Эмили нужно было что-то делать, кроме того, как шататься по этому абсолютно негостеприимному особняку. У них всё ещё есть немного времени, чтобы подготовиться к игре, у них всё ещё есть время… но у неё, кажется, времени не осталось. Она боялась того, что болезнь Эммы будет развиваться ещё сильнее в мрачной обстановке поместья, а страхи здесь материализуются, потому она и не прогадала.
Только единственное, что радовало — это то, что Крейчер пропал, растворился, исчез. Убежал, наверное. Это — трусливый, неблагоприятный человек. Он мог бы сделать Эмме только хуже, и доктор была рада, когда девушка сократила количество общения с ним. «Филантроп», как он себя называет, этот ублюдок, он не посмеет навредить Эмме.
А что насчет самой садовницы… Впрочем, ничего нового. Эмили не казалось, что в последние дни «болезнь» ухудшалась, она была латентной, скрытой где-то внутри худого тела, в переплетах вен и нервов, в извилинах головного мозга. Это будто бы внутреннее кровотечение; нельзя обнаружить невооруженным глазом и понять, когда станет хуже, когда нервы защемят, когда разорвётся от боли тело. И, что ж, Эмили бы хотела, чтобы болезнь Эммы была её единственной проблемой здесь (кроме, конечно, возможной смерти в будущем), однако она уже привыкла к законам подлости. Но почему они… такие…
Хотелось бы сосредоточиться на решении одной проблемы, не обращая внимание на мнимые препятствия тут и там. Хотелось бы заткнуть мысли в голове и не ловить взгляды этой девушки за столом, в саду, где угодно, на самом деле. Она — доктор, и приоритет доктора только в излечении пациента, а не в совращении его. К сожалению, в особняке уже ничего не имеет смысла (Эмили говорит другим, что она обязательно выберется, но это уже вошло в привычку); здесь все верх дном, наперекосяк, вниз головой, ничего здесь не в порядке, ничего здесь не нормально, потому, наверное, стоит перестать переживать. Но не поддаться соблазну. Нельзя поддаваться соблазну.
Доктор именно об этом и думала, пока Эмма вела её (за руку, сжимая чуть сильнее, чем нужно; это уничтожало её) в какую-то комнату в особняке, ведь по её словам, она нашла что-то «интересное». Эмили бы хотелось, чтоб этим «интересным» не оказалось очередное теплое и говорящее пугало. Просто… нет, хватит пугал, одного мистера Скэркроу достаточно.
Но ей не осталось ничего другого, кроме как идти за Эммой. Она помнила, что самый важный и первый шаг — это доверие, и пока Эмма будет показывать ей то, чего не показывает ни Крэйчеру, ни Фредди, она движется в правильном направлении. Но если бы все было так легко… Она — доктор, и знает, что делать (вроде как), но Эмма просто… шла впереди, ведя за собой, легкой походкой и спокойно. А что Эмили? Эмили была напряжена каждой клеточкой своего тела, она пыталась не споткнуться и просто шла за девушкой. Ей было… нехорошо (будто ты прямо сейчас прижмешь её к стенке?).
Но всё это — такой же бред, как и говорящее теплое пугало по имени Скэркроу (прямо олицетворение «профессии»), как и вообще всё, что происходит в этом сумасшедшем доме. Она в напряжении, Фредди в напряжении, а Эмма — нет. Эмма это Эмма (может, лучше Лиза, не так ли, Лидия?), солнечный ребенок с, возможно, диссоциативным расстройством, а, возможно, и с шизофренией (она пострадала из-за тебя, Лидия, прими это — ты просто хочешь искупить грехи). Почему она вообще думает об этом? Воспоминания прошлого страшной тенью нависают над её головой; но что сделано — то сделано. Нельзя винить себя в содеянном вечно, но от подобных мыслей совесть не перестает грызть. Возможно, просто нужно искупить грехи и победить здесь. Не только для себя, но и для неё, для этого солнышка, страдающего солнышка.
— Доктор, здесь.
Эмма открыла очередные двери, и они вошли внутрь. Комната была хорошо освещена, чиста, будто за особняком постоянно следили (а они тут уже, м, неделю? когда кто-то успевает убирать?). Самое интересное было, что это… картинная галерея. И не только картинная. Здесь были собраны разные шедевры, хоть знаменитая «Джоконда», хоть «Лодка дураков», то и еще что-то. Копия «Давида», римские скульптуры; Эмили ходила меж ними, любуясь. Ну и у этого особняка коллекция, что вообще все это здесь делает? Разве это не только забава на усладу кого-то?
