Торопливое звяканье ключом в замочной скважине, щелчок переключателя. Угрюмый оранжевый свет пролился по стенам небольшой прихожей. Вика протолкнула Жилина внутрь своей квартиры, сама запрыгнула следом, впопыхах закрывая дверь, спеша, как будто их преследовали языки пламени. В самом деле, он совсем не удосуживался пошевелиться! Шаги делал так, будто через силу заставлял себя идти, и особенное обострение этой черепашести у него произошло, когда они вошли в викин подъезд. И это лишь малое, что расшатывало нервы гражданке Скворцовой – по дороге на третий этаж они столкнулись с викиными соседями, которые с диким удивлением проводили глазами её и истекающего кровью милиционера. Повезло так повезло! Завтра весь дом будет шушукаться об этом и вить новые слухи об одинокой девушке из тридцать девятой квартиры. Но сейчас не до этого.

Пробежавшись вокруг оценивающим взглядом, будто присматривал себе квартирку на съём, Жилин увидел выбегающего навстречу и радостно лающего пса. Милиционер незамедлительно расцвёл, раскинул руки в стороны, собрался обнимать и гладить «Тяп-ляпа». Но Вика, натужно пыхтя и изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, прежде всего, напомнила полковнику о настоящем имени пса, а затем взяла его под руки и погнала на кухню.

Что ж, про новую серию «Слёз сентября» сегодня, конечно же, можно благополучно забыть. Что, собственно, Виктория и сделала. Какие могут быть «слёзы сентября», когда тут «кровотечение мента»!

Несколько капель с шумом упали из-под плохо закрытого в спешке крана в выпачканную тёмно-красными подтёками раковину. За мерцающей сеткой длинной тюли геометрическими провалами чернело окно. Настенные часы показывали время уже достаточно позднее для походов в гости: пятнадцать минут десятого. И всё же, на кухне их было двое – хозяйка квартиры и её непредвиденный гость, которым никто не предоставил выбор подходящего времени для свидания. На столе стоял распахнутый белый кейс с надписью «Аптечка» на крышке, слегка пожелтевший по краям, и специфические запахи из этого кейса наполняли всю кухню, химические, медикаментозные, не самые приятные, но терпимые запахи. Вокруг аптечки на стол вывалились кое-какие конвалюты и блистеры, пара склянок, которым не нашлось места внутри, пока девушка суматошно искала перекись и бинты. Как только всё необходимое оказалось под рукой, Вика принялась за рану своего пропащего героя. И вот тут-то, когда всё дошло непосредственно до дела, у неё вдруг предательски затряслись руки, как у тяпнувшего забулдыги.

– Ой-ёй-ёй-ёй-ёй, – сморщился и зашипел Жилин, когда Вика ненарочно в процессе надавила на свежую рану. – Поаккуратней, голубушка, ну вы чего, зачем так с нежным, ранимым спасителем своим. Я ж ведь так и это, того... спасать вас больше не стану.

– Под руку мне не каркайте, – пробубнила насупившаяся и побагровевшая от смущения девушка.

Никто даже представить себе не мог, как она сейчас старалась быть максимально осторожной и при этом не сделать ничего, за что пришлось бы налиться спелым помидором от мочек ушей до пят. И, вероятнее всего, именно из этого и рождалась дрожащая тревожность. На самом деле Вика не умела оказывать первую помощь, а если быть точнее, она не помнила, как это правильно делается, потому что очень редко практиковала перевязку кровоточащих ран таким чувствительным до кончиков пальцев полковникам. А может быть, всё она прекрасно и помнила, да просто думала, что не помнила, или не помнила по правде, потому что экстренная ситуация выдула из её головы все базовые знания. Как бы то ни было, руки её слегка подрагивали, но действовали всё же уверенно. Как говорится, глаза боятся, руки – тоже!

Жилин сидел, выбросив свою правую руку на стол, как обычно кладут руку, когда замеряют давление, любезно предоставляя Виктории Натальевне возможность поухаживать за ним. Обходительность и забота сегодня переполняли её до краёв, и Жилин с удовольствием захлёбывался в них. Она помогла ему промыть рану, дала свежее полотенце, а после ещё и заставила снять запачкавшийся китель, заверив, что всё почистит, когда полковник перестанет истекать кровью. До чего же Жилину всё это приятно было, не считая, конечно, что ладонь и вправду начала чертовски болеть, особенно после неудачной попытки Скворцовой приступить к делу. И всё же, Жилину казалось, он готов был напороться на нож ещё и второй рукой, лишь бы только этот миг, когда он сидит с ней за одним столом в её квартире и чувствует её прикосновения, длился вечно и не кончался никогда. Но она же ведь тогда разозлится, верно? Разозлится, сморщит носик, нахмурит брови и сожмёт губки бантиком, станет такой прелестной фыркающей лисичкой, а потом всё-таки возьмётся и за вторую руку. Её неумелые движения быстро выдали в ней профана, но то, как она искренне старалась, как пыталась скрыть свою неуверенность, и были теми самыми причинами, почему в груди у Жилина разлилось такое густое приятное тепло. Оно наполнило всё тело, даже в ногах чувствовалось что-то такое приятное, мягкое, тёплое...

А, нет, это просто голодный Ляп, грустно улёгшийся в ногах у своего любимого дяди-милиционера.

– Вы скажите мне лучше, хорошая моя, дорогая, что вы опять на улице одна делали в такое опасное время ночи? – голос Жилина вдруг сделался по-учительски суровым. «Ну всё, здравствуй обещанная лекция», – подумала Вика, мысленно закатив глаза, и поёжилась, снова чуть не причинив боль своему пациенту. – Вы что, вы чем слушали меня, когда я вам русским человеческим языком запретил расхаживать одной по этим вашим улицам? Я для кого это всё придумываю, по-вашему, все эти правила, для себя, что ли?

– Предлагаете мне прямо в ларьке у себя ночевать? – усмехнулась Скворцова между делом. Натянутая худенькая полоска бинта легла между большим и указательным пальцем. – Домой ведь как-то надо возвращаться.

– Ну вы как будто в другом мире живёте, Виктория Натальевна, как с другой планеты вы сюда свалились, ну ей богу, – короткие смешки, посыпавшиеся из Жилина, были похожи на насмешку над детской глупостью, добрую и поучительную насмешку. – Давно уже в нашем современном мире изобрели аппараты связи, телефоны называются. Отработали смену, значит, ларёчек прикрыли, до ближайшего телефонного автомата дошагали, ноль-два набираем, сотрудника в форме вызываем.

Интересно, насколько возмущёнными стали бы его нравоучительные усталые уханья и красивые густые брови, скажи Вика ему сейчас, что была буквально в шаге от того, чтобы «ноль-два набрать, сотрудника в форме вызвать»?

– «Ноль-два» – это номер милиции, а не моей личной охраны, – польщённо улыбнулась девушка. Бинты зависли в воздухе в её руках лишь на мгновение, затем вновь начали обматываться вокруг ладони полковника, прикрывая тот слой, через который уже успело пропитаться небольшое алое пятно.

– Это мой номер. А я стою на страже жизни этого города и всех, кто в нём проживает и живёт. Соответственно, и вашей жизни – тоже. Работа у меня такая, гражданка Скворцова, понимаете. Хожу, слежу за всеми, чтоб тихо всё было, чтоб ни на кого никакие маньяки не нападали.

Слои переплетённых белых лент стремительно накладывались друг на друга. Вика выдохнула усмешку через нос и провокационно сказала:

– А я всё хотела спросить, как вы вообще так вовремя подоспели мне на помощь, а вы, оказывается, следили за мной. Ясно, понятно, товарищ доблестный рыцарь.

