Безумное чаепитие

Се Лянь падал.

Для него это было привычным делом: падать с вершин, как материальных, так и придуманных ради собственного самоуничижения. Се Ляню даже начало нравиться лететь вниз и представлять, что он не встретится с землёй, что ему не придётся перевязывать бинтами руки и смотреть на небо несколько долгих минут, вспоминая, как был проткнут мечом, а кровавые пятна расцветали бутонами на белой одежде. Момент столкновения с землёй — вот чего Се Лянь боялся. А падение вовсе не страшно. Приятно воображать себя птицей, хоть и со сломанным крылом.

Но сейчас что-то, определённо, было не так. Се Лянь несколько раз поморгал и осознал сразу пару вещей.

Во-первых, он падал в колодец, судя по сужающейся точке света, участка неба, наверху.

Во-вторых, одежды на нём были абсолютно неудобными.

Спустя четыре секунды, сделав попытку осмотреть себя, Се Лянь моментально осознал третий неоспоримый факт, от которого его глаза распахнулись шире, а кожа на щеках стала жгуче-горячей.

Он был одет в женское платье.

Се Лянь падал в колодец в женском платье, которое сильно обтягивало в талии и сжимало плечи. Определённо, здесь было что-то не так.

Пока летел вниз, он задумчиво протянул руку ко лбу, потерев точку между бровей. Как на нём могло оказаться женское платье? Он не был пьян, потому что прекрасно соображал и не хотел спать. Но Се Лянь никак не мог вспомнить, каким образом надел на себя платье, не подходящее ему. Нельзя сказать, что он не примерял на себя женский образ ранее, скорее наоборот — делал это очень часто. Возможно, Се Лянь потерял сознание и его сбросили в колодец, или по собственной неудаче он свалился туда сам, а при падении столкнулся головой с камнем и теперь не мог припомнить последние несколько часов? Се Лянь не мог просто так, будучи в адекватном состоянии ума, надеть женское платье. Он был на каком-то задании. Точно, это всё для исполнения чьей-то молитвы или изгнания демонов.

Се Лянь думал об этом, закрыв глаза и так и застыв пальцем на точке между бровей, нажимая на неё чересчур сильно, поэтому скоро он измучился и для удобства перевернулся в воздухе. Его юбка со свистом задралась наверх, так что он перестал видеть что-либо перед собой и решил, что лучше вернуться в горизонтальное положение. Да и вдруг внизу кто-то был (тот, на кого, может, он охотился до потери сознания), и Се Лянь приземлился бы на бедную жертву не самым приличным образом.

То ли колодец был очень глубок, то ли падал принц очень медленно, только времени у него было достаточно, чтобы прийти в себя после осознания трёх фактов о своём падении и подумать, что же будет дальше.

Сначала Се Лянь попытался разглядеть, что ждет его внизу, но там было темно, и он ничего не увидел. Тогда он принялся смотреть по сторонам. Стены колодца были уставлены шкафами и книжными полками; кое-где висели на гвоздиках картины и карты. Пролетая мимо одной из полок, он прихватил с нее книжицу с потёртой серой обложкой. Если падать вниз так долго, то нужно провести время с пользой. На книге было написано «СКАЗКИ», но увы! — Се Лянь открыл первую попавшуюся страницу и взглядом пробежался по нескольким строкам — книга оказалась непотребного содержания. Се Лянь побоялся бросить книгу вниз и хотел засунуть её в какой-то шкаф, но только понял, что таким образом не избавится от неё и она полетит вместе с ним на одном уровне. Поэтому принцу пришлось держать её в руках и не думать о том, что только что прочитал.

— Вот это упал, так упал! — подумал Се Лянь. — Упасть с Небес теперь для меня пара пустяков. Хотя… да и свались я оттуда, я бы разве что-то почувствовал? Я делал это раньше.

Конечно, так оно и было.

А он всё падал и падал. Неужели этому не будет конца? — Интересно, сколько чжанов я уже пролетел? — сказал Се Лянь вслух. — Я, верно, приближаюсь к чьему-нибудь склепу. Дайте-ка вспомнить… А не охотился ли я за Цзюнь У?.. Но тогда зачем мне платье?

Се Лянь пытался скорее понять, почему он одет так, потому что слишком смущался, и, хоть сейчас был не самый подходящий момент размышлять вслух — никто ведь его не слышал, — он не мог удержаться.

— Нет, такого не может быть, — продолжал Се Лянь. — Но интересно, за кем же я тогда охочусь?

Сказать по правде, он подозревал, что внизу его ждёт тот, для кого он и надел женское платье. Возможно, принц искал демона, которого привлекают женщины, и он готовился ловить его, но просчитался и кубарем свалился в колодец, потеряв сознание на некоторое время. Это предположение звучало внушительно!

Помолчав, он начал снова:

— А не приземлюсь ли я на демона? Вот будет неудобно… Встану — а он раздавлен. Душа разозлится, а при мне даже нет магических артефактов. Да и духовные силы кончились, кажется…

В глубине души он порадовался, что в этот миг его никто не слышит. Он только что признался, что безоружен!

