леви касается поверхности грубого накренившегося вправо деревянного забора. небо над ним чистое-чистое, безмятежное и спокойное, как за секунду до взрыва – сейчас треснет пополам. в сознании гремит мерное и чёткое «один», но ничего не происходит. мир стоит на месте, как сжатая судорогой мышца, как зрачок, застывший от напряжения. нога переступает чёрту и оставляет отпечаток на песчаной дорожке. взрыв гремит в его голове.
засохшее дерево с выжженной корой тянет мёртвые ветви к солнцу, скрывшемуся за облаками. птицы не поют, ветер не гуляет в свежей листве, всё вокруг статично и молчаливо – так мир замирает перед катастрофой. леви ухмыляется уголком губ, ведь она уже произошла.
серый на фоне чистой синевы дом угрожает распахнутой настежь дверью и кривым оскалом кирпичей, но не от злости. он разрушен – никогда и не был достроен – и так одиноко заброшен, что аккерман скалится ему в ответ. тоже не от злости – по привычке.
прогнившие ступеньки скрипят под неуверенными шагами, осыпаются трухой на пожелтевшую от времени траву, и внутрь лучше не идти, но мужчина поправляет сбившийся пиджак и одним рывком падает в пропасть. по спине пробегает стайка мурашек, ледяными иглами прокалывая каждый позвонок – ноги сковывает обжигающей холодом коркой. в горле застревает ком и проглотить его не получается. «выблюй», – услужливо подсказывает нутро, но леви впивается ногтями в мякоть ладоней, чтобы не испортить красный ковёр.
обшарпанный сотнями рук диван пугает окровавленным покрывалом, аккерману оно знакомо – когда-то эрвин укрывал его таким же, думая, что леви спит. пол трещит, словно вот-вот не выдержит тяжести тела, но мужчине думается, что дело не в этом. ажурная лампа больше не светит, комнату полосуют длинные тени сухих веток. они тянутся к аккерману, касаясь ступней самыми кончиками, и тошнота только усиливается. круглый стол разломан в щепки, как и комод, исказившийся в подобии нечеловеческого крика – пустотой зияют выемки для ящиков. единственный оставшийся на месте как пощечина, как хлёсткое «гляди, что со всем этим стало».
на стены леви не смотрит, старается не смотреть – кровь кровь кровь бурая засохшая въевшаяся нестираемая пропитавшая все вокруг капли литры океаны крови не отмыть не заставить исчезнуть. гостиная дрожит перед глазами, будто он долгие часы под палящим солнцем, испарина выступает на висках, руки нашаривают опору и хватаются за неё, пытаясь удержать на ногах. голову сдавливает железными тисками, картинка меняется, размазывается, а после собирается воедино из миллиарда крошечных пикселей. ничего больше не болит, а тело лёгкое-лёгкое, живое, без ненужных мгновенных рефлексов и перманентного ужаса на дне желудка. будто у него всё в абсолютном порядке – будто леви аккерман обычный человек.
в коридоре мерещится знакомая широкая улыбка, и мужчина не хочет идти следом, но он так слаб, и ноги движутся против его воли. рыжие хвосты скрываются за углом, и леви малодушно зажмуривается на пару секунд, прежде чем столкнуться с неминуемым. ком с усилием проглатывается, прокатываясь по глотке, едва не задушив, и аккерман смотрит.
– братец, мы так долго тебя ждали! – изабель хватает его за руку и прижимается близко-близко. леви вздрагивает, потому что отвык от тактильности, ведь она так давно не рядом.
магнолия ни капли не изменилась – мёртвые не стареют – только на шее пурпурным ожерельем разлилась нетускнеющая кровь. хочется мазнуть пальцем по коже, не скрытой рубашкой, и убедиться в том, что она настоящая – кровь и изабель. девушка о чём-то щебечет, но взгляд аккермана застыл на контрасте алого с белым, уши будто зажали ладонями.