– Так. Так, что это за разговорчики мне тут, смешочки-хахаечки какие-то в сторону спасителя. Ишь! – милиционер заметно сконфузился, но, как обычно и бывает, прикрыл это лёгким негодованием, совершенно безвредным. – Я за вами не следил. Я за маньяком следил. Находился, так сказать, на боевом задании, при исполнении, собирался этого, так называемого, голубчика брать тёпленьким и упаковывать. Кто ж знал, что у него на ужин сегодня ни кто иной, как Виктория Натальевна, свет моя, Скворцова. Знал бы, я б...

– Что? Точно устроили бы слежку за мной? Ая-яй-яй, полковник Жилин.

– Ох, и напрашиваетесь вы, моя хорошая, на пятнашечку, ох, и напрашиваетесь!

Вика задорно рассмеялась, и смех её был таким звонким, журчащим, игристым, как праздничное шампанское. Словно целый мир полнился этим смехом, словно он обволакивал всё вокруг. Жилин даже понять не успел, как заворожённо уставился на её улыбку. Необыкновенная. Волшебная. Она впервые так смеялась рядом с ним, и всё это в полной мере становилось похоже на сон.

– Лучше молчите, полковник, а то ведь я и сама пятнашечку могу навесить. Пятнадцать тугих узлов из бинтов, а, как вам такое?

– Опасная вы женщина, Виктория Натальевна.

– Была бы опасная, – с небольшой дымкой грусти вздохнула Вика, уже заканчивая перевязку, и всё её только раззадорившееся веселье медленно развеялось, – маньяка бы к себе не подпустила.

Об скамью тот урод приложил её знатно, без какого-либо сострадания. Неповторимый ублюдок, каких не на пятнадцать, а на все тридцать лет надо сажать в самую холодную беспощадную камеру без окон и дверей! На губе девушки всё ещё красовалась тёмно-красная ссадина, наспех вытертая рукавом ещё там, на месте преступления. Она не притронулась к ней дома, насколько Жилин помнил, сразу же бросилась латать его руку. Хотя рана, полагал полковник, наверняка давала о себе знать: пока усердно корпела над перевязкой, Вика несколько раз незаметно (как она думала) облизывала свою собственную маленькую ранку. И на Жилина нахлынул стыд.

Молча оторвав небольшой кусочек от ваты свободной левой рукой, Жилин, как смог, полил её перекисью водорода, что стояла без колпачка рядом с аптечкой. Удивлённая Вика даже приостановилась, подняла глаза, спросила у полковника, что он делает и с какой целью, но в ответ получила лишь просьбу не отвлекаться и продолжать. Ладно, и она сегодня будет послушной, так уж и быть. Вика вернулась к процессу, перевязка уже почти готова, осталось только сделать узелок и зафиксировать бинт. Как тут вдруг все бинты, которые она так усердно наматывала на руку своего героя, чуть было не расползлись, как крошечные змейки.

Жилин протянул руку к её лицу и со всей присущей ему осторожностью приложил мокрый и холодный кусочек ваты к раненной губе девушки. Вика вздрогнула, на секунду показалось, она забыла, как дышать. Уставилась на него, увидела перед собой самого заботливого мента в своей жизни. Нет, этот человек, что даже не удосужился предупредить её о том, что собирается делать, сейчас вовсе не был ментом – он был мужчиной, заставившим её тело дрожать в приступе необъяснимого трепета.

Низ живота наполнился чем-то невесомым и щекотливым, как будто там внутри открылась дверца птичьей клетки и выпустила стайку крошечных зябликов, устремившихся вверх и разлетевшихся по грудной клетке, как по оранжерее. Вика пропустила на губах смущённую улыбку, отвернулась.

– Бросьте это, полковник, я сама займусь своими ранами. Не надо.

– Ой, «сама». Ну всё у неё «сама» да «сама», посмотрите, какая самостоятельная, – Жилин улыбнулся краешком усов, порадованный её маленьким смущением, которое пришло вместо ожидаемого парада негодований. – Неловко мне как-то, что вы сидите тут, такая хорошая вся, руку мне уже всю перемотали чуть ли не по самый локоть, а у самой, вон, кровь по губе бежит.

– И ничего не бежит.

– Не бежала бы, подоспей я чуть пораньше.

Его голос вдруг стал казаться тише, чем обычно, теплее, тяжелее, ближе. Вике стало уж совсем не по себе, захотелось сделать добротный глубокий вдох, а потом звучно выдохнуть, но она этого не сделала, словно это должно было быть каким-нибудь злостным преступлением. Она вновь взглянула на Жилина с большим страхом окончательно провалиться в ту глубину, которую ощущала не просто под ногами, а везде вокруг себя, и эта глубина её не утягивала вниз, а поглощала со всех сторон, вбирала в себя, насильно впитывала. Глубина чего-то пьянящего, сладкого, притягательного.

Она должна была узнать, без шуток, без лукавства, и потому она спросила:

– Я серьёзно, Жилин. Как вы там оказались? Почему?

– Честно?

Вика сглотнула. Ладони её почему-то стали влажными и горячими.

– Я не знаю, – ответил Жилин, опустив руку и убрав вымоченную в перекиси ватку на стол. – Не знаю и всё. Что-то потянуло, прям, вот, как будто за руку так что-то меня взяло, посадило в машину и всё, я поехал. А куда еду, зачем...

– Чертовщина какая-то.

– И не говорите... О, у вас вот тут ещё ссадина, – его рука опять метнулась к её лицу, к правой скуле. – У-у-у, хорошая моя, да у вас тут синяк зреет. Беда-а-а-а.

Неужели правдой было всё это? Неужели сегодня какие-то звёзды сдвинулись со своих привычных мест, только чтобы свести вместе в этот вечер странную парочку цветочницы и мента? Ну ладно, подумала Вика, пускай двигаются.

Справившись наконец-то с перевязкой, Вика отреагировала на жалобный голодный скулёж лежащего под ногами Ляпа, который всё это время покорно ждал, но, почуяв, что хозяйка освободилась, дал о себе знать. Теперь можно было и пса покормить.

– Ой, спасибо вам, Виктория Натальевна, – добродушно улыбнулся Жилин, осматривая свою наглухо забинтованную правую ладонь, пока девушка отлучилась к кухонной тумбе и открыла верхнюю полку. Весь бинт на него израсходовала, не пожалела, голубушка его ненаглядная. – Руки у вас такие, как бы это, чуткие. Заботливые, сразу видно, золотые. В таких руках, как говорится, и погибать не страшно. Я бы вот точно... не отказался бы, погиб.

Сухой собачий корм брякнул о стенки металлической миски. Стоявшая спиной к Жилину Вика расплылась в польщённой улыбке от уха до уха. Эта улыбка чуть не сломала ей лицо, и она беззвучно рассмеялась. Она позволяла себе так широко улыбаться исключительно потому, что он не мог увидеть, как её радуют его комплименты.

Когда с ранами наконец-то было покончено, пришло время угощать гостя чаем. Вика предложила, а Жилин не нашёл причин, чтобы отказаться. Наполнив чайник водой и воткнув его в розетку, она принялась доставать с полки кружки и сахар. Её вдруг посетило какое-то странное чувство собственной важности, словно сейчас здесь она была самой главной, и была единственной, кто мог ухаживать за этим мужчиной. И потому пришло это необъяснимое желание – пока он в её доме, постараться окружить его заботой.

– Полковник, – то, что она готовилась сказать, крутилось на языке, но боялось воплотиться в звуки. Но здесь и сейчас Вика больше не хотела бояться. – Вы... можете звать меня просто «Вика». Можем, если вы не против, перейти на «ты».

За спиной устоялась затвердевшая тишина, ни ответа, ни привета. Вика опустила наполненную едой собачью миску на пол, а когда выпрямилась, столкнулась с обескураженным взглядом Жилина, который вытупился на неё ошалелым взглядом, кричащим: «Мне это сейчас не послышалось?» Громкие чавканья Ляпа внесли в эту рекламную паузу капельку отрезвления.