— Придется мне усмирять демона разговорами. Или дождаться Сань Лана и попросить у него немного духовных сил… «Прости, Сань Лан, я знаю, что тебе пришлось падать вниз, не обращай внимания на мой внешний вид, просто поцелуй меня».

И он попробовал не смущаться ещё больше после сказанной фразы. Разве бы ему удалось это сделать?

— А он, конечно, подумает, что во всём виноват демон! Нет, не буду никого спрашивать! Я справлюсь сам!

А он всё падал и падал. Делать нечего — помолчав, Се Лянь снова заговорил.

— Сань Лан будет меня сегодня весь вечер искать. Он же всё равно бросится сюда в колодец.

Се Лянь боялся, что Хуа Чэн слишком сильно разозлится на бедного демона и уничтожит этот колодец вместе с ним. Но тут было столько книг! Пойманная сказка не в счёт.

— Надеюсь, он не забыл о том задании, с которым я отправился в женском платье, и поймёт меня верно. Ах, Сань Лан, как жаль, что тебя со мной нет. Бабочек в воздухе нет, но зато мошек хоть отбавляй! Интересно, бабочки могут съесть мошек?

Тут Се Лянь почувствовал, что глаза у него слипаются. Он сонно бормотал:

— Едят ли бабочки Сань Лана мошек? Едят ли бабочки Сань Лана мошек?

Иногда у него получалось:

— Ест ли Сань Лан мошек?

Се Лянь не знал ответа ни на первый, ни на второй вопрос, и потому ему было все равно, как их ни задать. Он чувствовал, что засыпает. Ему уже снилось, что он идет об руку с Хуа Чэном и озабоченно спрашивает его:

— Признайся, Сань Лан, ты когда-нибудь ел мошек?

Тут раздался судорожный вдох. Се Лянь упал на какого-то человека.

Принц ничуть не ушибся, потому что его мягко поймали, и постарался вскочить на ноги, но его крепко держали. Взглянул наверх — там было темно. Посмотрел вперёд — встретился взглядом с человеком в шляпе.

— Хм, — низким голосом начал тот, — я не ожидал никаких гостей. Чашечку чая?

Молодой человек носил цилиндр, на котором булавкой были приколоты два туза и перо. Тень от полей шляпы мешала Се Ляню разглядеть лицо незнакомца. Впрочем, он давно догадался по спокойному голосу с ноткой озорства, к какому демону упал на колени.

— Сань Лан?

Чёрные как крыло ворона волосы растрепались по плечам, красный пиджак еле держался на широких плечах, развязанная бабочка, тёмная рубашка с расстёгнутым воротом, руки, державшие и касавшиеся его нежно, обтянутые тонкой кожей перчаток, смех около уха — Сань Лан даже не пытался скрыться от него.

Конечно, у Се Ляня возникли вопросы, каковы причины внезапного маскарада и где привычно мягкие наощупь красные одежды, но решил, что раз он сам свалился как снег на голову в женском платье, то было бы странно спрашивать собеседника, почему тот надел цилиндр.

Хуа Чэн сидел на подобии трона из чёрного дерева, а рядом с ним стояли пустые стулья, которые никому неизвестным образом оказались на дне колодца. Как и сам Хуа Чэн.

— Сань Лан, что ты тут делаешь? — спросил Се Лянь. Он попробовал слезть с колен ещё раз, но Хуа Чэн только крепче обнял его.

— Кто такой Сань Лан?

Шутки были не к месту! Принцу не нравилась несерьёзность Сань Лана. Нет причин для веселья, если вы оказываетесь на дне колодца с кучей стульев в женском платье и сидите на коленях у мужа, попавшего сюда без каких-либо логических объяснений.

— Сань Лан, давай серьёзно поговорим, — Се Лянь настойчиво нажал на его плечи. — Я хочу пересесть.

Принц понимал, что если останется на коленях Хуа Чэна дальше, то это станет препятствием для нормального общения.

— Занято! Занято! Мест нет! — посмеялся Сань Лан и залез ладонью под юбку Се Ляня, чтобы ближе придвинуть его к себе.

Его будто не смущало, что Се Лянь оделся в платье.

— Места сколько угодно! — возмутился принц.

— Как невежливо Вы обращаетесь с незнакомцами, миледи. Уселись без приглашения. Это тоже невежливо.

— Похоже, — подумал Се Лянь, — Сань Лан не узнаёт меня. Он тоже стукнулся головой!

— Сань Лан, это я. Се Лянь. Твой супруг.

— Супруг? Так Вы мужчина? Позвольте поинтересоваться, для чего Вам женское платье? — Хуа Чэн расправил складки на юбке с внутренней стороны, невольно касаясь по пути голой кожи ног и чулок. Се Лянь часто дышал от страха, что муж не узнавал его.

— Давай не будем говорить обо мне, — сказал он не без строгости. — Нам нужно поскорее выбраться отсюда.