Всё это не имело смысла, но тут мало чего имело смысл.
— Вам нравится, Доктор? Я просто подумала, что вам может подобное понравиться.
Эмили в ответ кивнула, изумленно, почти как ребёнок, осматривая одну из картин. Она уж не думала найти здесь что-то светлое (кроме Эммы, нормальной Эммы). Это было практически невероятно, что в особняке было что-то подобное (возможно, они и книги найдут?). Хоть какая-то связь с цивилизацией, хоть что-то, что может напоминать о внешнем мире, кроме воспоминаний (но внешний мир тебя ненавидит).
Потом она перевела взгляд на Эмму — та довольно улыбалась, наблюдая за доктором; Эмили не удержалась от ответной улыбки, однако девушка еще полезла обниматься (…), от чего доктор опешила. Но, тем не менее, аккуратно положила руки на талию другой, чувствуя чужие руки на своих плечах.
— Я рада, — прошептала Эмма ей в ухо, заводя руки за шею и сцепляя их в замок. Эмили не смогла не поддаться искушению, потому просто крепче обняла девушку. Дайер нужно перестать удивляться всему, что здесь происходит, но Эмма всегда непредсказуема. Только чтобы это не дошло до помешательства (ха-ха), но это же невозможно.
Невозможно.
***
Нужно остановить этот бред, потому что ходить на краю лезвия, общаясь с психически больной — крайне небезопасно. Ни для кого. Ни для себя, ни для неё, ни для окружающих. Но Дайер перестать не может, потому лезвие подрезает ей мышцы на ступнях, не дает дальше убежать от искушения, от Эммы, просто оставляя её в несвободном плаванье. Как во время штиля, когда ветер молчит и корабль просто шатается посреди океана на волнах. Это чертово безумие, его нужно остановить (ты не хочешь этого делать, а надо, Эмили).
Иногда взрастает интересный вопрос, у кого же здесь сорвало крышу. Потому, что у Эмили будоражит кровь от каждого прикосновения — случайного или намеренного. Когда Эмма опирается об неё, сраженная сонливостью, или когда Эмма тянет её в объятье. А вот взгляд… только девушке стоит посмотреть на неё, как кровь вскипает и стук пульса отдается в висках, как будто отсчитывает время до Судного дня. Она смотрит на Эмму, и ей хочется просто взять её себе. Не только ради заботы, а ради чего-то большего. Подолгу впиваться в эти губы, водить руками по спине, талии, плечах, бедрах в порывах желаний. Ей кажется, что Эмме тоже хочется такого. Но, возможно, она просто проецирует свои чертовы желания на свою пациентку. А это ненормально, и это понятно. Но кровь все еще кипит от мыслей, что это может произойти, а может, стоит сделать шаг к этому?
Ей должно быть стыдно, что прикосновения девушки вызывают такой жар в сердце, что хочется сорваться. Но она не высовывается, не показывает, не смущается, просто улыбается Эмме, глядя, как та прячет взгляд. Она неловко прячет лицо, упираясь взглядом в пол, от чего Эмили хочется подойти и легко обхватить пальцами подбородок, приподнять. Она так, конечно, не делает. Нельзя пресекать эту грань, стирая разницу между «пациентка», «подруга» и «любовь». Эмили, на самом деле даже рассуждать не хочет на эту тему, но назойливые мысли, как пчелы на мёд, настойчиво лезут в черепную коробку, забивая её до краев. Не то, чтобы это было какое-то нездоровое помешательство — она так устала быть одна в любом плане, особенно в этом сумасшедшем доме, и Эмма — её отрада, её лекарство от одиночества. Жаль, что Эмили не может создать лекарство от безумия. Однако, она сделает все, что сможет.
