В гостиной темно. Единственным источником света были лишь несколько небольших настенных бра и огни вечернего Токио, яркими вспышками проникающие в лофт через панорамные окна. Тишина, казалось, лишь сгущала блуждающие по стенам тени. Уловить можно было лишь негромкое тиканье настенных часов. Если хорошо прислушаться, до обострившегося слуха доносился едва различимый грохот и скрип лифта.
Коко ждал.
Замер в одной позе и вот уже второй час ждал. Сегодня, как на зло, его с работы пораньше отпустили выперли. И делать было нечего. Вот вообще нечего: по приходу домой мужчина еще раз проверил рабочую почту, вдруг там какой-то позабытый отчет остался, но ни-че-го.
И дома никого. Блондин ненавидел это. Надо было что-то делать. Хоть что-то!
Под горячую руку попался собственный кабинет.
Рабочий стол как обычно захламленный, документы и канцелярия разбросаны… поздними вечерами, а то и глубокими ночами, когда он заканчивал работать, попросту уже не оставалось сил на уборку. Потому сейчас, дабы хоть чем-то себя занять, Коко собрал платиновые волосы в низкий хвост и принялся наводить порядок.
Очнулся он, когда натирал окна в гостиной. Быстрый взгляд на часы. Мученический стон. Инупи вернется часа через два или еще позже. Единственное, что пришло в голову, это приготовить ужин. Чтобы совсем как идеальная женушка быть: уборка, готовка и у порога с тапочками в руках ждать. И Коконои, пожалуй, так и поступил бы — а что, ему в радость за своим мальчиком ухаживать. Что бы он не делал — все для Сейшу. И кухню он десятой дорогой обходил тоже ради Сейшу. Как-то не очень хотелось случайно отравить своего возлюбленного. Ладно, возможно, это немного преувеличено, но Хаджиме все равно откинул идею с самодельным ужином и упал на диван.
Да так и сидит теперь. Ждет, можно было бы сказать, как послушный пес. Но ведь коты тоже своих хозяев ждут. Жалобно мяукают, когда их надолго одних оставляют, и сидят у двери в томительном ожидании. И даже не сразу надменным взглядом при возвращении одаривают — трутся сперва о ноги, оставляя на одежде свою шерсть и едва различимый аромат. Метят.
Коко тоже любил метить своего мальчика — плевать абсолютно, что Инупи старше. Он для Хаджиме всегда мальчиком будет. Невинным таким, светлым. Как первый снег, что выпал еще в середине ноября. И он такой же холодный. И лишь немногие знают, как ярко могут сверкать голубые глаза и сколько жизни плещется на дне, казалось бы, совершенно безучастного взгляда.
И еще меньше людей знает, насколько горячие у Сейшу руки. Даже самое мимолетное прикосновение обжигало, пускало дрожь по телу и заставляло от удовольствия прикрыть глаза и приластиться к руке.
Коко откинулся на спинку дивана и ладонью накрыл глаза. Оказалось, чтобы наконец-то расслабиться ему достаточно одних только воспоминаний о теплых ладонях, что перебирали белые волосы, гладили лицо и шею, сжимали плечи, ласкали грудь… В животе постепенно скручивался тугой узел возбуждения, но мужчина и не думал останавливаться.
Соскучился.
Ужасно соскучился. Они всю неделю жутко заняты были, вот теперь все мысли и вертятся лишь вокруг одного конкретного светловолосого мужчины со шрамом от ожога на лице.
И этот шрам Хаджиме тоже любит. Любит целовать нежную неровную кожу, обводить кончиками пальцев алые границы и, глядя прямо в лазурные глаза, безостановочно осыпать Инупи комплиментами. Вгонять его в краску повторами о том, какой же он красивый и милый. Самый лучший. И неизменно по имени звать.
Сейшу. Сейшу. Мой драгоценный Сейшу. Мой ангел. Моя личная религия.
Порой кажется, что Инупи не до конца в это верит, а Коко уже и не знает, что с этим делать, как доказать… ведь все уже перепробовал. Ну, почти все. И на губах одновременно счастливая и грустная улыбка растянулась — согласится ли он принять уже давно купленное кольцо? Хаджиме боялся и желал узнать ответ, потому что попросту не выживет без своего мальчика. Похоронит себя под грудой документов и кривых графиков, да и все на этом.
