не надо. А такие люди, как вы, Виктория Натальевна, это редкость, да, не у каждого сердце такое большое.
Боже! Что он говорит, зачем! Он нарочно, он собирается утопить её в комплиментах насмерть! Ещё немного, и Вика взорвалась бы от смущения или задохнулась от невозможности возобновить дыхание.
– Полковник, – вырвалось из потяжелевшей груди, Вика опустила глаза, закусила нижнюю губу, предотвращая широкую улыбку. Её щёки спели дикими вишнями. – Прекратите.
– Ну что ты, посмотри на неё, засмущалась-застеснялась, хорошая моя, – Жилин усмехнулся, но смешок его был добрый и утешительный. Он позволил себе коснуться плеча девушки и по-дружески похлопать. – Не надо стесняться, не надо, правду же ведь говорю. Только вот с кличкой вы, конечно, подкачали. Что за имя такое – «Ляп»? Несерьёзно это как-то, ну, не по-мужски. Что за тяп-ляп какой-то, ей Богу, уху-ху-ху.
Ну, не может с этим человеком всё пройти идеально, ну вот никак! Вика насупилась:
– Нормальное имя, чего привязались! Как, по-вашему, я должна была его назвать?
– Ну, не знаю, Мухтарчиком, к примеру.
– «Мухтарчик» – банально и заезженно. Мухтарчиков в этом городе знаете, сколько? Да у каждого второго Мухтарчик. А вот Ляпа ещё ни у кого не было, и он только у меня.
Понятно, этот легавый и её недалёкий братишка делят одну клетку мозга пополам. Или, скорее, натрое: одну – Жилину, одну – Катамаранову и одну – тому Мухтарчику, о котором они оба грезят.
Скоро Ляп прибежал обратно, а во рту у него жалобно хрустела ветка дерева, кажется, уже совсем не та, которую полковник отправил в полёт куда-то в самые кроны деревьев, где, вероятно, та и застряла, окончательно и бесповоротно. Но ни Жилин, ни Ляп не заметили подмены. «А они вроде бы чем-то друг на друга похожи», – мысленно хихикнула Вика. Очень скоро она поймёт, что схожесть эта крылась в непревзойдённом умении этих двоих влюблять её в себя, несмотря на крошечные вкрапления раздражения в это густое тёплое, как свежее сгущённое молоко, чувство.
– А вы, собственно говоря, какими судьбами здесь? – спросила Скворцова между делом, пытаясь пересилить хватку здоровенного пса и вытянуть из пасти Ляпа палку. Пёс рычал и пятился, ему почти что удавалось сдвигать с места упрямо вцепившуюся в его драгоценную находку хозяйку.
В этот момент Жилин одёрнул сам себя: ну, конечно, ну, естественно! Он же здесь изначально по работе!
– А вы как думаете? Вас проведать заехал, зачем же я ещё могу тут быть, ну в конце-то концов, вы чего, – ответил он, чуть вскинув бровями и тяжело подняв веки, лицо у него сделалось такое, будто причина была очевидна до смешного. Очевидной она вполне могла бы быть, знай Жилин перед выездом, что путь его лежит прямо к дому гражданки Скворцовой. – Соскучился я по вам, Виктория Натальевна, как по вам не соскучиться. Никто, это, значит, на гитаре под окнами не бренчит. Никто, понимаешь ли, в кабинете у меня не сидит и с потёкшей тушью на щеках не просит отмазать от мест не столь отдалённых. Не за кем мне, в конце концов, по базару бегать и ящики с орехами переворачивать.
– Вы мне за ту компенсацию ещё денег должны, не забывайте. Погоню спровоцировали вы, я была лишь испуганной жертвой, это из-за вас мне тогда пришлось отдать старикану половину недельной выручки. А вы, небось, вообще всю свою месячную зарплату там оставили, – язвила Вика, хотя вспоминала она тот легендарный забег по разноцветным и пахучим коридорам рынка уже больше со смехом, чем с недовольством. – И когда это я просила отмазать меня, м? Помнится, то было ваше собственное предложение. Весьма щедрое... – она смущённо опустила глаза, – и я была благодарна за это.
– Да не о том я это всё, – вздохнул Жилин. Вике показалось, сейчас он скажет что-то грустное, ну, или что-то, что очень сильно его тревожит, такой у него сложился вид. – Я просто... вы... – Он пытался, действительно пытался сказать всё, как на духу, перестать обыгрывать свои полные самой настоящей правдой слова ироничной шуткой. Но получалось нескладно. Вообще не получалось, если честно. Всё, что от него требовалось, просто сказать «Я на самом деле соскучился» и сделать акцент на фразе «на самом деле», честно признаться в том, что вся работа вылетела у него из головы, как только он увидел её в этом дворе, и что он прямо сейчас, стоя перед ней, уже ни один раз поймал за хвост в своей голове бесстыдную мысль о том, что хотел бы воспитывать пса со странным именем на пару с Викторией.