– Что? – её щёки предательски вспыхнули жаром, язык начал заплетаться. – Вы же мне жизнь спасли. Вообще, если честно, после такого имеете право называть меня, как вам только вздумается.

Сказала! И вправду сказала это! Почему вдруг именно здесь и именно сейчас фильтровать свою речь стало такой непосильно тяжёлой задачей! Викино лицо горело, голова как будто лежала в растопленной печи. Вике одновременно захотелось, чтобы Жилин куда-нибудь немедленно испарился, но в то же время оставался с ней на этой кухне ещё очень долго и безотрывно смотрел на неё, как смотрит сейчас, пытаясь понять, шутит она или нет.

Сквозь загадочную улыбку Жилина из-под усов долго пробивались какие-то невнятные сконфуженные звуки. Ощущение сердечного ритма, участившегося в триллиарды миллионов раз, между прочим, било прямо в голову, кровь бросалась в лицо, и Жилин чувствовал, как кончики его ушей начинают гореть, а цветом наверняка сливаются с красным околышем фуражки. Подумал ли он в этот момент о том, что хотел бы называть её кем-то вроде «моя девушка», «моя возлюбленная», «моя особа»? Ну, а о чём ещё ему было думать с такими-то красными ушами и прячущимся под козырёк фуражки взглядом!

– Благодарю за оказанное доверие, – наконец-то сказал Жилин, собравшись, взяв себя в руки. Но улыбку никуда деть не смог. – Обращаться по имени... Это мы что, получается, уже как будто бы прям... друзья какие-то, уфу-фу-фу.

– Ну... да, друзья, почему бы и нет. Я посторонних к себе домой и не приглашаю.

– Приятно знать, очень приятно, – Жилин неуклюже почесал затылок, фуражка чуть спустилась козырьком на его лоб. – Ну, я, конечно же, что разумеется, не против перейти к более неформальному общению. И раз мы тут об этом заговорили, то и я бы предпочёл, чтобы ты... – он невольно улыбнулся, стушевавшись с непривычки. – Чтобы и ты звала меня просто... Жилин.

Чайник уже шумел, заглушая даже звуки смачного облизывания Ляпом остатков корма со стенок его миски. Героическим полковникам, как и положено – три добротных ложечки сахара. А себе Вика положила лишь одну (хотя обычно нуждалась не меньше, чем в двух).

– «Жилин»? – в её голос закралась смешинка. – А обычными человеческими именами красивым сотрудникам в форме не разрешают пользоваться?

– Ой, ну что ты, что ты, в самом деле! «Красивый»... скажешь тоже, ну, перестань, продол... хватит, – полковника моментально вознесло на седьмое небо от радости услышать в свой адрес такие приятности, да ещё и от девушки, ради которой он сегодня кровь проливал.

Странное дело, а ведь если подумать, у Жилина никто и никогда не спрашивал его имя. На секунду ему показалось даже, что он и сам забыл, как его звали родители или друзья. Словно он всю жизнь, всегда, сколько себя помнил, был полковником Жилиным. Но потом, отряхнувшись от своей минутки нарциссической слабости и вспомнив о главном, произнёс слегка оконфуженно:

– Сергей. Сергей Орестович.

– Значит, Серёжа, – Вика улыбнулась так, словно только что она стала единственной в мире осведомлённой о самой большой государственной тайне. А впрочем, так оно, может быть, и было.

Прикосновения, откровения, тёплые взгляды, переход к именам... Вика дрожала всем нутром, когда осознание того, что происходит, становилось слишком реальным, почти материальным. Они оказались с ним вдвоём в пустой квартире поздно вечером, и лишь одному Богу было известно, чем всё это может в итоге кончиться.

Чай готов, гостинцы на столе. Не хватало, разве что... музыки?

Ляп тянул свою любопытную моську к столу, выпрашивая вкусняшки, забирался лапами прямо к Вике на коленки, а когда та его отвадила и приказала идти на своё место, неугомонный пёс переключился на Жилина, который с трудом мог отказать милейшему мохнатому созданию. Скворцова настоятельно просила ничего псу со стола не давать, но за очередным «Ну маленький кусочек, ну последний, ну всё, всё» следовала ещё одна подобная реплика и довольные чавканья Ляпа. Выудит из рук полковника кусочек хрустящей баранки, утащит под стол и там с аппетитом обсасывает. А Жилин всё на угощения налегал да чай нахваливал, не пил, говорит, давно такого вкусного чая. А Вика лишь думала: «Глупый. Чай как чай», – и смущённо ныряла глазами в пол, зауживая за ухо прядь выбившихся волос.

И когда только они успели к этому прийти? Вот ведь буквально ещё как будто бы вчера ругались посреди улицы из-за безобидных песен под гитару, а сегодня называют друг друга по имени, сидят в викиной квартире и улыбаются друг другу за чашечкой ароматного чая.

Песни! Под гитару! Ну точно же! С них всё и началось!

– А хочешь, я сыграю? – предложила Вика, встрепенувшись, оживившись, вмиг выпрямившись. Её глаза засверкали, как у пса, смотрящего на любимую игрушку в руках хозяина.

– Ой, хорошая моя, ну ты меня не иначе как разбаловать сегодня удумала! Это что это, день рождения у меня какой-то, что ли? Вроде бы ещё не скоро. А, давай! Неси сюда свою брынчалку!

И радостная Вика, уже сидевшая на низком старте, не сомневаясь в одобрении полковника, сей миг вылетела из кухни, взбаламутив деревянные бусины декоративных штор в дверном проёме. Пока Жилин слушал доносившиеся из другой части квартиры дребезжания и трепал за ухом вновь поднявшегося к нему на колени Ляпа, он мог позволить себе выдохнуть тот ком воздуха, что застоялся в груди. Это был ненастоящий ком, думал Жилин, ненастоящее волнение в ненастоящем месте. Всё вокруг – сон. Квартира Скворцовой, её улыбка, ухаживания, горячий мокрый нос Тяп-ляпа, тыкающегося своей мордашкой в его ладонь, вкусный чай и сладкий запах то ли посыпанных маком баранок, то ли викиных духов – всё сон, который Жилин будет вспоминать в течение всего дня, после того как проснётся завтра утром. Ему хотелось вынести из этого сна как можно больше воспоминаний. Ему хотелось... остаться в нём навсегда.

Когда Вика вернулась, последней баранки в корзинке уже не было, а Ляп чем-то подозрительно хрустел, прячась за свисающей со стола скатертью. И, может быть, Вика отчитала бы Жилина за то, что тот игнорирует её просьбы не кормить Ляпа со стола, если бы только ей так сильно не спешилось пройтись пальцами по гитарным струнам.

– О-о-о, вот она! Вот она, хорошая наша. Это ж мы сейчас из-за неё, собственно, сидим тут, чаи гоняем, мило беседуем, – вспомнил Жилин, и Вика отчего-то улыбнулась. Он помнит? Он тоже дорожит этим воспоминанием? – И как это ты так на ней лихо это самое? Она у меня в кабинете пока стояла, я там что-то пытался, что-то как-то по струнам туда-сюда, крутил-вертел, а получаться – всё равно не получалось. Подумал ещё тогда, что это, поди, магия какая-нибудь. Ты, наверное, заговорами заговариваешь инструмент-то свой, а он сам по себе и играет. Ведьма ты, небось, какая-нибудь. Керосиновая ведьма, уху-ху-ху-ху.

Вика аж вздрогнула: это он сейчас просто пальцем в небо ткнул или действительно что-то знает? Лучше не спрашивать, к разговору с полковником о своей юности она ещё точно не готова.

Помимо гитары, Вика принесла в зубах красивую длинную белую ленту для волос. Собрав густые тяжёлые рыжие локоны в высокий хвост, она повязала их этой лентой, чтобы не мешались, не падали на лицо, когда она начнёт играть. Стала ещё красивее, чем обычно, подумалось вдруг Жилину, упрямо засмотревшемуся на обнажённую тонкую шею девушки. Хороша, ну как же хороша!