И чтобы хоть как-то эти отвратительные мысли отогнать, Коконои жмурит глаза до цветных мерцающих пятен и вновь начинает представлять.
Светлые волосы, что мягкими волнами спадают с плеч, частично скрывают восхитительные глаза, в которых — по нескромного мнению самого Хаджиме — прячутся все бурные горные реки и покрытые белой дымкой испарений горячие источники. И каждый раз так сложно удержаться от того, чтобы не запустить руку в пшеничный шелк, откинуть упавшие на лицо пряди и потянутся за коротким и совершенно невинным поцелуем. Запечатлеть его где-то в уголке бледных губ или на все еще по-детски пухлой щеке, или на самом кончике вздернутого носа — Инупи одинаково неловко отведет взгляд, если это произойдет за стенами их дома.
И одинаково пылко ответит, если они будут укрыты от посторонних глаз. Склонит голову, сожмет плечи, притянет ближе к себе и заскользит ладонями по спине, врываясь языком меж приоткрытых губ. Коко от этого ведет каждый раз, словно впервые, словно они внезапно перестали быть взрослыми и состоятельными мужчинами и вновь вернулись во времена средней школы, когда приходилось прятаться в пыльных кладовках или темных уголках библиотеки и когда прикосновения были одновременно робкими и резкими из-за неопытности.
Сейчас они тоже прячутся время от времени. Закрываются в просторном кабинете Коконои, если Инуи к нему внезапно во время обеденного перерыва нагрянет. Или в конце рабочего дня. Или просто забежит, потому что ему резко захотелось повидаться, а кофе из ближайшей забегаловки это лишь предлог для долгого поцелуя и съехавшего на бок галстука.
Или же подобные вольности позволял себе Хаджиме, когда у него в кое-то веке выпадал свободный час или даже день, а любимый мальчик снова пропадал в мастерской. Дракен, конечно, рычит постоянно и по старой привычке несносным змеенышем называет, но разве не плевать, когда можно уединиться в тесной подсобке среди всевозможных инструментов и безымянных деталей? И черт с ним, что потом придется опять сдавать пальто в химчистку и под язвительные, но абсолютно беззлобные комментарии Рюгуджи возвращаться домой в обычной потасканной джинсовке, накинутой на дорогущий костюм — снова не сдержавшись, они сбросили верхнюю одежду прямо на пыльный пол, так еще и потоптались сверху.
Потому удобнее всего было дотерпеть до дому. Или хоть до лифта, где можно было по очереди впечатывать друг друга в зеркала, особо не сдерживая вырывающиеся стоны
Это, конечно лишь при условии, если они возвращались домой вместе. Кто-то за кем-то после работы заехал, и они еще долго петляли по городу: дорога всегда помогала снять скопившееся за день напряжение. Или же они и вовсе могли, как в студенческие годы, убежать на свидание в какой-нибудь кинотеатр на окраине Токио, самозабвенно целоваться на задних рядах, а потом галопом спешить назад, дабы поскорее оказаться в спальне.
Но сегодня не повезло.
Сегодня вышло порознь. Да и черт с ним, ведь все равно остаток дня вместе проведут. Будут безостановочно — совершенно невзначай — касаться друг друга, просто потому что иначе уже не получается, и обязательно вместе заберутся в горячую ванную, лениво смывая усталость с любимых плеч, а после уснут, не просушив волосы, сплетаясь конечностями, словно им вечно холодно, а удобная кровать вновь превратилась в тонкие матрасы, что устилали деревянный пол небольшого домика на дереве, который в детстве им заменял целый мир.
Да, сегодня получилось лишь по отдельности. Ждать и спешить.
