письменный стол усыпан листвой пожелтевших от времени почтовых конвертов – руки всё не доходят попрятать их по ящикам, в который раз отправляя по одним и тем же адресам, неугасаемо веря в то, что они всё-таки дойдут до адресатов. на них кляксами застыли кофейные пятна и чернильные мазки, случайные отпечатки пальцев, закрепленные лаком ледяного дыхания стужи и несбывшихся надежд. дрожащие пальцы по привычке выводят знакомые буквы-цифры, а сердце едва бьётся, когда конверты передаются почтальону. мужчина грустно и слишком понимающе улыбается, пожимает плечами в прости ты же знаешь что не получишь ответа и желает хорошего дня так обречённо, будто их не существует в природе – кто-то выдумал шутки ради, но перестарался с горечью, и акааши с ним согласен. порой ему кажется, что и он одна большая затянувшаяся шутка – развязки не было слишком долго, и слушатель разочаровался, потеряв интерес. жалко.
по ночам, в беспокойных перерывах сна, кейджи снится широкая улыбка, тёплая, но по-звериному острая – зазеваешься и потеряешь пальцы, которыми только что гладил добровольно подставленную макушку. у улыбки колени, раздробленные частыми падениями, фиолетово-жёлтые пятна болезненных синяков и страхи, скрытые громким смехом, под которым он прячет скрежет проржавевшего насквозь сердца. акааши знает, акааши видел и трогал, целовал раны, пачкая губы в крови, запускал искорёженные механизмы, тканью рубашек впитывая солёные капли, стекающие по чужим щекам. он привыкал к перепадам любовной ненависти, делил дни и ночи, жизнь и смерть на две части, учил сам и ещё большему учился – стал экспертом в области фальшивых улыбок и невысказанных фраз, которые тонкими иглами под кожу и ядом по венам. акааши не учёл – забыл размяк затёр в памяти проигнорировал доверился – что улыбка откусывает пальцы, и она подобралась ближе и вцепилась когтями в грудь, туда, где в костяной клетке дрожит мышца, едва не проткнула насквозь, а потом отпустила. мотнула головой и навсегда исчезла, оставив после себя белые полосы шрамов.
кейджи просыпается в семь-тридцать и каждый день запускает бесконечный цикл дом-работа-паб-дом, словно попал во временную петлю и, если честно, не пытается из неё выбраться. это похоже на затянувшийся морок, отрывок зависшего фильма, мотающего одну сцену по кругу, видение, вызванное воспалённым сознанием в момент, когда он проваливался в бездну. у акааши есть десятки теорий – он погибает в пьяной драке, напоровшись на нож, зажимает ладонями сквозное пулевое, глядя на расползающееся по белому алое и думая, что завтра на работу ему будет нечего надеть. он хохочет взахлёб, когда его бьют под дых тяжёлыми армейскими ботинками, пьёт элитный виски в компании красивых девушек и парней и пускает по вене, не надеясь остаться в живых. акааши смертельно боится умереть в собственной постели, не очнувшись от очередного кошмара. акааши смертельно боится никогда больше не услышать голос бокуто и дышит через раз, создавая иллюзию сохранения жизни внутри.
я проживу три тысячи лет и в один из весенних, обязательно весенних дней встречу тебя на улице. ты сначала не узнаешь меня, пройдёшь мимо, будто не было всех тех жизней вместе, будто не изучили друг друга вдоль и поперёк, не признавались в вечной любви, но потом обернёшься, и родится сверхновая. новый мир поглотит старый, ты подхватишь меня на руки и опрокинешь на асфальт, ведь от радости подогнутся колени, зацелуешь каждую до боли знакомую черточку, будешь плакать и смеяться, а прохожие подумают, что мы идиоты, но это неважно, ведь они никогда не любили сквозь века. акааши читает свои письма наизусть трёхлапой коре, а она утешающе мурчит и не верит ни единому слову. любовь сквозь века? тогда почему ты здесь, акааши кейджи, почему пишешь в пустоту, не получив ни единого ответа? я вытру твои слёзы, но, пожалуйста, хватит.
у акааши не выходит.
он и сам не верит в то, что хоть что-то получит в ответ. быть может, он разучился читать и не хочет просить кого-то другого, зная, насколько личное. может он переехал, и потому письма приходят обратно – нет такого человека по этому адресу, не тревожьте попусту людей. быть может, он погиб в пьяной драке, перепутал дозировку таблеток, упал в открытый люк, заболел воспалением лёгких и не сумел выздороветь, не зная, как сильно его ждут. акааши не надеется, что получит ответ, но каждый раз, садясь за стол и доставая очередной конверт, шёпотом просит, – не молит богов, потому что не верит – чтобы бокуто хотя бы прочёл.
календарь, висящий на стене, становится всё тоньше, теряя листья, как клён, бьющий ветками ветреными ночами в окно. кейджи с приходом зимы становится ещё беспокойнее, пьёт слишком много кофе и всюду ищет белоснежные волосы, бесцельно шатаясь по опостылевшему до слёз городу. ему бы сорваться с места, бросить квартиру, должность, кошку, запихнуть в чемодан так и не ушедшие письма и уехать туда, где белизны нет совершенно, где ничто не напомнит о звоне голоса и крепких объятиях, до сих пор преследующих ночами. но он связан по рукам и ногам самому себе данным обещанием дождаться хоть чего-то, даже если этим «чем-то» станет собственная смерть.
бокуто – лезвие гильотины и пулемётная очередь, ящик динамита в помещении три на четыре, третье сентября, взрыв атомной бомбы, извержение везувия, лето сорок первого, бермудский треугольник, петля и револьвер. он разрывает на части, сжигает до тла, уничтожает всё, к чему прикасается (кейджи он тоже уничтожил), но остаётся самым любимым и нужным, даже если из-за него болит в тысячу раз сильнее. акааши плачет в подушку, не в силах вспомнить оттенок его глаз, и до костей промерзает на балконе, наказывая себя за то, что забыл.
он пишет и пишет, марает руки и бумагу чувствами, выплёвывая их, как разъедающую внутренности желчь. потому что знакомься кейджи это куроо тетсуро знакомься тетсу это акааши кейджи придумало его больное сознание и бокуто нужно предупредить, у них ведь всё на двоих, даже иллюзии. не может быть, не существует вселенной, в которой они не вместе, и это просто нужно переждать, как моряки пережидают шторм на берегу. вот только акааши кидается в бездну, захлёбывается солью и идёт ко дну, устав бить конечностями по воде – кейджи помнишь куроо мы теперь встречаемся правда здорово? акааши улыбается, кивает головой и кричит до хрипоты в тихом я очень рад за тебя котаро.
в один из дней почтальон приходит за очередными конвертами, но получает лишь вежливую улыбку и отказ – представляете, больше не хочется писать. что-то в кейджи ломается, натягивается и рвётся, хрипит и воет. нет, что вы, я в полном порядке, только не приходите сюда больше.
акааши, сидя на крыше, складывает бумажного журавлика. выходит не так хорошо, как раньше, когда развлекал этим бокуто, но вполне сносно. чернильная вязь я мы люблю помнишь будь вселенная вместе умру любишь нет разбегается по крыльям и изящной шее, и кейджи впервые не жалко. сил на то, чтобы бороться, у него не осталось. с пасмурного серого неба белыми хлопьями крошатся облака, застывающие водой на щеках, и парень чувствует себя маленькой никому не нужной снежинкой, затерявшейся среди бури.
чёрно-белая птица взмахивает крыльями, поднимается над ладонью и камнем падает вниз.