– Понятно теперь, почему она была вся расстроенная, когда я её забрала, – покачала головой Скворцова, покручивая колки на конце гитарного грифа.

– Гос-споди, взял один раз в руки, а она уже расстроилась. Ишь, нежная какая, ты посмотри на неё! Хара́ктерная барышня, вся в хозяйку в свою.

– Что-то не нравится? – Вика внезапно подняла на него глаза и оказалась как-то непозволительно близко, непозволительно, как для полковника, так и для неё самой, но осознать этого – не осознала. Она хотела его напугать, застать врасплох, и ей это удалось.

– Мне? – Жилин сделал вдох и забыл выдохнуть. В груди раздулся очередной горячий ком. – Мне всё нравится. Вообще всё, если честно.

– Вот и отлично, – на губах девушки пробежала коварная ухмылка. – Потому что мне тоже всё нравится. И я не хочу, чтобы это изменилось.

О чём она говорит, Жилин поймёт лишь потом, когда будет изо всех сил сопротивляться сну, чтобы вытащить из-под завалов своей памяти больше трепетных моментов, проведённых сегодня с Викторией Натальевной Скворцовой на её кухне.

Гитара настроена. Вика уставила её ребром в свою ногу, прижала свою дорогую испаночку к груди. Левая рука – на ладах грифа, правая – над голосником. Но прежде чем Вика наглядно продемонстрирует Жилину, что на гитаре люди играют руками, а не при помощи чего-то сверхъестественного, она скажет ему кое-что, без чего не позволит себе дальнейшее такое же непринуждённое и близкое общение с ним. Несколько секунд перед этим выждет в нерешительной тишине. Соберётся с мыслями. Заставит полковника поволноваться.

– Я хочу извиниться за то, как вела себя раньше. Некрасиво и грубо. Если я чем-то тебя обидела...

– Ты меня обидишь, если я сейчас же не услышу твою музыку, хорошая моя. Это всё потом. Играй.

Ещё одно маленькое мгновение на то, чтобы подумать: «Он слишком хороший, чтобы не простить такую дурилку, как я», – и вот изящные пальцы наконец-то ущипнули струны, пролили чарующую музыку в стенах маленькой уютной кухоньки, по которой кружили вперемешку запахи чёрного чая и этилового спирта. Вика вновь растворилась в этом звучании, почувствовав в своих руках власть – власть не просто над звуками, которые льются из этой полой деревянной красавицы, говорящей с ней на самом красивом языке мира, но и власть над настроением, своим и того, кто так заворожённо её слушал.

Скоро поверх красивой, струящейся солёной морской свежестью мелодии лёг и мягкий женский голос, невесомый, как шёлк. Песня, которую Скворцова наигрывала и напевала с таким энтузиазмом, позабыв даже о крошечном волнении, посетившем её лишь на мгновение перед вступлением, и слова этой песни – всё это было не знакомо полковнику Жилину. Но ему и не нужна была эта осведомлённость, хватало и того, как эта неизвестная песня околдовала его. Жилин сидел совершенно без движения, как мраморная статуя. Не решаясь даже моргнуть, наблюдал за бойко скачущими по струнам тонкими пальчиками, так ловко и умело управляющимися с самыми немыслимыми аккордами. А голос Виктории – ох, ну до чего же он был пленительным! В аккомпанементе с бархатистой кротостью гитарных мотивов этот голос превращался в тёплое тягучее сгущённое молоко, такое сладкое и желанное, которое хочется есть огромной ложкой, ни чем не заедая и не запивая. Этот голос не шёл в сравнение ни с чем, что Жилину доводилось слышать в своей жизни. Голос его собственных запутанных мыслей, наводнивших рассудок, голос расцветших чувств. Голос целого мира. И этот голос спровоцировал в ранимом нежном милиционере чувство того самого чего-то мистического, чего-то колдовского: словно дивный викин голос и выходящие из-под её пальцев мелодии были лозами дурмана, быстро разросшимися внутри его грудной клетки, овившимися вокруг рёбер, опутавшими его сердце.

В тот день, стоя посреди улицы и собирая вокруг себя зевак, она пела так же? Дело было в песне, которую она пела тогда, и какую поёт сейчас? Нет. Виной всему был момент. И, напившись им допьяна, единственное, что оставалось – это разрушить все стены и дать волю чувствам, которыми была переполнена эта безымянная песня.

Гитара смолкла вслед за погасшим голосом, медленно и осторожно свернулась в клубок тишины. Песня кончилась, оставив после себя покалывающее ощущение недосказанности. Скворцова ещё несколько мгновений пребывала где-то среди тех ускользающих из-под её пальцев нот, медленно опускалась на землю, вновь обретала форму, возвращалась в реальность, в своё собственное тело. Она подняла глаза, чтобы увидеть лицо Жилина, как оно изменилось, после прослушивания её песни.

– Ну, как?

Полковник, не мигая, смотрел на неё, дышал едва слышно, выражение лица застыло где-то между омертвевшим восхищением и парализованным шоком. Ляп сидел рядом с ним, громко дышал, свесив язык, и переводил свой ничего не понимающий собачий взгляд с мужчины на девушку, словно тоже хотел бы озвучить свою оценку, но прежде чем ему кто-нибудь объяснит, что такое вообще «оценка».

Подумав почему-то, что сыграла не так хорошо, как хотела, Вика начала оправдываться неловкими смешками:

– Я там кое-где слажала маленько. Просто давно в руки гитару что-то не брала, а тут ещё и на такую песню сложную замахнулась.

– Сыграешь мне ещё? – попросил Жилин вместо ответа на её вопрос. Хотя, в какой-то мере, это и было ответом.

– А? Ну, эм... Да.

Почему голос вдруг так задрожал? Почему по всей груди разлился бурлящий кипяток? Почему между лопаток в спине появилось какое-то стянутое щекочущее ощущение? Не потому ли, что Жилин смотрел на неё каким-то не обычным для себя взглядом и находился будто бы ещё ближе, чем прежде? В его бездонных тёмно-карих глазах плескалось трепетное обожание вкупе с чем-то сильным и подавляющим, перед чем Вика сей миг пала жертвой.

Ход старых маятниковых часов в гостиной раздавался на всю квартиру, старая «Бирюса» приглушённо гудела мерным сопением, где-то за стеной невнятно разговаривал соседский телевизор. Среди этих маленьких звуков стук сердца в ушах становился грохотом оркестровой ямы, оглушительным, беспокойным, нарастающим. Жилин придвинулся ещё ближе к Вике, облокотился на край стола. И начал медленно, но решительно наклоняться. Он смотрел на её губы. Он тянулся к ней рукой. Он позволил себе прикоснуться к обжигающей мысли, что может попробовать поцеловать её, ведь момент, в котором они оказались сейчас, был идеален и мог больше не повториться никогда. Скворцова испугалась лишь на миг. Мысли табуном пронеслись в голове, подняли пыль, в которой ничего не разобрать. Она уже отталкивала его ранее. Так, может, сегодня она рискнёт пойти ему навстречу? Тот, кто спас ей жизнь, этого, определённо, заслуживал.

Их лица оказались в миллиметровой близости друг от друга. Горячее дыхание обдало приближающиеся друг к другу приоткрывающиеся губы. Мысли дрожали, тело поддавалось вперёд. Сейчас.

...Сейчас что-то вдруг резко с грохотом рухнуло в прихожей. И Скворцова с Жилиным отлетели друг от друга, как разные полюса магнитов.

Неожиданный шум вытащил из девушки маленькое испуганное некрасноречивое ругательство, за которое она даже забыла извиниться. По её реакции Жилин понял, что гостей она не ждала, а значит – ещё один повод порыцарствовать?

– А это что ещё такое? – настороженно протянул он, всматриваясь во мрак коридора, утыкающегося в такую же чёрную прихожую. Там, во тьме, что-то шевелилось, плавало неуверенными движениями и пыталось нащупать включатель света.