Если безумие раньше не настигнет (оно же… не успеет? Эмили сможет победить?). О таком думать нельзя, если ты надеешься сделать дело верно, но её беспокоит излишняя привязанность девушки к ней. Мол, она, кажется, была с вором в хороших отношениях, но легко пресекла связь ради доктора. Почему же? Так легко идти дела не должны. Но, видимо, сейчас удача практически на стороне Эмили. Возможно. Она не может быть уверенна в чем-то здесь; это смертельная игра: на каждом шагу ловушка, на каждом шагу подвох; сделаешь шаг в сторону — соскользнешь с лезвия и проиграешь. Это безнадежно, бессмысленно, как черпать воду из дырявой лодки. Однако… надо попытаться. Эмили никогда не сдавалась (кроме того раза, да, Лидия? ты убежишь также, как и тогда, если судьба настигнет тебя?).
Эмма появилась неожиданно-негаданно, заходя в комнату доктора. Она, как обычно, улыбалась, потому ничего не предвещало беды. Хотя, можно ли последующее действие назвать «бедой»? Срыв эмоций точно. Доктор сидела за столом, делая некоторые расчёты, но оторвалась от своего дела, оборачиваясь на вошедшую девушку. На самом деле, Дайер была даже рада, что садовница зашла именно сейчас и отвлекла её (от «скучных» расчётов; но ведь это непрофессионально, Лидия, что ты говоришь). Она держала что-то за своей спиной и двинулась поближе к женщине, даже не обращая внимания на написанное на пергаменте, положила на него букет разных цветов, собранных, вероятно, из сада.
— Мне показалось, что здесь немного мрачно, вот я решила чем-то разбавить темный вид вашей комнаты, — видимо, немного смущаясь, прокомментировала она свои действия. Эмили ласково улыбнулась.
— Спасибо.
— И… эм, я просто хотела увидеть вас, доктор. В последнее время стало немного скучно, несмотря на мистера Пугало, но, знаете, он тоже немного мрачный.
— О чем он…
— Ох, я забыла про вазу, — в её голосе послышалось разочарование.
— Это ничего, я потом поставлю.
Эмили нравилось поведение Эммы. Она была такой милой, и доктор хотела её защитить от всего на свете (сможешь ли ты защитить её от самой себя?). Эмма всегда была такой милой, Дайер знает её практически с подросткового возраста, но теперь Вудс выросла — в прекрасную девушку. И Эмили чувствовала трепет глубоко под рёбрами, когда девушка так себя вела, или ненавязчиво касалась её. Эмили чувствовала наконец-то что-то сильное и горящее. И, возможно, это было опасно, но не плевать ли. Они могут не выжить; они могут остаться здесь навсегда, и Дайер сейчас поняла, что незачем бегать от самой себя вечно. Ради этого она пришла сюда, и есть шанс прекратить вечный побег. Хотя бы с Эммой. Принять себя, свои чувства. Хоть какие-то чувства.
— Доктор, вы о чем-то задумались? — Эмма опёрлась об стол локтем, любопытно заглядывая в глаза.
Эмили было тяжело решиться, но она коснулась голой ладонью руки Эммы, притягивая её к себе, чтобы та села на колени. Девушка не возражала, обнимая женщину за шею, пока она сама положила руки на чужую талию. Они впились друг в друга взглядами, долго смотря и ничего не говоря, просто… изучая. Новый опыт. Пусть и не совсем для Эмили, но точно для Эммы. Дайер уже не чувствовала стягивающие её плечи ощущения, она дала им свободу, и они ответили ей тем же. Теплые, покрасневшие щёки грели холодные ладони, и покалывание ощущалось на кончиках пальцев. Эмили надеется, что они смогут покинуть этот кошмар вместе, надеется, что болезнь внутри девушки потухнет. Но пока что она просто касается её губ пальцем, приоткрывая рот и притягиваясь за поцелуем, глядя, как Эмма жмурится от смущения. Пальцы другой руки вырисовывают на спине узоры, успокаивающе поглаживая между лопатками. Биение сердца только ускоряется, как и приток бурлящей крови. Эмили становится дурно от чувств, но она продолжает, усаживая Эмму на стол и отрываясь от её покрасневших губ.
— Тебе удобно? — она спрашивает с самой откровенной улыбкой.