дом куда больше, чем выглядит снаружи – леви долго ведут по пустым коридорам, заросшим паутиной. сквозь дыры в крыше пробивается свет, проплешинами съедая истоптанный сапогами ковёр. старинные, всеми забытые картины пялятся в спину внимательными взглядами, пронизывая насквозь. болтовня изабель не дарит спокойствия, как это было раньше – со дня своей смерти она совсем не повзрослела, а он пережил столько потерь – пережил даже её, и это впивается глубоко внутрь толстой иглой.
– представляешь, а фарлан всё такой же лохматый и ответственный, я тебе покажу!
изабель искристо смеётся, а у леви глаза пеленой застилает, ведь у черча не было шанса измениться. стал ли другим он сам?
аккермана вталкивают в комнату и бросают на стальные лезвия пронзительных глаз. голубой жилет, который фарлан носил в подземном городе, пропитался кровью. ковры в доме когда-то всё же были белыми.
– ты совсем не вырос, – парень смеётся и обнимает мужчину за плечи – леви животом ощущает тепло субстанции и видит, как она отпечатывается на его чистой рубашке, но от прикосновений не уходит – вряд ли когда-то сумеет почувствовать их вновь.
язык набухает во рту и отказывается двигаться, а фарлан всё понимает – напоследок касается чужой руки и отходит в сторону, подставляя леви под очередной удар. петра, сидящая за кухонным столом, приветливо машет рукой. хочется броситься прочь, но эрд отодвигает стул, гюнтер заваривает чай, а оруо рассказывает очередную байку – бежать некуда.
в разговор аккерман не вступает, и никто не пытается его растормошить, понимая, что ему нужно привыкнуть. к живым товарищам и к одежде, пропитанной их кровью.
взгляд цепляется за мешки, стоящие в углу кухни, и нос улавливает аромат, который не чувствовал уже несколько лет. гюнтер ставит на стол поднос, и леви спешно хватает чашку и обжигает губы и кончик языка. это и правда тот самый чай. изабель смеётся, спрашивая у петры, всегда ли братец был таким торопливым, но ответ тонет в букете вкусовых ощущений, с каждой секундой раскрывающихся всё ярче. внешне спокойный, внутри аккерман методично перемалывается огромными жерновами – ещё немного, и останется лишь пыль.
в небольшое окно подозрительно ярко светит солнце, а помещение сияет чистотой – видимо, его появления ждали именно здесь. происходящее кажется сюрреалистичной карикатурой из второсортной газетёнки, а леви не может проронить ни слова, но это и не нужно, ведь рядом только те, кто понимают без них. из всепоглощающей тревоги рождается крошечное, давно забытое чувство, но идентифицировать его слишком тяжело. изабель, сидящая прямо напротив, набивает щёки неизвестно откуда взявшимся печеньем, фарлан отчитывает её, ведь она может подавиться. петра следит за тем, чтобы еда досталась каждому, оруо что-то втолковывает неверящему гюнтеру, а эрд, как обычно, о чем-то думает, помешивая сахар на дне стакана. дом. это едва ощутимое чувство напоминает леви дом – шумный, не всегда удобный, но тёплый и принимающий без вопросов. безопасный.
едва аккерману удаётся его распознать, чувство отбирают, как игрушку у маленького ребёнка, заменяя его дискомфортом и непроглядной тьмой.
– капитан, вы ведь насовсем? – оруо со стуком отставляет чашку в сторону и тут же морщится, получив ощутимый толчок в бок от сидящей слева петры.
– капитан и без твоих вопросов разберётся, оруо. у него наверняка есть незаконченные дела.
где-то на задворках сознания о железные прутья бьётся птица, но леви не может – не хочет? – понять, о чём она пытается напомнить. у него, кажется, и правда нет дел, но и вера в это отсутствует – он так привык к срывам, когда до цели рукой подать, что научился не питать надежд.