* * *

У Вики в голове всё стояло дребезжащим стеклянным звоном, а потому в панике, растерянная и ещё не собравшая свой улетевший в стратосферу разум по кусочкам, она не сразу вспомнила, что приходить к ней в тёмное время суток и дебоширить в прихожей мог лишь один единственный неповторимый человек. Так что она, вооружившись своей гитарой, напряглась и потихонечку покралась следом за смело вышедшим из кухни полковником.

Всё ближе и ближе к источнику шума. В голове Жилина пронеслась мысль, что это может быть тот самый маньячный голубчик, который вернулся выхватить у него апокалиптических тумаков за то, что напал на его драгоценную хорошую и красивую. Но Жилину не очень хотелось вновь нарваться на нож, хотя очень хотелось вновь выглядеть в глазах Скворцовой бравым защитником. Правая рука милиционера потянулась к левой наплечной кобуре. Палить в доме Виктории он не собирался, а вот как следует припугнуть взломщика и нарушителя спокойствия – это за милую душу.

Жилин шагнул в темноту, говорящую с ним беспардонными шорохами, наугад, не глядя, хлопнул ладонью по стене и попал по включателю, чудесным образом очутившимся под его рукой. Жилин не успел даже выкрикнуть задуманное «Стоять, руки за голову!» и вытащить своего верного Макарова, ведь источником шума оказался тот, кого он тут совершенно не ожидал увидеть. Оранжевый свет утопил в своей ослепляющей яркости неприглашённую звезду сегодняшней закрытой вечеринки, испортившую музыкантше и менту всю малину, – проскипидаренного ловца подболотников в грязном ватнике, который закрыл руками лицо, щурясь от ударившего в глаза света, и пролепетал что-то несвязное.

– Оп-па. А что это у нас тут за лица такие, всё знакомые? Ты чего это тут забыл, голубчик мой бешеный? – Жилин пробежался глазами по Игорю с головы до ног, искренне удивляясь неожиданной встрече.

Катамаранов отвечал ему взаимностью, хотя, признаться, это взаимное недоумение в его совершенно расхлябанном и размякшем (то есть, привычном) состоянии ещё надо было ухитриться распознать.

– Эт-то ты что тут забыл, Жилин? – апофеозно закрутившись в собственных ногах, Натальевич невыразительно облокотился (неуклюже рухнул) на тумбочку с обувью и вытаращился на мента.

– Игорь? – из-за широкой спины полковника появилось ошарашенное викино лицо. Она опустила взятую наизготовку, как биту, гитару, поняв, что бояться нечего, но через секунду гитара снова взлетела над её головой. Вика выскочила вперёд и начала сокрушаться негодованиями: – Да етижи-пассатижи, ну сколько можно вламываться ко мне без предупреждения, ты совсем опух, что ли! А если я, в конце концов, голая тут хожу!

– Чё, чё ты голая-то ходишь, замёрзнешь же. Одевайся, давай, быстрее, дурная.

Точно дикая змея-гадюка, Виктория громко зашипела и замахнулась гитарой, бросилась на Игоря, только вот её инструмент (использование которого в качестве разрушительной дубины она бы никогда себе не простила, это уж точно) остался в руке предприимчивого милиционера, что ни в коем случае не допустил бы, чтобы здесь кого-то убивали в его присутствии. Рассекающая воздух рука Вики хлопнула по усыпанной жирными чёрными пятнами куртке. Она разгневанно пыхтела в потуплённой тишине с пару секунд, затем стянула эту грязь-рвань с Игоря и принялась взваливать на свои плечи привычно плавающее в пространстве тело брата, чтобы спрятать его где-нибудь подальше от глаз своего гостя. В её планы никаким даже самым крохотным краешком не входило знакомство Жилина со своим дурным братцем.

– Стесняюсь спросить, как ты на этот раз дверь открыл? Я же замки сменила, блин! – в бесконечном ворчании слышалось нестерпимое удивление с нотками ужаса. В ответ на её вопрос Игорь лишь утрированно пожал плечами и развёл руками, скривив и выпятив вперёд нижнюю губу.

– Я пришёл к Мухтарчику.

– Нет здесь Мухтарчиков.

– Что ты с ним сделала, живодёрка, где Мухтарчик?! Мухтарчик! Мухтарушка!

Закатывая глаза что ни на есть на самый затылок, Вика прошагала мимо остолбеневшего в непонимании полковника, волоча за собой едва передвигающееся, а к тому же, ещё и противящееся тело Катамаранова, от которого сегодня, заметила она, пахло какой-то по-особенному ядрёной смесью сладкой хвои, сырой земли и бензина. Вместо объяснений растерянный полковник получил от Скворцовой только спешно брошенную просьбу подождать одну минутку, пока она сопровождала их незваного гостя в гостиную. Нечленораздельно лопочущий Игорь вцепился руками в дверной косяк, и Вике пришлось тянуть его сначала за майку, потом за пояс рваных трикотанов, и выглядело это всё так, будто прихотливого кота вели на купальные процедуры, а тот выпустил когти и изо всех сил сопротивлялся. Как долго ещё Жилину суждено было стоять и молча, пытаясь понять хоть что-нибудь, наблюдать за этой псевдо-комической постановкой? Интересно было узнать ответ. Вероятно, ровно до того момента, пока пёс не выскочил из кухни на звуки перепалки своих хозяев и не принялся радостно прыгать на Игоря, а тот, неподдельно и шумно радуясь встрече с «Мухтарчиком», наконец-то соизволил отцепиться от косяка и позволил сестре утянуть себя в темноту дремлющей гостиной. Где-то там все трое и пропали.

Ещё пару минут назад эта квартира вдруг показалась Жилину роднее любых мест, где ему приходилось бывать ранее, теплее собственного дома, ближе своего рабочего кабинета. Сейчас же он почувствовал, как из этого чудесного места его будто бы выдавили, отобрав и все те приятные чувства, которыми полнилась грудная клетка в тот миг, когда он сидел за кухонным столом, укрытым клеенчатой скатертью. Разве две минуты назад его не соблазнила красивая песня о любви? Разве он не должен был две минуты назад ощутить на своих губах прикосновение желанных губ Виктории Натальевны? Весь мир был сосредоточен в том мгновении, в тех рваных и тяжёлых комьях горячего дыхания, заклубившихся в той паре сантиметров, что остались между их лицами. Как будто и не было всего этого. Как будто Жилин всё это выдумал. И теперь он вынужден стоять один в звоне собственных оглушительных мыслей и терзать себя смутными предположениями. Игорь Катамаранов? Вот так новость! Интересно-то как. Он ввалился в квартиру Виктории, как к себе домой, а она его не то, что бы не выставила за порог, а сопроводила в собственную гостиную. И её псу, кажется, Игорь нравится.

«Разве у такой очаровательной особы может не оказаться какого-нибудь ухажёра?» – спросил себя однажды Жилин, ещё до отобранной гитары. Ещё до оставленного на прилавке букета. До пленительной песни.

Вот, значит, как... Может быть, ему стоило выяснить эту маленькую, но такую важную деталь? Как-нибудь осторожно или не очень поинтересоваться, прежде чем наивно раскатывать губу на рыжеволосую красавицу с дивным голосом?

Бам-хрясь-звяк-бабах! Свет в гостиной так никто и не зажёг, так что разглядеть, что за Армагеддон там гремел, было весьма трудно. Когда взъерошенная Вика выскочила из комнаты, закрыв за собой двери со стеклянными ставнями и припав к ним спиной, словно заточая там страшное чудовище, Жилин уже, тягостно вздыхая, пытался вспомнить, где девушка оставила его китель, чтобы забрать его и незаметно испариться из ставшей такой холодной квартиры. Сердце нежного полковника утяжелилось раз в пять, в груди стало так тесно. И грустно, что называется, и невкусно.