Инупи снова придет уставший, а Коко по привычке уткнется лицом в его шею. Наполнит легкие горьковатым ароматом ментолового геля для душа. Поведет холодным носом вверх и зароется в мягкие волосы, что насквозь запахом машинного масла пропитались. Или это от его любимой кожанки несет? Сам Хаджиме уже несколько лет как на машину пересел: ему по статусу на байке разъезжать не положено. А Сейшу чхать на все это хотел, вот и продолжает гонять по улицам Токио на своем ревущем двухколесном друге.
И, черт, как же Коко любит после долгой рабочей недели сменить строгий костюм на безразмерный свитер, прижаться к крепкой спине своего мальчика и откровенно кайфовать, когда он так бессовестно нарушает скоростной режим — Коконои оплатит каждый штраф, только бы подольше чувствовать вкус свободы, слушать рычание мотора, ощущать ветер в волосах и самозабвенно пробираться холодными ладонями под толстовку возлюбленного.
— Ты снова замерз, — Сейшу едва заметно вздрагивает, когда чувствует холод чужих пальцев на своей спине.
— Мне всегда холодно без тебя, — Коко даже не пытается хитрую улыбку скрыть и привычно высовывает кончик языка. Дразнит. Безостановочно флиртует даже спустя столько лет. Потому что даже спустя столько лет Инуи отводит взгляд и краснеет от вкрадчивого шепота, — Согреешь меня?
Кивок головой выходит слишком резким, и отросшие волосы падают на лицо, прячут за собой глаза и алый лепесток шрама. А после на пол падает тяжелая кожанка и слышится тихое — но не менее игривое — «упс», словно Коко совершенно ненамеренно скользнул руками по крепкой спине и скинул верхнюю одежду с плеч несопротивляющегося возлюбленного, который лишь коротким укоризненным взглядом одарил, прежде чем затянуть в поцелуй. Гораздо более глубокий, чем просто приветственный. Дразнящий своей медлительностью.
И Коко приходилось тянуться вверх, приподниматься на носочки и держаться з плечи голубоглазого, чтобы хоть как-то равновесие удержать, ведь чертовы колени подгибались, как у по уши влюбленной школьницы, какой он сейчас себя и чувствовал. И это всего-то от неторопливых движений горячего языка, что ласкал его собственный, то с нажимом поглаживая чуть ли не до самого основания, то лишь мимолетно прикасаясь самым кончиком. Безумие, кое подпитывали не менее горячие ладони, широкие и шершавые от работы — издержки профессии, как бы Инуи не ухаживал за кожей. Коко лишь оставалось успокаивать своего мальчика, убеждая, что в этом нет ничего плохого, а даже наоборот — подобный контраст обостряет ощущения. Пускает мурашки по коже даже от самого невесомого прикосновения мозолистых пальцев к обнаженному животу.
Хаджиме выгибается, льнет навстречу, обвивает руками шею возлюбленного и тянет на себя, уводя в недра темной гостиной. Поцелуй не разрывается ни на миг и даже становится более напористым: услышав глухие удары высоких каблуков о паркет, Коконои не сдерживает долгий стон и даже с каким-то отчаянием вжимается в чужие губы, перехватывает инициативу и все напирает. Хватается руками за кружевные рюши винтажной рубашки, имея все шансы порвать тонкую материю, и самозабвенно толкается языком меж желанных губ. Ну точно влюбленная школьница, окончательно обезумевшая от выпитого на выпускном вечере вина.
Только вот Коко больше недели к алкоголю не прикасался, да и давно уже не школьник и даже не студент. Но это совершенно не мешает ему сгорать от всех испытываемых чувств, которые, кажется, с каждым днем только сильнее становятся. И он бы обязательно забил тревогу по этому поводу, ведь как-то не хочется однажды попросту задохнуться от своей любви, но незачем — Сейшу с неменьшим рвением отвечает и тоже уже дышит хрипло от нехватки кислорода в легких, но все никак не отстраняется.
Словно, разорви они сейчас поцелуй, навлекут конец всего живого на этой планете и даже за ее пределами.
Потому они всего лишь замедляются, касаются губ друг друга почти целомудренно, шумно воздух втягивают и даже расслабляют руки. Теперь уже ладони мягко скользят по разгоряченным телам, словно и не было тех мертвых хваток. Одежда более не сминается так остервенело, и вскоре даже слышится тихий смех от осознания, что они вновь чуть не потеряли контроль.