Эмили даже не знала, что она до сих пор на такое способна. Однако действует успешно — Эмма поспешно кивает и краснеет сильнее, но притягивает ногами доктора, обвивая талию. Она сдергивает передник, а женщина откидывает его на стул, приступая к пуговицам на рубашке и впиваясь в губы вновь, но уже язык касается коронок зубов и входит глубже. Эмма оттягивает ткань на плечах доктора, сжимая глаза все сильнее и сильнее, будто бы если она откроет их, она умрет от стыда. Хотя уже внутреннее умирает, медленно распадаясь на частички и сливаясь с доктором. Но это… прекрасное наслаждение. Для них обеих. Очень сильное. Ярчайшее влечение, потому что все запретное — сладко. Как и вкус губ девушки, как и её запах, наполненный цветами. Как и раскрывающаяся картина на краю сознания — райский сад и растущие в нем неземные растениям, окрашенные различными оттенками.
Эмили отрывается от губ, отдергивая воротник в стороны и распахивая вместе с ними рубашку, так нетерпеливо и так непохоже на неё. Она проводит языком по веснушчатой шее, плечах и прикусывает кожу, чувствуя то, как вздрагивает и вздыхает Эмма. А потом улавливает стук в дверь и почти ругается себе под нос, отрываясь от девушки (конечно, ты так её хочешь, что тебе хочется послать его к черту).
— Спрячься в шкафу, это мистер Райли.
Эмма выглядит рассерженной и бубнит что-то под нос «я убью его», от чего Эмили издает смешок, но девушка исполняет просьбу. Фредди входит после разрешения и скептически глядит на смятую и красную Дайер, но вопросов лишних не задает.
***
Конечно, они не продолжили, и Эмма становится возмущенной из-за этого факта. В особняке их т р о е, такое стечение обстоятельств буквально невозможно. И, вообще, что ему нужно было от Эмили в тот момент. Эмма успокаивает себя тем, что он, конечно, не знал, что он прервал такой важный для них момент, но возмущение от этого не проходит. Это так тяжело — бороться за внимание столь долгое время, а после получить подобное препятствие в виде мистера Райли. «Как он посмел», подобная мысль поселилась у неё в голове, но ведь у Фредди есть право, ему могло что-то от неё потребоваться (но как он смеет нуждаться в её ангеле больше Эммы?).
Но ведь Эмили не расстроена, значит, все хорошо. Она просто… все ещё не настолько близко, как тогда. Тогда бы все решилось. Эмма смогла бы быть ближе к своей цели, но теперь ей нужно начать сначала, а времени так мало осталось. Она хочет (уничтожить любые препятствия) просто быть с доктором. Разве это такое сложное желание, разве оно неисполнимо? И мистер Райли, и мистер Пирсон считают её сумасшедшей, но не доктор. Доктор ей верит и доктор может её полюбить, как никто другой (полюбит ли? конечно, полюбит).
Пока она не ждала никаких действий от женщины, но, несомненно, выжидала какого-то знака, сигнала, чтобы не ограничиваться объятьями. Однако становилось все тяжелее и тяжелее с каждым часом. Эмили, казалось, словно притворялась, что ничего не было или то, что было — всего лишь недоразумение, они просто дали слабину. В данном случае это не позволено. Если у них будет важная опора, причина, дабы выбраться вместе — это может стоит жизни всех. Но Эмме было плевать. Смысла выигрывать уже не было, ей нужно было просто выбраться отсюда с доктором (никто не должен встать между ними).
«Доктор, я вас люблю, вы — мой Ангел» — это она должна сказать, но не говорит. Эмма говорит обо всем, кроме этого. А это — важная часть, которую она должна сказать, может, даже обязана сказать. Нет момента, а слова сами по себе не вырываются. Она смотрит на доктора, и её ноги подкашиваются (такова «любовь»?). Она прекрасна со слегка рыжеватыми, распущенными волосами; её маленьким подбородком и носом; её карие глаза — горячий шоколад (или кофе, который Эмма не любит, но он нравится Эмили — значит, и садовнице тоже).
Даже уверенность в том, что чувства взаимны, была непоколебима. Хотя в любой другой ситуации Эмма бы хоть немножко, но сомневалась. Не здесь. Были уже необходимые доказательства. Этого достаточно, и потому она пытается разыскать доктора в этом огромном доме. Во-первых, она не хочет оставлять Эмили одну; во-вторых — с адвокатом особенно; в-третьих, у Эммы появлялись кое-какие идеи (солнышко, не бойся слова «желаний»), и ей хочется хотя бы попытаться. И, да.
У Эмили не должно быть пути отступлений. Для их блага.