Не то, что бы Вике удалось так сразу уложить Катамаранова спать, нет, но ей повезло хотя бы успешно скинуть его раскорячившуюся тушку на диван, после чего этот чумазый появленец принимал на своих коленях распустившего язык Ляпа. Пока пёс приветственно слюнявил лицо Игоря, Вике удалось выскользнуть обратно к свету, убедив себя в том, что на какое-то время брата ей отвлечь удалось, а значит, сейчас самое время задуматься о том, что она скажет Жилину. Он, наверное... расстроен, да? Что уж там говорить, она и сама испытала какое-то скрежещущее чувство обиды внутри, когда в голове всё более-менее уложилось, когда к ней пришло осознание того, что не произошло, но должно было произойти.

Ей и вправду тогда хотелось его поцеловать. Попробовать, узнать, посмотреть, что будет, что случится с её чувствами, если она спустит их с поводка. Она ведь тогда решилась, и теперь не знала, решится ли когда-нибудь снова. Может, ещё не время? Может, время никогда и не придёт? Теперь, отрезвлённая резким появлением брата в квартире, Вика уже не была уверена в том, что вновь позволит себе так опрометчиво торопить события.

– Дурацкая ситуация, – неловко усмехнулась Вика, не отходя от двери гостиной. Веселиться не хотелось, хотелось провалиться под землю от стыда.

– Да уж... Момент весьма, так сказать, неловкий. Не ловится у нас никак момент с вами, – невпопад лепетал Жилин, блуждая взглядом где-то по полу, страшась взглянуть на девушку. Ведь если он поднимет глаза, она разглядит в них разочарованное смятение, которое полковник и сам рад был бы прогнать, да вот едва ли у него это получалось. По всему его нутру разлилось какое-то вязкое кислое чувство, своей консистенцией крайне напоминающее горечь. – Ладно, Виктория Натальевна, пойду я. У меня там это ещё... дела... всякие там, разного рода, что называется. Не буду мешать вам и вашему... Игорю. Вы мне только китель мой верните, и я это самое, тут же исчезну, да, оставлю вас одних, наедине, в этом романтичном одиночестве пустой вечерней квартиры. А сам пойду. Пойду.

Удивление и непонимание свалились на голову Скворцовой, как кастрюля и половник, которые заработали в оглушительном дуэте. Она хлопала глазами, иступлённо таращилась на уже ступившего на входной коврик Жилина и переваривала то, что проскакивало в его, казалось бы, обычной вежливости. Пара секунд, и суть той маленькой обиды, что притаилась в голосе вдруг понурого полковника, наконец-то до дошла до Виктории.

Ну что ж ты будешь делать! Как ребёнок, сразу убегать, ничего не выяснив! Да неужели этим мужчинам проще сбежать, чем задать один единственный спасительный вопрос!

«Нет уж, дорогой, хрен ты от меня куда денешься теперь, понял!»

Позволяя себе благородное загадочное молчание и такой же отрешённый взгляд, Вика всё же оставила двери гостиной и подошла к Жилину. Она плывуче пересекла прихожую, встала напротив мужчины достаточно близко, чтобы вновь заставить его смутиться, несколько секунд делала вид, будто отчаянно вспоминает, что хотела сказать, выуживает из своей головы нужную нить мыслей. А затем сказала слишком спокойно и даже сухо:

– А я вам его не отдам, полковник, – выждала пару мгновений, пока на лице Жилина вырисуется немой вопрос, и с его губ начнут срываться обрывки невнятных слов, а затем добавила: – Не отдам, пока вы не поведаете мне интереснейшую историю вашего знакомства с моим братом.

– С братом? – спросила резво взброшенная на лоб левая бровь товарища полковника. Вика многозначительным кивком головы указала на закрытую дверь гостиной, за которой звучал приглушённый голос Катамаранова, ведущего высокоинтеллектуальную беседу с Ляпом.

Жилин осел (учитывая глупость ситуации, вероятно, над буквой «е» в этом слове следует поставить две тяжеловесные, обидные точки). Секунд пять он, словно поставленный на паузу, пялился, не мигая, в лицо нарочито непринуждённо улыбающейся ему девушки, обмозговывал, обрабатывал. Затем из приоткрытого рта сошло скрипучее:

– А... – а потом уверенное заверение нагло брешущего влюблённого полковника: – Нет, ну я так и подумал с самого начала. Пф, ну, конечно, ты чего! Думала, я не пойму, что ли? Всё я понял. Я всё понял ещё до того, как ты подумала, что я не понял.

– Да ну? Правда, что ли? – Вика играла неправдоподобное удивление, которым она собиралась придавить этого спасовавшего перед маленьким конфузом героя в погонах. Смотрите-ка на него, бросаться на вооружённых маньяков мы не боимся, а как спросить об отношениях с внезапно нарисовавшимся в квартире мужчиной, так мы сразу ползём к выходу!

– А чего тут думать, чего тут, а? Всё ведь сразу видно невооружённым глазом, что называется. У вас же эти, отчества, то есть, матчества одинаковые, ну! Ты – Натальевна. Он – Натальевич. У нас в городе, знаешь ли, мало кто с матчествами ходит.

И в тот самый момент, когда произносил всё это, активно жестикулируя руками, Жилин и впрямь признавался сам себе: идиот он редкостный, это неоспоримый факт. Где, скажите на милость, была его оперативная догадливость несколько минут назад, когда он убедил себя в том, что Вика наглым образом утаила от него, что её сердце занято, да ещё и ни кем-нибудь, а Игорем Натальевичем Катамарановым? Брат и сестра! Господи Иисусе, они просто брат и сестра!

Какие ещё, к чёрту, брат и сестра?!

Жилин без проблем закрыл глаза на абсурдность этой версии, и полностью отдался её утешительности.

Когда в потоке каких-то странно оживлённых словоизвержений полковника проскочила сомнительная фраза «Да вы же с ним похожи, как две капли воды! Ты когда из зала вышла, вон, я даже не сразу понял, ты это или Игорь», Вика решила, что на этом парад идиотизма пора заканчивать.

– Так что, полковник? – игриво улыбалась Скворцова, провоцируя Жилина маленькими ни к чему не обязывающими прикосновениями к вороту его синей рубашки или к галстуку, вынуждая его совершать тяжёлые вдохи без возможности выдохнуть. – Вы больше не торопитесь уходить? Вам уже больше не нужен ваш китель? И я снова просто Вика, а не Виктория Натальевна?

Её упрямые глаза держали его в своём плену, щекотали фривольными огоньками-смешинками, обезоруживали и без того оплошавшего милиционера, который пусть и старался изо всех сил спрятать своё облегчение и, что уж там говорить, радость, но именно это чрезмерное старание в итоге его и обличало. Он даже не смог найти слов для ответа: открыл было рот, чтобы что-нибудь такое эдакое меткое сказануть, а прицелиться-то не смог. Видит его насквозь эта хитрая лисица, знает всё, что он чувствует, сколько не распинайся, а Викторию Натальевну Скворцову не обманешь. И её хитроносно-победоносная улыбка растянулась ещё шире, когда ответом Жилина стал задержавшийся выдох, так и вопящий: «Сдаюсь».

Что ж, кажется, в этой квартире снова стало теплее. Да, значительно теплее.

– Игоря с малых лет знаю, мы с ним в школе там вместе. А то, что у него есть сестра, узнаю только сейчас, это ж надо ж, – сказал Жилин, дёрнув фуражку за козырёк.

– Я и сама порой забываю, что у меня есть брат, – призналась девушка. – Его появления непредсказуемы, ты и сам видел. В последнее время он зачастил ко мне, конечно, но раньше нарисовывался раз в месяц или реже. И в те моменты, когда его чумазая физиономия появляется на пороге моей квартиры, память будто бы возвращается ко мне, и мне становится действительно спокойнее от того, что Игорь жив и здоров. Да, главное, чтобы с ним всё было хорошо. Я хочу помнить о нём всегда. Но... почему-то... – вдруг Вика и сама задумалась об этом, лишь сейчас, когда проговаривала мысли вслух, – как только Игорь уходит из дома, все мои воспоминания о нём будто бы стираются. Словно он забирает мою память о нём с собой. Нарочно забирает, не хочет оставлять. Это... так странно.