Хуа Чэн, похоже, торопиться не собирался. Он придвинулся вперёд и склонился над лицом Се Ляня. Знакомая повязка осталась на правом глазу, хотя бы она напоминала о том, кем являлся её хозяин на самом деле. Хуа Чэн с любопытством разглядывал Се Ляня, а потом широко открыл глаза, так, что у принца остановилось дыхание:

— Чем ворон похож на конторку? — спросил Хуа Чэн, наконец.

— Так ещё хуже, — подумал Се Лянь. — Он потерял память. Похоже, так же как я несколько сотен лет назад. Надо его успокоить и высвободить отсюда.

— Это я могу отгадать, — со вздохом сказал он, поправив по привычке прядь супруга, за ухом.

— Оу? — Сань Лан в ответ погладил Се Ляня по талии. — Вы хотите сказать, что думаете, будто знаете ответ на эту загадку?

— Совершенно верно, — согласился Се Лянь.

— Так бы и сказали. Нужно всегда говорить то, что думаете.

— Я так и делаю, — поспешил объяснить принц. — По крайней мере я всегда думаю то, что говорю… а это одно и то же…

— Прошу прощения, совсем не одно и то же, — возразил Сань Лан, посмеявшись и пощекотав тёплым дыханием щеку, — Так Вы ещё скажите, будто «Что имею, то люблю» и «Что люблю, то имею», — одно и то же!

— В твоём случае это действительно так… — подумал Се Лянь, но не произнёс вслух. Им не нужно было задевать эту тему.

С минуту оба сидели молча. Принц пытался продумать, как выбраться с супругом из колодца.

Первым заговорил Хуа Чэн.

— Какое сегодня число? — спросил он, не отворачиваясь и вынимая из кармана часы. Он потряс их у уха, улыбка его становилась шире.

Се Лянь решил, что, ответив на все вопросы Сань Лана, будет освобождён, и подумал, что скажет последнюю дату, которую помнит, хотя — кто знает, сколько дней он падал в этот чудный колодец?

— Двадцать седьмое. [1]

— Отстают на три дня. [2] Какая жалость. — вздохнул Хуа Чэн. — Нельзя их смазывать сливочным маслом. Туда, верно, попали крошки. Не надо было мазать хлебным ножом.

Всё это он говорил медленно, растягивая слова, и Се Лянь вдруг сглотнул, представив, как Сань Лан смазывает маслом каждую шестерёнку, проводит ножом по механизму изнутри.

Хуа Чэн усмехнулся, аккуратно положил часы на ткань платья Се Ляня, посередине ног, и посмотрел вниз.

— Масло было самое свежее, но, похоже, часам уже ничто не поможет, — он вновь взглянул на принца, и от смущения тот опустил глаза на свои колени, с любопытством разглядывая циферблат.

— Они показывают число, а не час.

— А что тут такого? — пробормотал чуть тише Хуа Чэн. — Разве Ваши часы показывают год?

— Конечно, нет, — Се Ляню казалось, что у мужа не только пропала память, но и здравомыслие. — Год тянется слишком долго.

— Ну так и я не хочу ждать целый год, чтобы почувствовать, как часы трясутся в моих руках.

Се Лянь растерялся. В словах Сань Лана как будто не было смысла, хоть каждое слово в отдельности и было понятно.

— Сань Лан, я тебя не понимаю, — сказал он учтиво.

— Хотите услышать звон часов? — Хуа Чэн подкрался пальцами к часам на юбке. Очертил круглый контур, поводил большим пальцем по стеклу — кожа перчаток не хотела скользить по поверхности, поэтому он нажимал с ещё большим усилием — и остановился в центре. — Скоро начнётся новый день.

Се Лянь сглотнул, почувствовав, как часы прижимаются к его телу. Он не отрывал взгляд от пальцев Хуа Чэна, которые чертили узоры на стекле, будто рисуя цифры, и не смел поднять взгляд, зная, чем будет одарен в ответ.

— Вы отгадали загадку? — спросил Хуа Чэн, перейдя на шёпот.

— Да, — ответил Се Лянь. — С помощью того и другого можно давать ответы, хоть и плоские; их никогда не ставят не той стороной. [3]

Какое-то время они провели в молчании, пальцы Хуа Чэна замерли на часах, и это крайне пугало Се Ляня.

— Браво, — восхищённо выдохнул Хуа Чэн. — Вы умеете отгадывать загадки.

— Сань Лан, всё, мы попусту теряем время, — Се Лянь наконец поднял взгляд, но побоялся посмотреть вперёд, вскинул голову наверх и быстро затараторил от нетерпения и волнения. — Я отгадал твою загадку, давай выбираться отсюда.

Хуа Чэн тихо посмеялся. Его смех отдавался хрипотцой, и Се Лянь только сильнее закидывал голову, пытаясь разглядеть точку наверху.

— Если бы Вы знали Время так же хорошо, как я, — усмехнулся Хуа Чэн, — Вы бы этого не сказали. Его не потеряешь. Не на такого напали.

— Сань Лан… — взмолился Се Лянь от отчаяния.

— Уверяю Вас, Вы просто никогда не разговаривали со Временем. Думали о том, как убить его, не так ли?

— Сань Лан! Если кто из нас и убивает время, так это ты! — подумал Се Лянь, но понял, что так обращаться с ним, потерявшим память и рассудок, будет невежливо.