Она не могла долго ходить по зловещему особняку, но чем больше времени она бродила в поисках, тем сильнее её мысли путались в один огромный клубок. Эмма не понимает, что с ней не так, она не хочет знать, что мозг превратился в подобие мокрой пряжи. И, о, конечно же, она даже не понимает полноценный смысл всего этого бреда. Эмма не Эмма, но никому этого не заметно (она даже не Лиза, скорее всего, ходячий ядерный реактор под напряжением). Никто этого и не заметит, если делать всё осторожно. Но какой разговор об осторожности?.. Как можно соблюдать осторожность, коль контроль потерян? Контроля нет — нет и осторожности, вот так все просто (но как можно быть в этом уверенным? В ней ещё много загадок).
Эмма знала, что она сделает, но не осознавала до конца. Осознание теперь никогда не будет рядом с ней, она обречена бродить в темноте и искать свой Свет (ей повезёт, если она его найдет). Стены особняка такие старые и такие потертые, почему она раньше этого не замечала? Или она зашла настолько глубоко, что здесь все… по-другому?
Когда она открыла очередную дверь, она увидела темную, старую комнату, не предвещающую ничего хорошего, а в центре противоположной стены стоял… стул. Яркого, черт возьми, малинового цвета с… фейерверками, прикрепленными к нему, наверно. Этот стул что-то напоминал, и Эмма осторожно подошла к нему. На поручнях были наручники, а вокруг спинки обмотаны веревки. Зачем он вообще здесь нужен? В правилах игры что-то говорилось про «ракетные стулья», может быть, это он?
Девушка поставила свой зеленый ящик с инструментами и присела на одно колено, осматривая устройство. Кажется, у неё были кое-какие мысли на этот счет.
***
Это был всплеск ревности, ничего другого не могло быть. Она сжимала то место на теле, под которым есть сердце, и сжимала зубы, быстро вздыхая и трусливо прячась за перегородкой, выглядывая время от времени. Он улыбается, глядя на доктора. Эмма могла бы себя успокоить тем, что это обычный, дружеский, ничем не примечательный разговор (ты правда так думаешь?), но в её голове только взрастает недовольство. Внутри неё горит огонь, и он отнюдь не греет.
Эмили только её. И она это докажет.
Однако доктор Дайер смотрит спокойно, не выражая чего-то позитивного в сторону мистера Райли, просто изредка кивает на его слова, говорит что-то в ответ, и это утихомиривает буйство внутри девушки. Её сердце так сильно бьется, когда она кидает взгляд на Эмили, и она вздыхает, выпрямляясь, когда адвокат наконец-то уходит. Теперь путь чист (хотя, что тебе мешало ворваться посреди их разговора, если это настолько тебя раздражало?). Эмма, как обычно, немного нервно, но не напряженно подходит к женщине, которая мгновенно полностью поворачивается, услышав шаги. И тогда видит ласковую улыбку, из-за которой земля под ногами просто пропадает.
Эмма не понимает, что она делает (может это просто закончиться?). А еще сама Эмили не поймет, когда любовь превратилась в это. Но они обе спокойны снаружи, а если вывернуть наизнанку — окажется, что ни черта не спокойны. Все скрыто за улыбками, которые они даруют друг другу, за объятьями, которые постепенно дают трещину внутреннему, заставляя трескаться и разрушаться. Потому Эмма сейчас обнимает доктора, но еще и ради того, чтобы заполнить дыру, опустошенную ревностью.
— Я как раз интересовалась у мистера Райли, не видел ли он тебя, — одной фразой Эмили разрушила все сомнения Эммы. Потому, что Эмма преданная, она будет верить даже лжи доктора, если нужно (ты готова всех поставить на колени и встать самой перед ней).
— В этом особняке так много всего… — (я просто хотела найти тебя), — я заблудилась, — немного растерянно ответила Эмма. — Но! Я нашла кое-что, что уж точно лучше галереи.
— Правда? — усмехнулась женщина; ей так нравится эта усмешка, боже правый. — Не хочешь показать?
Вудс только закивала в ответ, сразу загораясь азартом, и теперь таща за руку доктора. Она уж точно не пожалеет… По крайней мере, Эмма сделает так, чтобы она не пожалела. Эмма может. Определенно. Теперь только осталось привести план в действие, наконец.