Вика взглянула на Жилина так, словно ждала, что он сможет объяснить ей этот мистический феномен, который она лишь сейчас для себя открыла. А может, открыла уже очень давно, но так же, как и все те воспоминания об Игоре, отдала ему при его очередном визите? А Игорь унёс их с собой, растерял где-то по дороге, утопил в каких-нибудь болотах, а вернул лишь часть. А что если, она на самом деле знала, почему их родство с Игорем было таким странным? Знала об их разнице в возрасте, знала, почему никто из её знакомых никогда не слышал от неё про брата, а его знакомые ни сном ни духом не ведали, что у Игоря может быть сестра. Знала... Просто забыла, а воспоминания отдала на хранение своему непутёвому братцу.

Это всё должно было вызывать у Вики смех. Глупо ведь было без доли шутки думать, что воспоминания могут быть чем-то материальным, что можно напихать в карманы и растерять в лесах среди елей и мхов. Так не бывает. Разве что в небылицах каких-нибудь. Вика отмахнулась от своих чудны́х мыслей, но не с насмешкой – с настороженностью.

На самом же деле не самой Вике довелось вырвать себя из вдруг налетевших на неё раздумий. Внезапно замолчавшей и глубоко задумавшейся Викторией обеспокоился полковник, голос которого и вернул девушку в реальность, в прихожую её квартиры, в бешенный вечер, наполненный самыми головокружительными событиями. Её глаза заметались вокруг от неожиданности, как будто её только что разбудили. И в эту минуту распахнулись двери гостиной, из которой в прихожую выплыл Игорь.

– Мы с Мухтарчиком идём кушать пельмешки, – оповестил Игорь, тащивший почти по-человечески улыбающегося здорового пса подмышки передних лап. Пузо Ляпа беспомощно болталось на уровне заплетающихся игоревых коленок. – А в-вы общайтесь, молодёжь. Я не мешаю.

Словно заказывали это представление на дом, Скворцова и Жилин смиренно наблюдали за тем, как Катамаранов, будучи сам не в состоянии ровно стоять на двух ногах, пытается обучить двуногому хождению ещё и собаку. Ляпу точно было весело. Возможно, весело было и Игорю, которого магнитом притягивало к стене, но это не факт.

– Игорь! – вдруг тявкнула Вика, разрезав тишину. Мужчину в растянутой чёрной майке сей миг привалило плечом к стене, а лицо его стало то ли возмущённым, то ли испуганным под плотной вуалью скипидарного опьянения. – Никакой кухни, пока всю грязь с себя не смоешь. Я же уже двести тысяч миллионов раз тебе говорила.

– Мамка сегодня опять злая, Мухтарка, да? У мамки нашей опять мес...

– Ванная!

– Тишина в библиотеке!

Наспех сорванный с вешалки шарф хлестанул по спине улепётывающего в узкий коридорчик Игоря, который в следующий миг всё же скрылся за дверьми ванной комнаты вместе с псом. Вика раздражённо гулко рыкнула через тягостный вздох, даже ногой топнула, бурча себе под нос что-то типа «Да как же он меня заколебал». Нет, подумала она, сегодняшний вечер уже не сможет вновь стать таким, каким был до прихода этого несчастного смотрителя библиотеки. На сегодня, кажется, всё закончилось, вся магия рассеялась в воздухе, в пропитавшем его скипидарном амбре.

Вика ещё раз обременённо вздохнула, уже обернувшись к полковнику. Тот слегка улыбнулся, желая её подбодрить, уже сгенерировал несколько бесцельных фраз, которые вернули бы её подругу в строй. Но она заговорила первой, стыдливо и без особой охоты в голосе:

– Слушай... Тебе, наверное, действительно лучше уйти. Прости, что так вышло, мне так неудобно, что приходится выгонять тебя, некрасиво...

– О, что ты, моя хорошая, брось ты это, ну, ты чего. Ничего страшного. Я всё понимаю.

– Просто Игорь сейчас точно начнёт задавать всякие неудобные вопросы, нести разного рода чушь. Я его точно, блин, как-нибудь, чем-нибудь, где-нибудь... вот, сто процентов! Короче, наедине я с ним быстрее справлюсь.

– Так, только без криминала мне тут.

– Вот, поэтому-то милиционерам лучше и покинуть помещение.

Они рассмеялись, и в ответ на их смех вдруг жалобно скрипнула дверь ванной. Очередное появление чумазой мордашки имело своей целью присоединиться к веселью, «анекдотики» послушать. Вика шугнула Игоря обратно, как мешающегося кота, и тот, состряпав виноватый вид, исчез за закрывшейся дверью, начал чем-то греметь в ванной, попутно разговаривая с псом. «Пришибу паразита», – Вика дала себе традиционное обещание, которое никогда не исполнялось.

– Да я и сам уже того... засиделся в гостях, что-то совсем всё твоё гостеприимство исчерпал уже, так сказать, – сказал Жилин, чувствуя, однако, что совершенно не хочет этого говорить, как совершенно не хочет и уходить. Засидеться бы ещё чуть-чуть в этих гостях, ох, засидеться бы!

– Не переживай, у меня ещё немного осталось, – Вика смущённо хихикнула и добавила, когда уши запылали пуще прежнего, а сердце заколотилось обезумившей дикой птицей: – Если бы не всё это... Я бы, по правде говоря... была бы не против, если бы ты... ну, задержался ещё на чуть-чуть.

Слова эти были ничем иным, как раздразниванием самой себя, ведь ничего не поменяется, сколько бы они оба не тянули время, топчась на коврике в прихожей. Дверь в любом случае хлопнет, и в любом случае каждый из них останется с пресловутым нечаянным «До свидания», что станет новой точкой отсчёта до следующей встречи.

Жилин обомлел целиком и полностью, от корней волос до кончиков пальцев. На секунду он по-серьёзному намерился спросить у Вики, не шуточки ли это её очередные, она-то дама с юморком, а часто – и с сарказмом. Да вот только одного лишь взгляда на её без причины взметающуюся к волосам руку, прячущиеся за опущенной головой улыбку и глаза, хватило, чтобы все сомнения полковника унеслись прочь. От затылка по шее вниз вдоль позвоночника ринулась цепочка холодящей щекотки, словно кто-то провёл невидимым мягким пёрышком по обнажённой коже, и ощущения те разогнали по рукам мурашки. Очередной глубокий вдох без выдоха, очередной кавардак из мыслей в кружащейся, точно на карусели, голове. Но нужные слова в этом бесконечном вихре всё же нашлись.

– Да, я тоже... послушал бы ещё пару твоих песен, – ответил Жилин, чуть приглушая свой голос, словно боялся, что у него украдут то ли эти слова, то ли этот драгоценный миг – миг последних минут, которые они с Викторией Скворцовой ещё могли прожить вдвоём в этом сказочном вечере. – Уж больно голосок у тебя такой, знаешь, хороший, магический такой, да. Слушаешь, и хорошо так на душе становится. Между нами говоря, я такого голоса... вообще никогда и не слышал в жизни-то своей.

А может быть, ещё не поздно?.. Может быть, её магия ещё не до конца рассеялась, и может быть отголоски той песни, что звучала на кухне под гитару, ещё способны были вновь подхватить на крыльях их сердца и заставить забыться? Ещё хотя бы на одно мгновение. Хотя бы на одно.