Но вместо этого мявшийся несколько секунд Жилин снова принялся тискать Ляпа, когда тот, всё ещё держа палку поперёк стиснутой пасти, снова закинул лапы ему на грудь и заскулил. По всей видимости, просил полюбившегося ему милиционера снова бросить ему палку. Вика хотела бы услышать конец его мысли, и она бы настояла, – ей богу, потеряла стыд, но настояла бы! – если бы не принялась оттаскивать от полковника своего пса, который в очередной раз своими действиями заставлял её краснеть.
К Жилину вдруг пришло настораживающее осознание: если в этом районе видели маньяка, а именно здесь, как выясняется, Виктория Скворцова и живёт, то сейчас, как ни крути, самый подходящий момент, чтобы вспомнить о работе.
– Знаете, а раз уж мы с вами так тут хорошо, это самое, стоим, общаемся, расскажите-ка мне вот, о чём. Тут давеча, значит-с, маньяк наш замечен был, ну, помните, тот самый, про которого я у вас уже спрашивал, когда в ларёчек ваш наведывался. Прям в районе этих домов-то этого голубчика в синей куртке и видели. Ничего об этом не знаете случайно?
Вика почувствовала нарастающее волнение, как только тревожные воспоминания позавчерашней прогулки от работы до дома вновь проигрались перед глазами, словно кто-то вставил в её голову злосчастную кассету и воспроизвёл содержимое, точно на видеомагнитофоне. Все чувства из того вечера понемногу укусили один за другим, все те страх, отчаяние, ужас и тошнота от вереницы лестничных ступеней, мелькающих перед глазами. Но только лишь она приоткрыла рот, чтобы поведать обо всём Жилину, как слова застряли в придыхании на полпути к выходу.
Вика сделала вдох, но замерла, забыв выдохнуть, а нервы её натянулись свежими гитарными струнами. Нет, нельзя! Нельзя, чтобы он узнал, что она чуть было не стала жертвой маньяка! Ничего хорошего в этой идее не было, только лишь сомнительная перспектива стать «потерпевшей», которую затаскают по отделениям милиции, прежде чем поймают преступника. И Жилин... А вдруг он, узнав об этом, снова прилипнет к ней, как банный лист («Да, да! Даёшь банный лист!»)? Вдруг его внимания вновь станет чрезмерно много, и оно начнёт раздражать и смущать Вику («Пожалуйста, ещё немного надоедливого внимательного полковника!»)? И вдруг он станет... переживать за неё?
У милиционера и без того забот по горло. Нечего накидывать ему лишних поводов для беспокойства («А с чего я вообще решила, что у него есть время переживать за меня?»). Наказав себе это, Вика собралась с мыслями, прогнала нервозность и решила, что полковник Жилин, как никто иной, имеет право знать о случившемся. Она расскажет ему, потому что это дело милиции. Расскажет...
– Да. Да, я знаю кое-что. Соседка мне рассказывала, что позавчера её от самой работы до дома преследовала чёрная тень в капюшоне.
...но не станет раскрывать маленькую подробность о том, что сама лично была главной героиней этой истории из фильма ужасов.
– Было темно, цвета куртки я не разглядела. То есть, моя соседка не разглядела. Кажется, она говорила, что он зашёл за ней в подъезд. Она очень быстро поднялась в квартиру, закрылась, но когда подошла к окну, чтобы увидеть, кто выйдет из подъезда, никто так и не появился.
– Так-так-так, – Жилин потёр руки, лоб под козырьком фуражки прополосили две или три хмурые морщинки серьёзности. – Ну-ка, что за соседка такая? Фамилия, имя, отчество? Адрес проживания?
– Ой, а она, знаете... уехала вчера, да, за город уехала, к родителям на дачу. Сказала, что боится оставаться здесь после случившегося. Вы, наверное, не сможете её допросить, – Вика чуть не посыпалась, но постаралась держаться наплаву и звучать убедительно.
Глаза полковника внимательно изучали её лицо прокурорским взглядом, Жилин чувствовал что-то неладное в её словах. Ох, Вика уже успела пожалеть, что снова взялась обманывать его! Узнает – прочитает очередную нравоучительную лекцию, пристыдит, как маленькую девочку. Ещё хуже – обидится.
– Ох, жалко, жалко, – но в итоге он лишь разочарованно пожал плечами. – Ну, ничего, ладно. Будем бдеть, так сказать, возьмём ситуацию на контроль. Я лично, это самое, возьму. Прослежу, чтобы тут никто вас не это, не терроризировал. Ну, то есть, ваших соседок. А то возьмут, поуезжают все за город, и совсем вам станет одиноко в таком большущем доме и без соседок. Правильно я говорю, да, Тяп-ляп? – наклонившись к псу, Жилин потрепал его за ушами. Пёс лениво жмурил глаза. – Ты же будешь защищать свою хозяйку от злодеев, так ведь? Я на тебя рассчитываю, дружок.