Потому они и пришли к той комнате с зловещим стулом. Эмма потянула дверь, впуская вперед Эмили, а потом быстро убрала все инструменты, которые она здесь разбросала, назад в ящик. Глянув на доктора, она заметила, что её выражение лица было несколько… обеспокоенным? Девушка нервно оттянула воротник своей рубашки и сглотнула.
— Ну, я просто помню в правилах что-то про ракетные стулья и что их главная задача — отправлять нас обратно в особняк, так что я решила подумать, как их лучше обезвреживать, — она беспокойно наматывала круги возле стула, рассказывая это, кидая взгляды на Эмили, опасаясь, что она сбежит. — Сломать их проще, это занимает меньше времени, но их все равно можно починить, однако вот перепрограммировать… Это долго. Но возможно.
Она почувствовала, что смогла успокоить доктора, так что облегчённо тихо выдохнула, подходя поближе и мягко беря за руку, касаясь ею собственной щёки. Она действительно смелая, но даже Эмили кажется, что так должно быть (но не должно ведь). У доктора такие нежные руки, да и кожа; Эмме действительно хочется больше прикосновений. И она осторожно заводит свою свободную руку за чужую спину, прижимаясь ближе (та грань, когда объятье становится более интимней, чем должно быть между людьми). Когда Дайер обнимает в ответ, девушка расслабляется, кончиками губ касаясь шеи… Эмма чувствует дрожь, но только усиливает хватку, поглаживая по спине ладонью.
— Я просто хочу выбраться отсюда с вам- тобой, — шепчет садовница с неясной ноткой в голосе. Эмили замирает, будто решается или думает, и отчего-то сильнее сжимает ткань на спине девушки. Эмма зря времени не теряет, слегка поднимая доктора над полом и неся к стулу, на который её садит.
— Эмма?
Она не успевает продолжить, садовница целует её первая, измазывая свои губы в помаде Эмили. Ей недостаточно всё ещё, но спешить не хочется, требуется растянуть это убийственное наслаждение. Слегка дрожащими пальцами она расстегивает пуговицы на накидке, стаскивая в сторону. Доктор, кажется, совершенно не смущается; Эмма отстраняется и глядит в карие глаза испытывающе долго, и дрожь пробегает по голове, разносясь импульсом по телу. Пульс опять ускоряется, отдается в виски. И это так мучительно. Эмма сглатывает накопившуюся слюну, она даже сфокусировать взгляд не может. Кажется, теперь точно крышу снесло.
Эмили не выдерживает первая — рывком притягивает за воротник рубашки девушку, заставляя её сесть себе на колени и увлекая в поцелуй. Доктор скользит пальцами по талии, оттягивая передник, рубашку, ненавязчиво, но как бы дразня. Она упирается коленями между ног девушки, заставляя её кряхтеть, ёрзать. Но Дайер ухмыляется сквозь поцелуй. У Эммы сдают нервы, она прикусывает чужие губы, оттягивает, проникая языком вглубь, напористо и несдержанно; она хватается за плечи доктора, вжимая её в стул со всех сил, пытаясь доминировать. Эмили, конечно, ценит усердие, но…
Эмма разрывает поцелуй и защелкивает на руках своего ангела наручники.
…такого она не ждала. Эмма ухмыляется, глядя на неё сверху вниз, нависая всем корпусом и придавливая ближе к стулу. Она четко видит недоумение на лице женщины, но ничего не говорит, наклоняясь к шее, с трепетом целуя, только прикасаясь мягкими губами к нежной коже. Эмили крепко сжимает зубы, но все равно проскальзывают нотки вздохов, похожих на нарастающие стоны. И девушка, без зазрения совести, ведет дорожку все ниже и ниже, расстегивая платье и стаскивая его до талии.
Нормальная Эмма бы никогда такого не учудила. Доктор это отлично понимает, но на её лице туманом расползается красный румянец, а сердцебиение все учащается («практически с каждой секундой», сказала бы она, но биологически это невозможно). Тяжелое дыхание, её грудь вздымается, и Эмме кажется это настолько невинно-красивым, что она наклоняется и касается языком мягких полукругов. Руки скользят по бедрам, задирая подол платья. Неприлично-откровенно, но изредка нужно отключать свой рассудок, дабы насладиться всем этим.