Механические колокола напольных часов с качающимся под циферблатом маятником отбили десять часов вечера. Время летело вперёд, не оставляя ни цветочнице, ни милиционеру ни единого шанса на затяжные трусливые раздумья. И всё же... на сегодня это всё. Они попрощались, Жилин взялся за ручку входной двери, и лишь только она характерно щёлкнула, Вика почувствовала, как желание сказать какую-нибудь глупость, которая задержала бы полковника даже на самую крохотную минуту, сделалось невероятно большим, тяжеловесным и непреодолимым. Это же желание набросилось и на Жилина. И он покорно сдался ему быстрее своей подруги по несчастью.

– Песни, кстати! – вспомнил он, вновь развернувшись к Вике и убрав руку со злополучной дверной ручки. Ещё, по крайней мере, одна минутка созерцания викиного прелестного личика и наслаждения её дивным голосом оказалась в его кармане. – Ко мне тут давеча совершенно случайно, да, абсолютно, в руки, значит, попали два билетика на музыкальный концерт. Что-то там: ДК имени Старозубова, суббота, пятнадцать-ноль-ноль.

– Так, – Вика ожидающе сложила руки на груди, плотнее сжала расползающиеся в улыбке губы. Как же она ждала этого момента, но и одновременно так боялась.

Ай да плутовка, мысленно раскраснелся Жилин, всё ведь прекрасно понимает, но нет же, будет до последнего пытать!

– Чего билетикам зря пропадать-то? Ну, вот, я и подумал, это самое, может, мне тебе отдать... один билетик. А один билетик, значит, себе оставить. Сходишь, развеешься, потанцуешь там, попоёшь. Ну, и я, может быть, тоже туда... А почему бы и нет? Да, схожу, коль работы не будет. А её и не будет. Глядишь, пересечёмся там.

«Да скажи ты уже прямым текстом, глупый, ну что ты как, ну, я не знаю уже, господи!»

Вика запаслась терпением, выслушала его детский лепет до самого конца, до самого последнего неловкого слова и звука. Она поймала себя на мысли, что мужчина его возраста, его профессии и его усов ну никак не может быть таким умилительно очаровательным в своей нерешительности. Такой трогательный, как двухмесячный щенок, прыгающий животом на мяч и скатывающийся с него. Сто восемьдесят сантиметров нежного существа, одетого в милицейскую форму. Прелесть.

– Неужто, дорогой мой полковник, вы зовёте меня на свидание? – подтолкнула Скворцова.

– Да ну, что ты, какое...

– Если это не свидание, то я отказываюсь.

Сказала, как отрезала! Жилину ничего не оставалось более, кроме как:

– Да. Свидание. Это, определённо, оно.

Вика игриво улыбнулась, важно вскинув плечами и выпятив грудь, и вся её поза так и заявляла: «Я победила!». Жилин выдохнул долгожданный ком воздуха, скопившийся в груди за все те разы, когда его сердце ломилось от переполнявших его эмоций, не без улыбки. В грядущую субботу их ждал ДК имени Старозубова и два совершенно случайно появившихся билетика на концерт. На том и порешили.

– Жилин, – Вика окликнула его, когда тот уже вышел из квартиры на лестничную клетку и миновал первую дюжину ступеней. Она высунулась из-за двери, и её лицо улыбалось каждой мышцей, сияло и сверкало одновременными смущением и решимостью. – Спасибо.

Прежде всего, это «спасибо» звучало искренней благодарностью за спасённую жизнь, за смелость и мужество доблестного полковника, вовремя подоспевшего сегодня к даме в беде. Но отчасти это же «спасибо» несло в себе некий оттенок вины за то, чего не случилось после сыгранной песни. «Спасибо» – в счёт несостоявшегося поцелуя. «Спасибо» – вместо того, чем она действительно хотела бы его отблагодарить.

– Со «Спасибо», хорошая моя, на концерт не сходишь, – уголки усов Жилина приподнялись. Почти незаметным быстрым движением руки он слегка приподнял свою фуражку за козырёк в эдаком прощальном жесте. – До встречи.

– До встречи, – вполголоса ответила девушка и добавила затем ещё тише, буквально шёпотом, когда шаги её героического сотрудника оперуполномоченного уносились всё ниже и ниже по этажу: – Полковник Жилин Сергей Орестович.

Сегодняшний вечер всё наконец-то изменил и расставил по своим местам. Теперь Вике, освободившейся от гнёта собственных глупых принципов, куда легче дышалось и куда спокойнее думалось. Она больше не закрывалась от своих настоящих чувств, не гнала их прочь, не пыталась засыпать песком этот бушующий костёр в своей груди. Теперь всё будет только так, да: она будет нежна и добра с тем, кто, несмотря на её колючий характер, всегда был добр и нежен с ней.

* * *

Густой вечерний холод крепко обнял полковника, как только массивная скрипучая дверь подъезда выпустила его на улицу. Жилин поёжился невольно, быстро накинул на плечи и застегнул форменный китель, который от самой викиной квартиры до выхода из подъезда нёс в руке. Из глубин чернеющих дворов спального района на него смотрели десятки жёлтых огоньков, в которых мелькали едва различимые человеческие тени. К одному из этих огоньков, что находился над его головой, Жилин поднял глаза. Он примерно прикинул, какое из горящих окон, выглядывающих во двор, вело в квартиру Скворцовой. Подумалось вдруг и представилось, чем она сейчас может там заниматься, пока он тут стоит и думает о ней. Воюет с Игорем? Ругает Ляпа? Эти двое там уж точно не дадут ей заскучать, по крайней мере, ближайший час. А вот Жилин уже скучал. Сделал лишь пару шагов от дома, но уже ощутил острую нехватку звонкого, как колокольчики, смеха, лучезарной улыбки и жара янтарных волос, в которых так хотелось зарыться руками. Он скучал и мыслями всё ещё был там, на кухне, слушал шелест гитарных струн, волнующихся под юркими женскими пальчиками, и не мог поверить в реальность происходящего. Вот бы скорее всё это повторилось вновь. Вот бы скорее наступила суббота.

Чтобы заветный день долгожданного свидания наступил быстрее, чем умеют бегать перепуганные цветочницы от милиционеров по рынку, Жилин наказал себе скорее идти домой и приблизить начало нового дня крепким сном (если, конечно, о каком-либо сне вообще могла идти речь после такого вечерочка). Он развернулся и тут на глаза ему попался велосипед, приваленный бочиной к декоративному заборчику, который отделял пешеходную зону от придомового палисадника. Жилин было подумал, что в темноте ему показалось, а потом пригляделся: нет, на руле этого велосипеда действительно висела грязная строительная каска – яркое оранжевое пятно в размытой тьме. Игорь сегодня пересел на велик, а значит, ключи от бульдозера опять «сделали ноги» (хотя завести бульдозер Катамаранов мог даже обыкновенной зубочисткой).

«Сделали ноги» не только ключи...

Приглядевшись получше, Жилин отметил, какой красивый у велосипеда руль, какое мягкое сидение, какие круглые колёса, а позвонил в звоночек – звонкий-презвонкий. А разве не точно такой же велик ему в отделении описывал кудрявый мужчина в больших очках и тёмно-синем берете? Жилин ещё сильнее напряг глаза, прищурился, нагнулся, посмотрел поближе на раму, на руль, на колёса. Полковник и сам вроде как помнил этот велик, помнил, как видел Инженера верхом на нём, и, кажется, тогда происходило что-то очень важное, но Жилин уже и не помнил, что именно. Может, и не этот велик тогда был под его старым знакомым? Поди разберись в них, в этих великах!

В этой сложной ситуации, требующей безоговорочного вмешательства милиции, полковник Жилин сейчас мог сделать только одно: пожать плечами и, вновь утонув в воспоминаниях о ласковых прикосновениях Виктории Скворцовой (а может, ему следует думать о ней, как о Виктории Катамарановой?.. Нет уж), прогулочным шагом направиться к месту, где оставил свой уазик, мечтательно напевая себе под нос: «Так дай же мне воздух, и я стану тебе крылом...»