И воздух вокруг все еще горячий, но теперь он стал каким-то тягучим, словно приторная карамель, медленно томящаяся на газу. И внезапно появилось настроение томить друг друга в ожидании. Играться и дразнить, ненавязчивыми ласками доводить до полного исступления.
Неторопливые движения губ, сопровождаемые негромким мычанием, покусывания и мимолетные соприкосновения кончиками языков — своеобразное соревнование по выносливости. Оба жаждут большего, но пока что не готовы сдаться. Умоляюще смотрят друг на друга. Требовательно забираются ладонями под одежду. Ласкают бархатную кожу, в точности повторяют чужие движения, пусть и не ответят точно, кто за кем следует сейчас, — за прошедшие годы переняли привычки друг друга, буквально превратившись в единый организм.
Оставалось лишь окончательно слиться воедино. Но это чуть позже.
Сейчас они по-прежнему медленно проходятся пальцами по кромке брюк, скользят вверх, очерчивая подрагивающие от напряжения мышцы пресса, в унисон стонут в алые от долгих поцелуев губы, когда кончики пальцев задевают соски и на одно короткое мгновение оттягивают колечки пирсинга. Ухмыляются и сталкиваются языками, одновременно решаясь углубить поцелуй. Вновь смеются, и на этот раз Инуи стонет один, совершенно не ожидая, что Коко снова подденет пальцами серебряные кольца в его сосках и уже сильнее потянет на себя. Маленькая шалость и небольшая победа: теперь в поцелуе ведет платиновый. Царапает отросшими ногтями выпирающие ключицы и играется с чужим языком, словно кот с перышком. Покусывает, посасывает, отстраняется ненадолго, вглядываясь в поплывшие от удовольствия небесные глаза, и вновь нападает.
А вскоре и сам распахивает и тут же довольно прищуривает глаза, когда Сейшу первый толкается бедрами навстречу и красноречиво трется своим возбуждением о бедро Хаджиме — это приравнивается к поднятому белому флагу.
Сдался, крепко зажмурив глаза и чуть вздрогнув от вспышки удовольствия.
Сдался почти без боя, расслабившись и полностью вверив себя в руки возлюбленного.
В груди от этого привычное тепло разлилось, и улыбка на лице Коко мягкая-мягкая. И губами к щеке своего мальчика он тоже мягко прикоснулся, постепенно поднимаясь короткими поцелуями к шраму. Про себя Хаджиме отметил очевидное, но отчего-то только-только пришедшее на ум, Инупи устал. И возможно, завтра он еще отыграется, но этим вечером голубоглазый поддался. Наклонился, дабы Коко более не приходилось тянуться вверх, и несильно сжал его талию, окончательно сдавая позиции.
Удивительно покорный сегодня. Весь обмякший, чуть ли не кричит каждой клеточкой своего идеального тела: «делай, что тебе вздумается».
И Коко делает. Напоследок быстро, но предельно глубоко целует, ведет влажную дорожку к подбородку, несильно кусает и спускается на шею. Пальцы путаются в завязках и скрытых рюшами пуговицах, губы мягко касаются молочной кожи, которую так и хотелось полностью усыпать собственническими алыми метками, но они уже давно договорились: никаких следов на видных местах. Все же они больше не импульсивные подростки — взрослые люди, которым должны быть известны понятия контроля и сдержанности. Коко на это всегда лишь тихо фыркал. А сейчас распахивает кремовую рубашку возлюбленного, открывая себе просто удивительный вид на покрытую засосами — цветами страсти, как Хаджиме сам это называет, — грудь. Справедливости ради, его домашняя сорочка скрывает аналогичную картину.
Потому что, казалось, они попросту не умеют иначе. Да, могли начать медленно и нежно, но в какой-то момент обязательно слетали все тормоза: пальцы впивались в плоть, неизменно оставляя по себе россыпь гематом, поцелуи превращались в укусы, а соседей спасала лишь дополнительная звукоизоляция, что, правда, была только в спальне. Потому Инуи старался даже не смотреть в сторону других жильцов, а Коко… а ему в принципе плевать на чужое мнение — высунет язык, грациозно покажет средний палец и демонстративно притянет возлюбленного ближе, оставляя легкий поцелуй на его плече или щеке.