неужели он может остаться здесь и не нести ответственность за жизни тысяч человек и судьбу всего мира?
– думаю, сначала капитан захочет поговорить с тринадцатым главнокомандующим.
леви трещит по швам, как лоскутная кукла. эрвин здесь?
– конечно. было бы странно, если бы он не, – мужчина уверен, что задал вопрос мысленно, но это уже неважно.
он встаёт из-за стола на негнущихся ногах и едва не сбивает рукой поднос, всё ещё не понимая, кошмар это или слишком хороший сон. ему бы остановиться и обдумать происходящее, но леви теряет контроль, когда дело касается смита.
– что будет, если я выйду за дверь? – голос глухой, аккерман слышит его словно со стороны. что-то заставляет его обернуться и посмотреть на товарищей – те глядят мягко, и в глазах их – вселенское понимание, будто всё идёт по лишь ему одному неизвестному плану. пятна крови исчезли, будто их никогда и не было, а на коже не осталось даже шрамов – такие до ужаса живые, словно только вышедшие из казармы. и леви придётся попрощаться с ними ещё раз.
– мы останемся здесь, – петра улыбается, пожимая плечами, словно только этого вопроса и ждала.
– и ты всегда сможешь сюда вернуться, братец, – изабель бубнит с набитым ртом, и леви немного отпускает. они бы не стали ему врать.
– но лучше не торопись, чтобы мы успели привести дом в порядок, – фарлан смеётся, приглаживая непослушные пряди, и гюнтер согласно кивает.
– только не придирайтесь слишком сильно! – оруо ойкает, вновь получив хмурый взгляд петры, и общий смех поднимается к неожиданно высокому потолку.
аккерман, сжав пальцы до побелевших костяшек, выходит в коридор, пообещав самому себе вернуться.
искать кабинет эрвина сложно, потому что леви не представляет, где он может находиться, а незнакомое пространство лишь ухудшает ситуацию. изабель в роли провожатой была бы очень кстати, но оставить её на кухне было более правильным решением, интуиция за последние годы подводила его крайне редко. пол скрипит под подошвой, а ветер, проскальзывающий в дыры на крыше, мягко перебирает волосы. если бы можно было привести это здание в порядок, то оно бы стало прекрасным домом, но что-то мешает леви остаться, что-то тянет его вперёд, толкает в спину, и птица бьётся о прутья всё отчаяннее.
по выработанной привычке быть внимательным всегда и везде аккерман смотрит на каждую дверь, даже если все они закрыты – просто чтобы убедиться. здесь не может быть посторонних, но деревянные поверхности будто магнитом приковывают взгляд. бесконечные лабиринты коридоров начинают раздражать, и леви ускоряет шаг, потому что всё имеет начало и конец – он рано или поздно настигнет эрвина.
характерный для заржавевших петель скрип нарушает тишину, и аккерман замирает, резко повернув голову: в небольшом проёме виднеется узкая спина в белом платье, прикрытая чёрными как смоль волосами. следующий скрежет петли издают по вине мужчины – он толкает дерево плечом и входит в залитую светом комнату.
– кушель?
светлые глаза женщины сияют изнутри, когда она смотрит на леви. её руки разводятся в стороны, и он бездумно шагает вперёд – чьи-то ладони снова толкают в спину. тонкие руки обвивают крепкое тело, и кушель прижимает его к себе – пахнущая теплом и сладостью, такая же как в детстве, только румяная и пышущая здоровьем, совсем непохожая на жительницу подземного города.
– я очень скучала по тебе, леви, – её голос дрожит, и мужчина, потерянный и непонимающий, капитулирует, обнимая в ответ.
– я тоже скучал, мама.
она чуть выше ростом, но тоньше, невесомее, будто сплетена из легчайшего кружева. смотреть на неё немного больно, как на солнце – с непривычки слезятся глаза, и леви прижимается лбом к острому плечу, чтобы не ослепнуть от яркости.