– Не недооценивайте меня, полковник, – не давая себе снова провалиться в яму смущения, Скворцова быстро отшутилась. – У меня, если вы не знали, имеется чёрный пояс по надиранию задниц всяким там приставалам.
– А знаете, охотно верю. Только вы всё равно не это самое, одна поздно не гуляйте. Темнеет сейчас уже рано, да и холодает. Я вас очень прошу, хорошая моя, ну вы уж, пожалуйста, отнеситесь к этому серьёзно. Вашей соседке, конечно, повезло, – Жилин сократил расстояние между ними на один шаг, и от его приближения Вика почувствовала жар на кончиках ушей. Его голос чуть снизился, зазвучал с лёгким оттенком тревоги или предостережения, тёплый, густой, настойчивый. – Но это ведь не значит, что и вам тоже повезёт. Вы, несомненно, девушка сильная, палец вам в рот не клади. Но иногда случается, бывает, знаете... В общем, будьте бдительны, – и добавил, взглянув ей прямо в глаза: – Ладно?
Никакие соседки не спасли её, не уберегли от привлечения к себе внимания. Вика по глазам видела, что полковник уже за неё переживает, уже понапридумывал себе ситуаций, из которых обычные девушки не могут выбраться в одиночку. Действительно переживает, как переживают за кого-то из близких, очень дорогих людей, как переживают за кого-то, кого боятся потерять. Она была... из их числа? Разве? Наверное, многое на это указывало... Без причины подаренный букет и великодушная помощь со стороны полковника Жилина буквально кричали ей об этом.
– Хорошо, – кивнула Вика. Голос её тоже звучал не слишком громко, будто бы они стояли посреди улицы и разглашали какую-то государственную тайну. Уголки губ дёрнулись. – Тогда поймайте этого маньяка побыстрее. Чтобы я возобновила свои любимые прогулки по темноте в одиночестве.
– О, не сомневайтесь даже, сидеть он у меня будет. Сидеть – долго и... – Жилин кивал головой, подбирая новое слово. – Сидеть, в общем, светит ему.
Тихо хихикнув, Вика нырнула взглядом под ноги, затем быстро подняла глаза, посмотрела на полковника, лёгкая улыбка на губах которого внушала уверенность и спокойствие. Улыбка, которая в корне поменяла её прежнее негативное отношение к сотрудникам милиции, а точнее – к одному конкретному сотруднику. Если раньше Вика не верила в силу руки закона, а блюстители порядка в её глазах были продажными и безразличными поглотителями налогов честных граждан, то теперь... Наверняка ничего из этого не поменялось, только где-то там, в глубине стремительно проникающегося симпатией к милиционеру сердца одной ни раз спасённой им девушки, некоторое время назад поселилось убеждение: этот мент не такой, как все, он хороший, он надёжный. Жилин мог быть таким лишь для неё, и лишь для неё одной, думала Вика, он мог бы так улыбаться и выглядеть по-настоящему обеспокоенным. Но кое-что было подтверждённым фактом: в сердце полковника Жилина было достаточно места для благородных поступков.
Когда мимо Скворцовой и полковника Жилина начали проходить и с лукавыми улыбками здороваться её соседки по подъезду, которые оглядывались и о чём-то (скорее, о ком-то) увлечённо шептались, Вика поняла, что лучше ей здесь не задерживаться, чтобы не дать родиться новым сплетням. Будут потом бабульки на лавочке у подъезда судачить о том, что «а вот Скворцова-то с третьего этажа мента подцепила». Жилин заметил её смущение и, не успела Вика первой начать клонить к прощанию, вслух вспомнил, что должен ещё опросить прохожих, выяснить, кто ещё что может рассказать ему, что позволит ему выйти на след преступника. Ему действительно пора была заняться своей неотложной работой, если он и впрямь желал обезопасить свою ненаглядную «голубушку», а ей и вправду нужно было вести Ляпа домой и собираться на работу. Только вот ни он, ни она не хотели уходить отсюда, словно в плену их держали расползшиеся по асфальту чёрные тени вытягивающихся вверх берёзок и тополей.
Вика уже развернулась, крепко держала в руках натянутый поводок, заставляя Ляпа идти рядом с ней в обратном направлении, туда, откуда она преследовала своего беглеца. Обратно домой, где милиционер, чьего имени она до сих пор не знает, снова станет лишь образом из нескончаемого потока мыслей. Они уже попрощались, уже приготовились вновь скучать и считать дни и часы до следующей встречи. Но Вика вдруг обернулась.
