тебе чертовски идет быть живым. скачешь вокруг меня, как заведенный — скрип трухлявых чердачных досок, улыбаешься широко и о чем-то громко вещаешь, так уверенно и гордо, будто с губ твоих струится чему-то гимн. я не вслушиваюсь, но слышу. и мне спокойно, когда ты такой, пахнешь радостью нового происшествия и удивлением от того, что так бывает. когда не нужно утыкаться лбом в твоё плечо и чувствовать, как оно дрожит, не зная, не умея успокоить. когда ладони не покалывает от желания взять тебя за руку, которой нет, и увести в самое укромное место, чтобы ты никогда не пах металлом и солёной горечью, впитавшейся в щёки.
дерево царапает мою спину через крупную вязь свитера — иногда ты суешь в отверстия пальцы и щекочешь меня, а потом обижаешься, когда смех не звучит. а я едва сдерживаю пальцы, чтобы не смотреть на твоё лицо каждую секунду, чтобы не выучить каждую твою эмоцию наизусть. хорошо, что ты этого не знаешь.
устав вертеться, ты садишься рядом со мной и кладёшь голову на плечо, даже не жалуясь на то, какое оно острое. я слышу твои мысли, но не могу обещать, что буду больше есть, знаешь ведь. снизу раздаётся бренчание гитарных струн и звонкий голос вонючки, призывающий всех посмотреть невероятное представление за небольшую плату. ты доверительно сообщаешь, что фокусник выучил какую-то новую штуку с картами, только получается она у него через раз — иногда колода высыпается из рукава прямо во время фокуса. молчишь о том, что вонючке это известно, но уж очень хочется пополнить свою коллекцию бесполезного, но интересного барахла.
когда крики уносятся далеко, но всё ещё отдают вибрациями по стенам, ты, как-то резко выдохшись, замолкаешь на несколько минут. на чердаке тихо и пыльно — ты жалуешься на это каждый раз, когда сдерживаешь чихание. твои босые ступни — когда только успел снять обувь? - касаются моих. они тёплые и согревают.
когда тишина густеет настолько, что её можно переливать, как тягучий сироп, мне начинает казаться, что хаотичное движение мира остановилось и остался только дом, плывущий вне времени, я и твоё спокойное дыхание. откашлявшись, ты начинаешь рассказывать, как ходил с горбачом кормить собак и видел щенка, даже погладил, а я знаю, что глаза твои сейчас закрыты и ты борешься со сном.
«шерсть у щенка чёрная, а на лапах будто бы белые варежки». я говорю, что никогда их не носил и не знаю, как они выглядят, и ты затихаешь, потому что не носил тоже. молчание, кажущееся лёгким птичьим пером, обращается в бетонные плиты.
ты говоришь, что они как носки, только для рук и с отдельной выемкой для большого пальца. представить легко. а потом зачем-то начинаешь объяснять, как выглядит белый. я не прерываю, потому что твои размышления всегда интересно слушать, каждый раз ты выдумываешь что-то новое, и я больше узнаю о мире вокруг. это похоже на то, как ты трогаешь предметы взглядом. интересно, как часто ты проделываешь это со мной?
«белый — это свежевыпавший снег, небо в середине зимы, чистые простыни и молочные зубы, из которых вонючка делает ожерелья. побелка, в которой ты всегда вымазываешься, тоже белая, стены могильника, раковины в нашем туалете, твои глаза»...
я делаю вывод, что белый — не самый приятный цвет. ты отвечаешь, что он холодный, но честный, и придвигаешься ближе, когда в приоткрытое окно — скрип трухлявой рамы — залетает ветер, прихватив с собой мелодию горбача, играющего на флейте. твою футболку нужно сменить. ты говоришь, что она тоже белая, но в прошлом — пятно от апельсинового сока красавицы так и не отстиралось.
звуки льются без запинок, мелодично и легко, потому что у горбача всегда так, когда он верит в то, что один. это немного забавно для меня, потому что в доме никогда нельзя быть ни в чем уверенным, как нельзя и быть одному. у стен есть глаза и уши, старый скелет, вены и артерии, наполненные тёмной жидкостью. но пока мелодия звучит свежестью листвы после дождя и шлёпаньем босых ног по чистой родниковой воде — можно об этом забыть.
я опускаю ладонь на твоё колено и паучьими пальцами отбиваю ритм, как это сделал бы ты. твоя улыбка пахнет травяной мазью для заживления ран, лежащей в рюкзаке вонючки, и страницами тех книг, что вы читаете вслух перед сном.
тебе чертовски идёт быть живым. а мне нравится думать, что в этом есть моя, пусть даже и самая крошечная, заслуга.