Несколько лет назад, когда Бонтен впервые появился в списке самых успешных компаний Японии, Коконои пришлось долго и нудно оправдываться перед главой за красочные глянцевые обложки, на которых «главный кошелек многомиллионной корпорации» целует «обычного механика». В сотый раз закатывая глаза перед раздраженным Майки, мужчина боролся с навязчивым желанием просто послать все и вся да подальше, вскочить с места, пафосно хлопнуть дверью и умчаться домой, где можно было бы уткнуться носом в мускулистую грудь и наконец-то расслабиться, чувствуя, как длинные пальцы зарываются в спутанные ветром тогда еще кудрявые волосы.
Потому что ему действительно на все плевать, пусть даже конец света внезапно настанет — Коко бы лишь запечатлел на любимых губах долгий поцелуй, прежде чем сгореть. Ведь в руках Сейшу не страшно даже умирать. Хотя и было время, когда Хаджиме, заключенный в теплые объятия, превращался в неподвижную статую и даже дышал через раз. Боялся сделать что-то не так, оттолкнуть, испугать, нарушить хрупкий момент любым необдуманным сотни раз движением. Им в то время страшно было даже лишний раз взглянуть друг на друга. Ведь со всех сторон твердили — кричали, — что первая любовь лишь обжигает, она не может быть счастливой и вечной.
Первой любви нельзя доверять.
Но вот они стоят в тускло освещенной гостиной, дыхание все продолжает тяжелеть, руки чуть подрагивают от возбуждения и с нажимом проводят по обнаженной коже. Каждый миллиметр вожделенного тела выучен наизусть, и они умело пользуются этим, более ничего не боясь.
Коко пальцами шагает по слегка выпирающим ребрам, словно перебирает клавиши синтезатора, на котором так и не научился играть. Да и черт с ним — чувствительный Инупи лучше всяких музыкальных инструментов. Он никогда особо не сдерживает голос: стонет протяжно, если приятно, и сквозь сжатые зубы матерится, если Хаджиме снова подразнить решил, оттягивая оргазм, пока от это больно не становится.
Чертов змееныш тем еще садистом оказался. Царапал нежную кожу зубами и ногтями, которые, кажется, лишь для этого отращивает и затачивает, чтобы острыми были. Чтобы длинные алые полосы на бледном теле оставлять, рисовать сложные узоры между шрамами, что неровными кляксами — акварельными лепестками — покрывали плечо. Хаджиме без ума буквально от всего, что касается его мальчика, а Сейшу не понимает, как он может любить эти уродливые отметины прошлого. Принял это, но все никак не может понять, почему каждый раз мягкие губы так нежно касаются изувеченной кожи, сменяются вскоре языком, что оставляет по себе влажные дорожки слюны. Воздух дома, оказывается, довольно прохладный.
Или же холодно становится, лишь потому что Коко внезапно отстранятся? Смотрит оценивающе: алеющие щеки, блаженно прикрытые глаза и мелко дрожащие бледные ресницы, влажные и покрасневшие от частого облизывания губы, несколько свежих меток на тяжело вздымающейся груди. Рубашка небрежно откинута куда-то за диван, и к ней в мгновение ока присоединяется сорочка Коко. Ведь кожа к коже гораздо приятнее. Инуи, который эту долгую минуту послушно стоял с закрытыми глазами и ждал, тихо стонет, когда его вновь в объятия заключают. И стон становится чуть громче от ощущения острых зубов на плече и по-прежнему холодных ладоней, что скользили вдоль позвоночника, царапали и невыносимо медленно спускались к ягодицам.
Сейшу кожей чувствует, как его парень ухмыляется, сминая мягкие полушария. И резко вскидывая голову. Инуи даже смотреть не надо — он и без того знает, что раскосые глаза удивленно расширились. Чтобы вновь хитро прищурится, пока ладони безостановочно скользили по ягодицам и бедрам. Сквозь мягкую льняную ткань исследовали.