— Может, и не разговаривал. И подумывал, как бы убить, — выдохнул он.

— Тогда всё понятно, — дыхание Хуа Чэна оказалось прямо около шеи. — Убить Время… Разве такое ему может понравиться? Если бы Вы с ним не ссорились, Вы бы могли просить у него всё, что захотели, — он невесомо провёл носом по изгибу и начал шептать на ухо. — Допустим, сейчас девять часов утра. Что Вы делаете в девять часов утра?

Се Ляню было стыдно сказать, что по вине Хуа Чэна он ранним утром, когда следовало бы вставать, крепко спит после долгой ночи.

— Завтракаю.

— Значит, пора завтракать. А вы шепнули Времени словечко и — р-раз! — резко выдохнув, Хуа шепнул ему это на самое ухо. — Стрелки побежали вперёд! Шесть часов — чаепитие.

Се Лянь подумал, смог ли проявиться его румянец на щеках.

— Конечно, это было бы прекрасно, — задумчиво сказал он, — но ведь я не успею проголодаться.

— Сначала, возможно, и нет, — ответил Хуа Чэн и уткнулся носом под мочкой уха, вдыхая запах. — Но ведь Вы можете сколько хотите держать стрелки на шести.

— Сань Лан так и поступил, я понял, — усмехнулся Се Лянь.

— Да. И теперь я всегда голоден.

Хуа Чэн улыбнулся ему прямо в шею.

Нажал сильнее на центр часов. Обхватил пальцами ногу. Тихо засмеялся. Будто в ожидании чего-то.

Принц даже не успел спросить причину его довольства.

Часы зазвенели.

Затряслись прямо между его ног.

Внезапно. Сильно. Громко.

Се Лянь подавился вдохом и сдержал себя, закусывая губу. Вибрации пошли по всему его телу, он сам дрожал и не понимал от чего — от того, что часы так оглушительно и протяжно звенят; от того, что Хуа Чэн прижимает их всей ладонью, не выпуская из рук, заставляя прочувствовать звон, каждое колебание, будто Се Лянь — сам механизм, который требует смазки; или от того, что ладонь залезла под чулок на одной ноге; от того, что Хуа Чэн дышит ему в шею. Се Лянь чувствует прикосновение губ к своему кадыку и еле не вздыхает в ответ беспомощно «Сань Лан», но тут слышит:

— Теперь гэгэ проголодался?

Се Лянь моментально опускает голову и встречается с лисьим довольным взглядом.

— Сань Лан! — возмущённо восклицает он, не в силах сказать ничего больше, потому что рука отходит от чулка, подвигаясь к —

— Гэгэ, — со счастливой улыбкой отвечает Хуа Чэн, как будто он фокусник, обманувший зрителей трюком. — Демоны, которых ты искал, давно побеждены. Остался только я.

— Сань Лан, зачем ты —

Хуа Чэн останавливает ладонь на трясущихся часах. С внутренней стороны юбки.

— Прошу прощения у Вашего Высочества за такой проказ. Ваш слуга был крайне непочтителен и заслуживает казни. Голову с плеч?

Пальцы щекочут низ живота.

— Сань Лан! — Се Лянь отчаянно хватает Хуа Чэна за руку и окончательно от смущения прижимается головой к его плечу. Бархатный смех снова звучит в его голове, вместе со звоном часов.

— Ах, нет, как вижу, Вашему Высочеству понравилось. Впрочем, Вы уже казнили меня, — Хуа Чэн кусает край уха и шепчет, — я голову от Вас потерял, Ваше Высочество.

Се Лянь понимает, что накажет его, что спросит, как он оказался здесь и почему выбрал столь экстравагантный костюм, куда делись демоны, почему он в платье, но сейчас —

— Сань Лан, пожалуйста, — у Се Ляня уже нет сил говорить, сердце стучит громче часов.

— Как гэгэ голоден, — усмехается он, но тоже сглатывает, и принц не может не улыбнуться. — Гэгэ забывает, что здесь всегда пора пить чай. Пока мы оба не насытимся сполна.

Се Лянь несколько секунд тяжело дышит, зажмурив глаза, не хочет ничего говорить в ответ, но, в тумане сознания шепчет еле слышно, с улыбкой:

— Сань Лан, так напои меня настоящим чаем. [4]

Хуа Чэн замирает всем телом. Похоже, поражённый.

А потом мурлыкающим голосом отвечает:

— Разрешите начать чаепитие.

И рука дотрагивается до —

***

— Сань Лан…

Се Лянь произносит вслух это имя с тихим стоном, рассеянно, расслабленно, хрипло.

Несколько раз.

— Сань Лан, Сань Лан, м, Сань Лан…

Но он не успевает договорить, потому что понимает, что слышит пение птиц за окном, а картинки перед глазами больше нет. Ни трезвона часов. Ни рук на ногах. Ни чая.

Се Лянь с испугом открывает глаза.

Он смотрит на деревянную крышу их дома. Всё спокойно: птицы за окном щебечут незатейливую неразборчивую песню, ветер шевелит ветки деревьев, в нос бьёт запах забытого дыма благовоний и цветочного масла.