– Полковник Жилин, – позвала она. Жилин ещё не успел отдалиться, стоял всё на том же месте, неохотно разворачиваясь. – Знаете... – Она точно знала, что в этот раз не может уйти просто так, просто не сможет простить себе молчание, не сможет уснуть, если не решится прямо сейчас дать ему знак. В этом не было ничего дурного: в том, чтобы сказать правду. – Я очень рада нашей встрече. Правда.
Без иронии, без сарказма, без насмешки, а абсолютно серьёзно, ласково и тепло – так звучал её голос. Жилин прям-таки обомлел, увидев Викину искреннюю улыбку и прямой смелый взгляд на него, взгляд девушки, которая ничего не боится, ну, или хотя бы старается ничего не бояться. Он почувствовал: она хочет быть с ним вежливой и приятной – полной противоположностью той, какой предстала перед ним в их первые дни знакомства. Она умела быть милой, когда хотела, но Жилин узнал об этом не сейчас, а тогда, когда украдкой наблюдал за распевающей песни обворожительной незнакомкой, чей голос струился песнью лесных ручейков и трелями певчих птиц. И вот сейчас она показывала это своё лицо ему, преисполненная... доверием?
Жилин сконфузился немножко, выдохнул ком вставшего в груди воздуха сквозь плёнку маленького смеха, сорвавшегося с растягивающихся улыбкой губ.
– Да, что вы... Это... Я тоже рад, – не зная, куда деть руки, полковник неуклюже почесал затылок. – Особенно я рад, что наша с вами встреча наконец-то не венчается погоней или наручниками, – и запел своим традиционным растянутым ухающим смехом.
– Да уж, это, определённо, прогресс, – хихикнула Виктория. – Того гляди, вообще скоро друзьями станем. И придётся мне тогда и впрямь позабыть о своих одиноких прогулках при луне. Ладно, до встречи.
– Виктория!.. Натальевна.
«До встречи» – а когда она будет-то теперь? Сколько теперь ждать, ещё пару недель? Или месяцев? Жилину так хотелось, чтобы больше время расставания не тянулось такими бесконечными пустыми коридорами с гуляющим по их стенам эхом безответной влюблённости. Чтобы дата и время следующей встречи были ясным небом, а не расплывающимся туманом. Ведь она дала знак, разве не так? Разве её весьма и весьма заметная приветливость и учтивость не кричат о том, что хотя знакомство у них выдалось не самым приятным, но теперь Вика открыта для общения? Жилин спросил себя об этом, а в следующую секунду не заметил, как язык опередил его мысли.
Она смотрела на него, с замиранием сердца послушно ждала, когда же услышит причину такого волнительного оклика, ведь Жилин позвал её так, словно Вика шагала с закрытыми глазами прямо в пропасть, и ему нужно было срочно предупредить её об этом. А Жилин в это время судорожно думал, куда же не стыдно будет пригласить на свидание эту прелестную девушку.
– Я, это... В общем... Если вдруг вспомните ещё что-нибудь из рассказа вашей соседки, вы мне там маякните. Телефон мой вы знаете, где меня найти – тоже. А то ж ведь в одиночку мне будет тяжело поймать этого ушлого гада.
– Хорошо, договорились. Будем с вами командой по поимке опасного маньяка. Но учтите, если сыграю важную роль, буду требовать награду.
Ну, ничего. Ещё неделька-другая томительных ожиданий уж точно подарят Жилину недостающей смелости, и тогда он куда только её не пригласит, о-ой! А пока что наш полковник наблюдал за отдаляющейся, исчезающей в тусклых золотящихся лучах улыбкой Виктории Скворцовой, которая нерешительно махнула ручкой ему напоследок, отвернулась и побежала в сторону соседнего двора наперегонки с Ляпом.
Вот она, эта встреча, которую он и она ждали так долго, – случайно началась и неминуемо закончилась, оставив после себя много недомолвок. Но жалеть о невысказанном было некогда: слишком уж много тёплых чувств оставили после себя все эти маленькие улыбки, смущённые взмахи ресниц, неприкаянные движения, нелепые фразы и шуточки. О чём действительно хотелось жалеть, так это о времени, которое никто из них не умел останавливать, чтобы, как видеозапись, поставить на паузу и наслаждаться мигом – замершей картинкой лица, которое так хотелось рассмотреть, пробежаться внимательным взглядом по каждому миллиметру от глаз до губ, зафиксировать каждую веснушку, каждую родинку. И чтобы, пока рассматриваешь, мир ждал тебя, дела и работа ждали, не смея отвлекать. Всё лишь для того, чтобы без надежды на спасение утонуть в каком-то странном безумном море, на дне которого хоть раз в жизни был почти каждый.