— Обожаю, когда ты так делаешь, — Коко шепчет куда-то в шею и проводит пальцами точно по тонким подтяжкам.
Негромкие стоны сплетаются воедино. Голубоглазый порой делает нечто подобное: иногда просто так, иногда всерьез намереваясь свести Хаджиме с ума. Сегодня определенно второй случай был. Иначе Инуи не вел бы себя настолько уверенно, внезапно сбросив иллюзию послушания.
Просто маленькая игра, дабы сильнее распалить желание. Дать контроль. И отобрать. Вплетая пальцы в белые волосы, наконец-то снимая резинку и тем самым вызывая у Коконои облегченный выдох. Шелковистые пряди идеально обнимают ладонь, пока Сейшу их на кулак наматывает, чтобы притянуть возлюбленного еще ближе.
И ниже.
Если Коко не подтолкнуть, он затянет прелюдию на несколько часов, доводя обоих до полного исступления. А сегодня Инуи действительно устал на работе. Хотелось как-нибудь побыстрее расправиться с уже довольно сильным возбуждением.
Потому, когда губы издевательски сомкнулись на проколотом соске, голубоглазый беззастенчиво толкнулся бедрами вперед, вжимаясь затвердевшим членом в пах Хаджиме. Эффект был мгновенным: оба вздрогнули и зашипели. Хватка в платиновых волосах ненароком стала слишком сильной, и словно в ответ пальцы до боли впились в бедра.
Плевать.
Коко ухватился за массивную пряжку ремня и толкнул своего мальчика ближе к дивану. Каблуки трижды ударились о паркет, и этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы широкие брюки Инуи упали на пол, а сам он — на подушки.
Оценивающий взгляд сверху вниз. Хаджиме возвышается и ухмыляется. Сбрасывает спутанные волосы за спину и подступает ближе к вальяжно рассевшемуся мужчине. Сейшу закидывает руки на спинку дивана и шире раздвигает стройные ноги, обтянутые черным капроном. Выжидающе смотрит из-под полуопущенных ресниц. Густеющий румянец на щеках, приоткрытые влажные губы, шумное дыхание, что будто бы до самых костей пробирало.
И один нетерпеливы удар каблуком о пол.
Большего и не требовалось.
Растянув кривую улыбку, Коко опускается на колени перед своим личным божеством. Ведет ладонями по рельефной груди, повторяет контуры подрагивающего от нетерпения пресса. Облизывается вызывающе и поддевает кончиками пальцев резинку белья. Абсолютно бессовестно тянет время: не снимает и даже не пытается забраться под черный трикотаж. Лишь давит большим пальцем на влажную ткань, обтягивающую головку члена, и под разочарованный выдох убирает руку. К этому он еще успеет вернуться. Сперва все же хотелось вдоволь наиграться.
Постепенно теплеющие ладони вновь сжали бедра и медленно заскользили вниз, царапая кожу под тугими подтяжками, из-за которых красные вдавленные следы остались. И от острых ногтей еще ярче стали, пробуждая воспоминания об одной из бессонных ночей, когда язык и губы Коко скользили по бледным бедрам, собирая стекающее по ним пряное вино, что окрашивало кожу в глубокий алый, впитывалось в такую же плотную резинку чулок и высыхало липкими разводами. И после приходилось начисто вылизывать, полностью игнорируя собственное возбуждение.
— Ты такой красивый, — хриплый шепот неожиданно даже для самого Хаджиме разрезал тишину комнаты. Мысли оказались слишком громкими.
Воспоминания о том, как несколько дней назад пришлось стоять на коленях в собственном кабинете и задыхаться вокруг члена Сейшу, чтобы после уже Инупи задыхался собственными стонами, лежа на столе в окружении не таких уж и важных отчетов, были слишком яркими. И уже не терпелось вновь ощутить привычную солоноватую тяжесть на языке и желанный дискомфорт в горле, но эти чертовы чулки…
Так ярко контрастируют с молочной кожей, перетягивают. Остается лишь поддаться соблазну и провести влажную дорожку языком, забраться кончиком под плотный капрон, царапнуть зубами, легко кусая по краю и даже не оставляя следов.