Се Лянь осматривает комнату беглым взглядом. Всё стоит на своих местах. И книжный шкаф, и письменный стол с чёрными ручками и кистями для каллиграфии, и пару пластинок на полке (граммофон стоит в гостиной), шторы зелёного цвета поднимаются волнами от ветра из открытого окна (в доме им ужасно душно по ночам), гардероб слегка приоткрыт, на вешалки накинуты белые и красные рубашки. На туалетном столике стоят флаконы, тени, то, чему Се Лянь даже не способен дать названия (он несколько отстаёт от современных трендов в сравнении с Хуа Чэном). А рядом с ним на белом покрывале лежит экземпляр «Алисы в Стране чудес», второе издание 1865 года.

Они с Хуа Чэном купили его в Нью-Йорке, заинтригованные общением с Чарльзом Доджсоном, [5] если точнее, это Хуа Чэн подарил Се Ляню один экземпляр (просто так). Когда они встретились с профессором Доджсоном в первый раз и побеседовали с ним — совсем немного — то Чарльз сам предложил им сделать фото (в тот раз они оба приняли облик мужчин и притворились молодыми художниками-прерафаэлитами, у Хуа Чэна на картинах девушка всегда носила белое лёгкое платьице и жемчужные бусины в коричневых волосах, непринуждённо улыбалась, а в углу порхала еле заметная бабочка; у Се Ляня был более таинственный стиль, с леди в красных одеждах и бледной кожей, которая держала в руках белые цветы и смотрела на солнце, с безупречными чертами лица и чаще всего прикрытыми веками). По пути домой (они перемещались, бросая игральные кости, лишь путешествия на поездах приносили какое-то удовольствие) Сань Лан сказал, что этот профессор, хоть и экстраординарный человек (не следующий правилам диакона, ищущий новые пути в науке и искусстве, перфекционист в построении кадра, местами — несговорчивый, местами — весьма болтливый, загадывающий на вечерах гостям задачи на логику, не слушающий чужое мнение, преподающий уроки женщинам и будто в десять раз умнее каждого собеседника перед ним, судя по едва заметному разочарованному взгляду и лёгкой улыбке), но будет недооценён, как это обычно бывает с гениями. Они следили за его творчеством и оказались правы.

Коллингвуд написал его биографию, в котором от профессора осталась только любовь к фотографии и детям, местами весьма романтизированная. [6] Уничтоженные тома и вырванные страницы — Се Лянь до сих не мог простить это племянницам Доджсона. [7] А если бы он писал дневники? А его потомки бы взяли их, безбожно испортили по своему усмотрению, переделали бы так, чтобы сохранить образ принца совершенным, без минусов и вредных привычек? Вместо Се Ляня, вознёсшегося трижды, влюблённого в Хуа Чэна и ошибшегося несколько раз, когда слишком наивно верил в лучшее — очищенная икона успешного наследника престола, готового с любовью помогать народу, наполненного страстью к оружию и невинностью. Это же не он. Так и Льюис Кэрролл, представленный Коллингвудом, был не тем.

Поэтому всё, что им осталось из прошлого в качестве воспоминания о феноменальном человеке с мыслями, опережающими время — экземпляры книг и та самая фотография. Снимок стоит под рамкой в их другом доме. На фото они — Се Лянь помнит все мельчайшие детали — выглядят, как пойманные в объектив звёзды. Хуа Чэн подаёт ему руку, будто на танец, и Се Лянь с удовольствием принимает её, смотря в глаза — для тех времён откровенный жест, но они не скрыли свою влюблённость на том вечере. [8] А если бы и притворились — по глазам всё видно даже спустя сотню лет.

Вчера они перечитывали сказку для себя. Хуа Чэн прилёг на колени Се Ляня, они переплели пальцы, зажгли перед этим сандаловые благовония и погрузились в чтение. Се Лянь читал медленно, будто ребёнку, но Хуа Чэн вовсе не был против, он даже просил, поглаживая по ноге, не торопиться, закрывая глаза и не засыпая, улыбаясь на шутки и на явное смущение в голосе, когда в других книгах они доходили до откровенных сцен (— Гэгэ, я могу прочитать. — Нет, Сань Лан! Я справлюсь. — Как скажешь, гэгэ.). Вчера они дочитали «Безумное чаепитие», и Хуа Чэн предложил отправиться спать, впрочем, Се Лянь за сотни лет научил понимать его намёки. И не отказался от того, что на самом деле подразумевалось под словами. Даже сам с улыбкой положил книгу на постель и поцеловал Хуа Чэна в губы, как спящую принцессу, слыша звонкий смех в ответ.

Но сейчас Хуа Чэн лежит рядом, слава Богам, спящий. Наедине они принимают оригинальные облики, поэтому правый глаз закрыт слегка неровно, на косичке, растрёпанной, висит бусина, на предплечье яркими чёрными чертами нарисована татуировка, которая не стирается сотни лет. Но Хуа Чэн спит — грудь тихонько вздымается, дышит он неслышно, размеренно, спокойно, и брови опущены; если бы он не спал, то ждал бы, когда проснётся Се Лянь, чтобы пожелать на ухо доброго утра и оставить поцелуй на щеке, надолго заключая в объятия. Спустя сотни лет, хотя вернее сказать, несколько тысячелетий, они не устали повторять ежедневный ритуал целовать и обнимать друг друга по утрам. Каждый раз — как новый.