– мне жаль, что я оставила тебя так рано, – подушечки пальцев гладят выбритый затылок, перебирают тёмные пряди, веки ненавязчиво тяжелеют. – я бы хотела побыть с тобой немного дольше.
изо рта кушель сочится вина, явная и искренняя, и леви хочет её утешить, ведь она ни в чём не виновата и делала всё, что было в её силах, но он никогда не умел использовать слова – ими ничего нельзя исправить.
– всё в порядке, мама, – инородное сочетание звуков перекатывается на языке и срывается с него непривычно-неловко. странно произносить его впервые за десятки лет, странно называть так женщину, выглядящую моложе него. это похоже на сумасшествие, но леви не может себе его позволить. словно почувствовав несгибаемую решимость, кушель отстраняется.
– я знаю, что сейчас ты не можешь остаться, – мягкие ладони сжимают грубые, покрытые белыми полосами шрамов, и леви тонет в материнской ласке. – но я дождусь тебя, и тогда ты расскажешь мне обо всём.
в детстве маленький леви делал многое, чтобы тонкие губы измученной работой мамы тронула улыбка. глубоко внутри он остался таким же.
– конечно.
женщина открывает дверь и оставляет невесомый поцелуй на щеке на прощание – аккерман даже не вздрагивает, лишь одёргивает себя, чтобы не потянуться к её тёплому свету, выскальзывая в коридорную серость. возможно, тихое «я люблю тебя» ему лишь мерещится.
будь у леви часы, он бы ничуть не удивился, если бы за всё время стрелки не сдвинулись и на миллиметр. он впервые так долго находится в одиночестве – это не тяготит, но раздражает каждой минутой, проведённой без эрвина, когда он так близко. дом уже не кажется приятным местом – если архитектор посчитал эти лабиринты удачным решением, то аккерман с радостью бы объяснил, почему каждый кирпичик является ошибкой. ноги гудят, но мужчина продолжает идти вперёд – иного выбора нет, ведь вернуться к кушель или к товарищам он попросту не сможет. по пути он несколько раз зажмуривается до пятен перед глазами и щипает себя за руку, но ничего не происходит. строение не пропадает, что бы аккерман не делал, и это действительно походит на сумасшествие, но раз так – леви возьмёт от него всё возможное.
внезапно коридор обрывается. бесконечное хитросплетение заканчивается одной-единственной широкой дверью, занимающей всю стену. леви останавливается перед ней, сердце останавливается в горле, рука замирает перед стуком, и это так смешно и жалко, что аккерман удивляется самому себе, а после нажимает на ручку, совершенно неготовый к встрече. всё-таки тогда нужно было сломать эрвину ноги.
ладони прижимаются к закрытым векам, изо рта вырывается короткое шипение – даже в комнате кушель не было настолько ярко. знакомый бархатистый смех мягко касается кожи, и леви держит руки у лица гораздо дольше необходимого – он не готов не готов не готов, но усилием воли контролирует пальцы, чтобы те не потянулись к дверной ручке.
– долго будешь стоять с закрытыми глазами, леви? – родной голос действует хуже разрывной гранаты – болит везде и сразу, и смотреть страшно, вдруг это лишь слуховая галлюцинация. леви привык к разочарованиям, но этот удар грозит стать слишком сильным.
тыльной стороны ладоней касается шероховатая кожа, серые глаза распахиваются мгновенно и замирают за чужой спиной, не глядя на. а там – море, море, у которого цвет глаз эрвина. запястья попадают в плен цепких широких, а аккерман всё равно не смотрит, только кусает щёку изнутри, игнорируя тупую ноющую боль где-то в желудке.
– даже смотреть на меня не будешь?
леви насмотрелся. на культю вместо руки, на рваное месиво вместо левого бока, на неподвижные веки и на труп, даже наполовину не прикрытый зелёным плащом. он не хочет видеть кровь на этом теле, только не снова. море, терраса и солнце, медленно движущееся к горизонту, куда безболезненнее.