Следы на этот раз останутся у колен, пока еще скрытые тканью, наливающиеся лиловым цветом вниз по голеням, которые Коконои сжимал, совершенно не заботясь о силе. И поддевал чулки ногтями, не заботясь о возможности порвать их. Возможно, даже хотелось этого — испортить идеальный образ, пустив несколько стрелок, небрежно сбросив на пол остроносые туфли, взлохматив шелковистые волосы, аккуратными волнами разбросанные по плечам. А потом до слез довести и в кровь искусанных губ. Чтобы после почти заботливо слизывать жидкую соль.
Но это как-нибудь позже. Через несколько минут или дней — неважно.
Сейчас хоть немного поиграть хотелось. Приласкать, провести дорожку поцелуев вниз по бедру, упереть широкий каблук себе в грудь. Показать, как сильно соскучился. Целовать, целовать, целовать. Иногда кусая.
Щиколотки у Сейшу удивительно тонкие. Изящные такие. Почти получается пальцами обхватить, удерживая на месте. Широкие ремни с этим справляются куда лучше. Или шелковые ленты, если хочется нежнее.
А хочется постоянно. Безостановочно касаться выпирающих острых косточек, обводить самыми кончиками ногтей, обхватывать губами, царапать сквозь плотный капрон, снова и снова кусать. Только несильно, ведь Инуи шипеть сквозь сжатые зубы сразу же начинает. Слишком чувствительный даже для ножных браслетов, которые Хаджиме не раз дарил ему и надеть пытался, но это всегда заканчивалось одинаково. Рваными стонами и быстрыми толчками.
Сейчас голубоглазый пока еще мог контролировать свой голос и движения. Наматывал на кулак лунный свет прямых волос и тянул вверх. Сперва несильно, позволяя еще немного поиграться с пряжками на туфлях, расстегивая их зубами и все-таки кусая. Чтобы в следующее же мгновение ласкать горячим дыханием изнывающее возбуждение, по-прежнему скрытое бельем.
Сейшу ужасно нетерпеливый и быстрый. Особенно когда дело доходит до получения удовольствия.
Особенно если это удовольствие подарит обычно нагло усмехающийся рот Коконои. Издевающийся даже сейчас, тянущий время. И наконец-то стягивающий боксеры. В следующий раз надо будет сразу без них приходить. И даже если не удастся увидеть удивленно округленные глаза, у Хаджиме будет меньше поводов дразнить и тянуть время.
И его тонкие губы быстрее растянутся вокруг члена, под давлением руки Сейшу вбирая сразу половину длины. Плавно, на выдохе расслабляя горло и сдавленно выстанывая, когда хватка на волосах продолжила усиливаться, теперь оттягивая обратно. И вновь насаживая. С каждым толчком заставляя брать глубже, вызывая взаимную дрожь. Наполняя комнату отвратительно пошлыми мокрыми звуками, от одного воспоминания о которых после будут покалывать кончики пальцев, а язык неосознанно увлажнит губы.
Впрочем, сейчас неосознанно получалось не только облизывать губы, но и повторять те спирали, что Коко рисовал на члене своего парня, подводя его к слишком скорому оргазму. Упорно смаргивая подступающие слезы и слишком уж довольно ухмыляясь.
И Сейшу уже далеко не впервые поймал себя на мысли, что Коко подошла бы красная помада. Особенно сейчас, когда припухшие и покрытые вязкой слюной губы плотно обхватывали его член и игриво тянули уголок вверх, еще сильнее мысли путая. И этот спутанный клубок сосредоточился вокруг алой помады. Да, кроваво-красный смотрелся бы просто идеально. И плевать, что после придется оттирать свой член от ярких разводов. Инуи на все согласится, лишь бы хоть раз посмотреть, как карминовые губы со смазанным контуром покрывают белесые капли его семени.
Но сейчас помады не было, а губы Коко еще недостаточно кровью налились. Он может лучше, быстрее головой двигать, не отвлекаясь на ухмылки. Чтобы по щекам стекали алые от подводки слезы, а цвет губ почти приравнялся к тому, что Сейшу в фантазиях преследует.