Се Лянь счастлив, что Сань Лан не проснулся. Иначе ему было бы тяжело объяснить, почему он со стоном восклицал его имя, когда не было на это причин. Точнее они были, но признаться в них кажется таким отвратительным действом. Бедный профессор Доджсон, Се Лянь обещал про себя никогда не очернять образы его героев, а сам только что посмотрел сон, который пошлее множества фантазий самых изощрённых создателей эротики… И более того, возбудился.

Святые Боги, он ведь возбуждён.

Се Лянь мягко поднимает края одеяла и заглядывает вниз, чтобы убедиться в предположении. Результат неутешительный.

Он сразу выныривает обратно и удивляется ещё больше, потому что результат виден даже через слой ткани.

У Се Ляня нет комплексов насчёт того, каким его может увидеть Сань Лан — Сань Лан любит его и возбуждённым, и умиротворённым, и взволнованным, и усталым. Но, очевидно, он спросит «гэгэ, так рано?», и пересказывать весь сон, в чём они были — Се Лянь чувствует, как жар скатывается к щекам от таких мыслей. Он вовсе не против продолжить начатое ночью, но не таким непотребным образом. Лучше прочитать сутру о морали и успокоиться.

Се Лянь начинает вслух зачитывать её, с закрытыми глазами. Птицы так и продолжают петь за окном, отчего сложно сосредоточиться, и он начинает говорить чуть громче, боясь разбудить Сань Лана.

Проходит две минуты, но ничего не получается. Сознание возвращается в сон, Се Лянь вспоминает, как обтянутые чёрной кожей ладони двигались по его ногам, трезвонили часы, как спокойно говорил Хуа Чэн, а шея его была открыта, с красными метками, как он запрещал уйти со своих колен и хватался за бёдра крепко, будто боялся уронить, как непредсказуемы были его движения и как нежен был голос.

— Профессор Доджсон, Боже, извините… — шепчет Се Лянь.

— Кажется, гэгэ ещё не придумывал мне такого имени.

Се Лянь так же резко, как и в первый раз, открывает глаза и поворачивает голову в сторону звука. Хуа Чэн лежит на боку и улыбается ему, глаз ещё не полностью открыт — он проснулся несколько секунд назад.

— Сань Лан, прости! Я разбудил тебя? — Се Лянь берёт его за плечо и гладит — но выходит, будто смахивает с полки пыль, быстрыми движениями от нервов. — Мне просто приснился странный сон, не суть. Ты в порядке?

Несколько секунд Хуа Чэн смотрит на него с круглыми глазами, удивлённый. Се Лянь боится, что в чём-то ошибся.

Но тут Сань Лан заливается смехом и обнимает его, целуя в макушку:

— Ваше Высочество, ты… Спустя столько лет не изменился.

— Как и ты, Сань Лан, — усмехается Се Лянь ему в плечо и пытается не соприкасаться телом с ним, чтобы не вызвать подозрений.

— Но почему профессор Доджсон? — Хуа Чэн закручивает задумчиво прядь Се Ляня на пальце. — Тебе тоже снился сон про Чарльза?

— Тоже?!

Се Лянь очень надеется, что красная нить не связывает их сны. Такого никогда не было, но Сань Лан — тот ещё озорник, и мог для эксперимента добавить ещё один секрет их магическому артефакту.

— Да. Мне снилось сегодня чаепитие. Ничего особенного, мы будто сидели с Чарльзом за столом в Стране чудес, что странно, одни. Ни Безумного Шляпника, ни зайца. Кажется, будто я говорил с его духом. И он думал, что я тоже мёртв.

— И что с профессором? Он был спокойным?

— Разве гэгэ может в этом сомневаться? — Хуа Чэн снова целует его волосы, но Се Ляню это совсем не нравится, потому что от тела ему не отодвинуться. — Он даже не спросил, как о нём вспоминают после смерти. Я только ответил, как поступили с его дневниками, он не был удивлён. Но больше он расспрашивал о судьбе своих учеников. Об одной я рассказал очень подробно, знаешь.

Се Лянь смущённо смеётся. После встречи с профессором он решил принять женское обличие и поучиться у него в качестве одной из студенток. [9] Они с Хуа Чэном познавали новые науки разными способами, чтобы не отставать от реальности, но часто любили слушать лекции от профессионалов, только обычно ходили вместе, если это было возможно. В тот раз Хуа Чэн представил Се Ляня как главную свою натурщицу, которая хотела бы обучиться математике (они с помощью костей выбрали, кто станет девушкой на этот раз — Се Лянь выиграл). А потом они дома обсуждали новый изученный материал вместе, в свете свечей, Се Лянь рисовал странные чертежи и чаще всего объяснял решения задач с помощью воспоминаний из прошлого.