Она поднимает голову. Смущенный взгляд доктора только разжигает реки крови внутри тела, и Эмма сама краснеет, притягиваясь за очередным поцелуем, царапая чужие плечи пальцами. Она кусается, и Эмили дергается от неожиданной боли, пытаясь простонать чужое имя, но этот стон давится в слиянии двух. Садовница снова надавливает, заставляя приоткрыть губы, снова касается своим языком чужого, желая изничтожить все сомнения, стеснения, раскрыть мириады новых цветов. Если Эмили не против, значит, это позволено. Она не хочет ранить своего ангела.
Тонкая нить слюны от её губ до чужих. Эмма снова сглатывает ком в горле, наклоняется над ключицами, теплым дыханием щекоча кожу. Доктор стонет, когда девушка впивается зубами, оставляя такой же укус, как тот, который оставила ей Дайер. Смотрит снова, с такой гаденькой ухмылкой, словно говорит «теперь мы квиты». У доктора дрожат коленки, кидает в жар, и в ней явно смешались разного рода чувства. Ей не должно такое нравиться. Но ей нравится. А еще она не хочет отступать, хотя здравый смысл говорит остановиться прямо сейчас (но тебе же не хочется, правильно, Лидия? У тебя фетиш на молоденьких девушек, а особенно — на твою милую Эмму).
— Мне продолжать? — невинным и тонким голоском интересуется Эмма, также невинно смотря ей в глаза, медленно сползая по коленям доктора вниз, на пол.
В ответ — лишь надрывные и невнятные слова, будто Эмили уже на пике своих ощущений, но Эмма может разобрать «да» и «пожалуйста». Девушка целует в коленку, не сводя взгляда с доктора. Она вся красная, её дыхание затруднено, а в уголках глаз собираются слёзы. И становится понятно, что она бы предпочла не смотреть в эти яркие, как свежая зелень глаза, но смотрит. Закусывает губу, пытаясь подавить стон, когда Эмма касается между ног рукой, оттягивает края нижнего белья, и стягивает с другой руки з у б, а м и перчатку.
Эмили честно кажется, что у неё тоже едет крыша (милочка, разве у тебя раньше крыша не поехала, когда ты влюбилась в эту девчонку?).
И теперь, после всего, как-то злорадно-темно Эмма шепчет ей на ухо:
«Моя».
***
Больше никакого явного помешательства, всё в норме. В норме. Наверно, в норме. Да какая норма? Эмили не знает, когда в Эмме милая любовь сменяется опасной одержимостью. Она может говорить что-то романтичное, а потом… а потом она говорит, что при надобности — вонзит нож в чье-то тело и, срезая все лишнее с внутренностей, вырежет сердце ради доктора (что такое, Лидия? время платить с п о л н а?). Им нужно держаться рядом, потому что Эмма — оружие массового поражения, и она может действительно всё.
Иногда Дайер кажется, что Крейчер исчез по вине Эммы. Но она же не могла, это уже верх паранойи! Или могла. Тогда что она с ним сделала? Невозможно, чтобы девушка убила Пирсона. Доктор кажется, что это какая-то глупость, бред, ложь.
Но теперь им надо играть. Эмили не хочет отвлекаться на эти мысли (хотя ты обязана об этом подумать, это не просто забава). Она не может выгораживать её во всем. Пугало, филантроп, странное поведение. Дайер понимает, что здесь частично и её собственная вина. Электротерапия… Но она этого не хотела (но ты сделала это), она бы придумала другой метод, потому что она так хочет вылечить Эмму.
…перед самим началом игры, женщину вылавливает Вудс. Снова прикосновение рук, поцелуй в щеку, взгляд в глаза.
«Ох, мой Ангел, ты ведь не бросишь меня?», — это именно то, что Эмма говорит, и доктор замирает в немом ужасе, но всё ещё берет себя в руки, пытаясь улыбаться, не давая девушке расстроиться. Конечно, это именно то, что с ней сделал мир — разбитой и бесполезной для других. А ей всего лишь нужно быть кому-то нужной. И, конечно же, нуждаться в ком-то. Дайер все-таки здесь именно для этого. По-другому быть и не может.
Ты вся гнилая внутри, Джонс.
Шанс не должен быть упущен; они обязаны победить.
а Эмили, конечно же, привыкнет к э т о м у. Они же
созданы друг для друга.