Потому что Коко идет красный. Оттого хотелось еще больше. Рубашки, стрелки, губы, ногти. Красные остроносые туфли поверх его домашних штанов.
Жаль, что сегодня Сейшу черные надел. В темноте гостиной сложно разглядеть, как черная кожа скользит вверх по такой же черной ткани. Как надавливает на выпирающее возбуждение, заставляя Хаджиме резко отстраниться, вырывая из его недостаточно припухших губ рваный стон, больше напоминающий скулеж.
— Инупи, что ты…
— Ну же, — хриплый шепот, заставляющий чертовых мотыльков в груди с новой силой о ребра биться, пока ладонь в волосах подталкивала назад к блестящему от слюны и предэякулята члену, — не отвлекайся, — Сейшу одновременно сильнее надавил на затылок и чужой пах, — котенок мой, — на искусанных губах играла обманчиво мягкая улыбка.
Коко определенно погорячился, когда решил, что этим вечером полностью перенял бразды правления.
Давление все усиливалось, подернутые дымкой возбуждения голубые глаза смотрели с вызовом, а губы все продолжали безмолвно шептать это чертово «котенок». Такой — до блаженного ужаса властный — Сейшу появлялся довольно редко. И чуть ли не героиновые сердечки в темных глазах вызывал. Только вот в прищуренном взгляде заметить их было крайне сложно. Зато определенно все соседи смогли услышать долгий гортанный стон, эхом прокатившийся по всей гостиной, когда Инуи начал двигать ступней, через слои ткани грубо лаская чужой член. Вызывая до неприличия сладкую дрожь, которая легкой вибрацией коснулась вновь проскользнувшего в горло члена.
— Смотри на меня.
Когда буду вбиваться глубже, заботясь лишь о собственном удовольствии и сдерживая твое, носком туфли безошибочно надавливая на скрытую одеждой головку. Когда кончу и после заставлю до последней капли все вылизать. Когда за волосы вверх потяну и буду тщетно пытаться сдержать слезы, ведь прежде сумел убедить, что все хорошо, что в душе после работы успел достаточно подготовить себя…
Коко по потемневшим голубым омутам все читает, весь сценарий их длинного вечера, что в ночь незаметно перетечет, пока они будут сплетаться конечностями, сливаться телами, созвучно вымаливая имена друг друга, позабыв про усталость. К ней они вернутся лишь днем, проснувшись от надоедливых солнечных лучей и до глубокого вечера лениво ползая по квартире, обмениваясь короткими поцелуями и долгими объятиями за просмотром какого-то незамысловатого сериала.
За искрами в любимом взгляде следить необходимо особо пристально, дабы ни единого импульса не упустить, запомнить каждый взмах светлыми ресницами и пульсацию зрачка перед оргазмом.
— Мог бы просто уйти спать, — сквозь пелену наваждения доносится до Коконоя мягкий голос. — Ты же не пес, чтобы ждать меня у двери, — Инуи негромко смеется, когда мужчина на диване крупно вздрагивает от мягкого прикосновения к волосам и чуть ли не падает. Жар от его ладони по всему телу разносится, успокаивает бешено забившееся сердце. — Я тебя напугал?
— Нет… я уснул? — глупо спрашивает, но все равно краем глаза замечает согласный кивок головы. Коко переводит дыхание, трет глаза и по привычке переводит взгляд на часы. — Ты сегодня поздно.
— А ты до сих пор так и не посмотрел на меня, — немного обижено, даже ласкающая волосы рука замирает. — Тебе что-то приснилось? — Хаджиме этого не видит, но точно знает, что сейчас голубые глаза немного сощурены, а голова наклонена к плечу.
— Приснилось, — шепотом отвечает он, ведь нет смысла лгать. Инупи его насквозь видит. Чувствует.
Они за столько лет друг друга наизусть выучили, потому легкий румянец легко прикасается к обычно бледным щекам Коконои, когда он наконец-то поднимает взгляд на своего возлюбленного, тянет хитрую ухмылку и касается ремня широких брюк.