— Что ты сказал?

— Сказал, что она обучала своих детей математике и делала это лучше любого учителя, — Хуа Чэн опускает голову ниже, касаясь губами уха, — впрочем, как и всё остальное.

Се Лянь думает, если поцеловать его в ответ сейчас, то преждевременное возбуждение даже не будет заметно и не придётся ничего объяснять, но тут Сань Лан кротко целует край уха и снова возвращает голову на подушку.

— А тебе что снилось странного, гэгэ?

Хуа Чэн так же крепко обнимает его, поглаживая спину, целомудренно, без щекотки, но Се Лянь только сильнее прячет лицо в его плече, чтобы не сгореть от смущения.

— Мне тоже снилось чаепитие. Наедине.

— Оу. Правда, гэгэ? — Сань Лан смеётся и снова наклоняется ближе к нему. — С кем?

— С Безумным Шляпником.

Се Лянь не может врать так много Сань Лану, хотя бы где-то он должен сказать правду. К тому же, во сне они действительно хотели пить чай с Безумным Шляпником, просто немного в ином смысле.

— Как интересно. И что же вы там ели?

— Пили чай, для начала, — Се Лянь начинает непринуждённо, вздыхая, будто не сводит колени друг к другу, пытаясь скрыть результат пикантного чаепития.

— Горячий?

— Весьма.

Хуа Чэн беспорядочно скользит руками по спине: одна уже на пояснице, водит круги по тазу, а вторая очерчивает лопатки, пробегая каждым пальцем по выступающей кости.

— А какие были десерты? — с каждой фразой голос становится тише, а тембр — ниже, Сань Лан, кажется, снова засыпает.

— Желе, торт, — Се Лянь вдруг понимает, что очень давно хочет клубничное желе. Нужно будет купить на ужин, потому что за сотни лет он так и не научился готовить и испортил… несколько кухонь.

Сань Лан долго не отвечает, его руки покоятся на спине, дыхание размеренное — Се Лянь, улыбнувшись, считает, что тот правда заснул. Угроза позора устранена. Он хочет выпутаться из объятий и одеяла и идти готовить завтрак, поднимает голову с плеча и ожидает увидеть довольные прикрытые глаза от блаженного сна, но вместо этого встречается с ответным заинтересованным взглядом:

— Желе, говоришь?

Хуа Чэн улыбается, продолжает водить рукой по телу, будто на какое-то время вышел из реальности и погрузился в медитацию, а сейчас снова бодрствует.

— Угу.

— Оно дрожало?

— Очень.

— Значит, хорошо приготовлено.

Се Лянь еле сглатывает, прокручивая в голове, как дрожало нечто иное между ног. Очень сильно и громко. И как сам он дрожал от прикосновений.

Хуа Чэн приближается, будто хочет поцеловать, обдаёт дыханием ухо, тихо-тихо и довольно хрипит, усмехаясь, а потом спрашивает:

— А торт не тяжело было резать?

— Нет, бисквит был мягкий.

— Нож не был тупым и хорошо скользил?

— Хорошо скользил, как по маслу.

— Отлично. Из торта вытекала начинка?

— Да.

— Густая?

— Нет, жидкая.

— Значит, вытекало много.

— Очень.

— Наверняка она была очень вкусная. Я хотел бы попробовать. Какая она на вкус? Сладкая или кислая?

Святые Боги.

Сердце Се Ляня стучит так же громко, как во сне. «Как можно, как можно возбуждаться от еды?!» — повторяет он про себя, успокаивая дыхание и рассматривая грудь Хуа Чэна, чтобы не встретиться со взглядом (наверняка ожидающим объяснений) снова, но от этого воздуха становится только меньше. Рука со спины медленно перемещается на рёбра, гладя их костяшками пальцев. Хуа Чэн сонно смеётся.

— Я, я думаю… — Се Лянь не должен запинаться, не должен! — кислая.

— Фрукты, значит. Нет, я предпочитаю соль. Или сладость. Как патока.

Се Лянь представляет, как патока переливается через пальцы Хуа Чэна, капельками попадая ему в рот, на его губы, растянутые в улыбке, дождинками тёмного цвета. Нет, возбуждения уже не скрыть, он сам понимает, что никакие сутры, никакие молитвы и просьбы не успокоят, когда он видит своего супруга, дразнящего его, спокойного, касающегося его, как лепестка цветка, говорящего низким голосом на ухо; шепчущего, когда пальцы гладят живот, требовательного, когда пальцы сдерживают, восторгающегося, когда под пальцами Се Лянь тихо вздыхает и стонет. Хуа Чэн всегда находит пути заставить его молиться Богам. И всегда безнадёжно. Впрочем, Се Лянь так надеялся не опозориться сейчас, возбудившись из-за глупого сна. Но чувства не укротить.

— Сань Лан… — начинает он, поднимая взгляд. Хуа Чэн смотрит на него с прежней улыбкой, пальцы так и гуляют по боку, щекотно, дыхание учащается, сбивается. — Я…

— Голоден? — руки останавливаются на животе, около пупка. Спуститься чуть ниже — и тайна будет раскрыта.

— Да, Сань Лан. Я очень голоден.

Сань Лан всегда понимает его намёки, следует его указаниям послушно, подстраиваясь. Се Лянь хочет спрятать лицо в руках, но держать их на Хуа Чэне намного выгоднее — так легче притянуть для поцелуя.

— Мой гэгэ голоден… — глаз сужается, задумчиво и хитро. — Хочешь, чтобы я тебя накормил?

— Да, я хочу, чтобы ты меня накормил, Сань Лан, — Се Лянь уже не скрывает своё возбуждение, придвигается ближе, ждёт ответного поцелуя, чтобы не выглядеть напористым. Надеется, что Хуа Чэн посчитал, что его возбудили разговоры о еде, а не сны.

Сань Лан с заботой смотрит на него. Оставшаяся на спине рука указательным пальцем чертит на коже круги. Пальцы не смеют двигаться дальше пупка. Се Лянь весь как натянутая струна, которая ждёт, когда её коснётся музыкант и прижмёт подушечкой пальца, оттянет ногтём, заставляя колебаться, бесконечно-бесконечно трястись. Хуа Чэн играл на нём и меланхолические мелодии (свет свечей и Луны, медленный ритм пальцев, нежные прикосновения к груди, долгие стоны от прелюдий), и бил боем (нервно выброшенные кости, пуговицы с выдернутыми нитями, частое дыхание и капельки пота, громкие всхлипы, оглушённые рукой), и забавлялся над ним, как маленький ребёнок (холодная стена за спиной, тёплая озорная рука под слоями одежд, непотребные разговоры, сказанные на ухо после десятка укусов, оставленный жар внизу живота внутри от незавершённости). Неважно как, неважно сколько — Се Лянь хочет любить его сейчас, затягивая в глубокие поцелуи и оставляя вечные метки на коже.

Хуа Чэн соприкасается лбом с Се Лянем, закрывая глаза. Принц от предвкушения делает то же самое, смеясь заливисто.

— Если гэгэ хочет есть так сильно, я приготовлю ему завтрак. Яичницу? У нас же остался зелёный лук для приправы?

— Очень много. Длинный и широкий…

— Значит, пойду готовить.

Хуа Чэн целует Се Ляня в лоб и отодвигается, поправляя косичку.

Облом.

Се Лянь бы поверил ему, покорно согласился бы и справился бы сам с собственным возбуждением.

Если бы не тонко-яркая затаивавшаяся смешинка в глазе и не тихий лисий смешок, случайно произнесённый вслух.

А ещё Хуа Чэн выглядит так довольно, будто только что скрылся от преследования кары и обманул смерть. Улыбается так, что клычки видны.

Негодник!

Он знал всё с самого начала!

И намеренно притворялся невинным мальчиком!

Се Лянь злится на него, но не может наказать, как родитель не способен поругать ребёнка за проказы в юном возрасте, ему остаётся только толкнуть в плечо и возмущённо крикнуть «Сань Лан!». Но у него нет сил на разговоры, на какие-либо разъяснения. Его любимый обвёл его вокруг пальца, воспользовавшись уязвимым состоянием и потерей концентрации.

Се Лянь не даёт Хуа Чэну переплести косичку, хватает его за плечи, нажимает на них и опрокидывает на лопатки.

— Гэгэ, ты не дашь супругу приготовить тебе завтрак? — Сань Лан уже не скрывается! Тихо смеётся, прикрывая глаза от веселья, проговаривает слова, как актёр с отвратительными навыками мастерства, не сопротивляется даже, будто его сейчас не поймали с поличным или он этому очень рад.

— Ты! — Се Лянь тыкает в его грудь несколько раз в попытке позлиться, но сам тоже смеётся, не в силах сдержать хохот. — Ты знал всё с самого начала!

— Я слишком хорошо знаю гэгэ и по выражению лица могу определить, что он возбуждён, — Хуа Чэн подбирается пальцами к низу живота и мягко щекочет, отчего у Се Ляня сбивается дыхание. — Ты так был сконцентрирован на своём возбуждении, что даже не понял, что я шучу, мой бедный гэгэ.

Это правда, за тысячи лет совместной жизни принц не был таким наивным и мог раскрыть любые уловки супруга до того, как он ими воспользуется. Но сегодня он был потерян в ощущениях и совсем забыл, что Сань Лан кроме того, что его муж, ещё и «коварный Князь Демонов».

— Я до сих пор могу пойти готовить, — невинное хитрое личико, глаз горит ярко, разрастающимся огнём. — Гэгэ не хочет чашечку чая?

Не прикрываемый ничем смех, слёзы в уголках глаз от счастья.

— Сань Лан! — будто в крике о помощи зовёт Се Лянь и сдаётся, легко бьёт Хуа Чэна по плечам в качестве наказания (которое выглядит как ласка) и целует его, сам прижимаясь губами. Дождаться, пока его беспечный супруг пойдёт на первый шаг, невозможно. Сань Лан просто невыносим.

И безумно любим.

Хуа Чэн улыбается ему прямо в поцелуй, прежде чем перевернуться.

— Значит, чай был горячим…