– ты не пожалеешь об этом, разве я когда-нибудь тебе врал?
ни разу. всегда всё прямо в лицо, даже если порой аккерман предпочёл бы ничего не слышать. «используй меня как приманку». «я погибну первым». «рано или поздно все умирают». леви хотел, чтобы у эрвина было «поздно», но так этого и не сказал – не было никакого смысла, потому что между ними слова всегда проигрывали. тебе сейчас хорошо? я отобрал у тебя шанс или избавил от ада на земле? и леви смотрит.
яркие голубые глаза, большой нос с хищной горбинкой, широкие светлые брови и волосы, уложенные так же, как и раньше. из памяти не стёрлась ни одна черта.
– такой же? – смит улыбается уголками губ, а его море переливается в солнечных лучах. леви окидывает его хмурым взглядом, замечая простую белую рубашку и брюки – так и не отвык от представительного звания.
– с обеими руками, – язвит и давит рывком. эрвин, не ожидающий натиска, отпускает запястья, и леви упирается лбом в чужую грудь, сминая в кулаках отглаженную ткань. улыбка бывшего главнокомандующего разряжает воздух, но аккерман раздражается лишь сильнее – его всегда бесила власть, которую смит над ним имел.
сильные руки бережно обнимают плечи и прижимают ближе, будто между телами есть хоть какое-то расстояние. аккерман дышит глубоко, стремясь наполнить каждую клетку запахом эрвина, впитать его в себя, пока не отобрали, оставив ни с чем. смит наклоняется – всё ещё великан, в прыжке достающий до потолка – и утыкается носом в тёмные пряди. это точно выглядит комично, но капитан проглатывает саркастичные комментарии, греясь в родном тепле.
– почему не кабинет?
– не хотел снова видеть стены.
леви кивает, потому что примерно такого ответа и стоило ждать. объятия из необходимых становятся неловкими, и аккерман высвобождается, делая крохотный шаг назад.
– приятно обнимать тебя, зная, что не нарушаю субординацию.
эрвин широко улыбается – так, как всегда улыбался только ему, и леви смеётся. звук глухой и короткий, непохожий на бархат и перезвон колокольчиков, но смит застывает, и яркость сменяется нежностью.
– мне очень тебя не хватало.
аккерман кивает, отведя взгляд в сторону, потому что даже так это всё ещё очень смущающе. он хотел бы к этому привыкнуть, но время никогда не было на его стороне. край солнца уже коснулся кромки воды, медленно окрашивая её во все оттенки розового, будто художник опрокинул в соль всю палитру.
– ты ходил к морю? – само собой, это ведь эрвин, какой глупый вопрос. леви опирается о деревянную перекладину, подставляя лицо освежающему бризу. смит становится рядом, и не остаётся ничего, кроме как сдаться и прислониться к его плечу.
– нет.
резкий порыв ветра поворачивает голову аккермана, «почему?» повисает в воздухе, и эрвин улыбается как-то особенно мягко, с глубокой тоской в глазах. леви ненавидит это его выражение – хочется тут же сорваться с места и положить к его ногам весь мир не жалея себя.
– я пробовал много раз, но покинуть дом не могу, – в доказательство смит подходит к старенькой, но с виду достаточно крепкой лестнице в четыре широких ступеньки, которую леви не заметил изначально, заносит над ней ногу, и она тут же исчезает, будто её никогда и не было. – и так каждый раз.
эрвин возвращается обратно и становится точно так, как и до этого – касается рукой, но не более, не нарушая личного пространства.
– ты знаешь, как я могу с этим помочь? – конечно же, этот дом напрямую связан с леви – он собрал внутри всех его близких, а снаружи и вовсе выглядит как то, о чём он порой думал посреди ночи очередной вылазки за стену. и всё же, разгадка ускользала от него, как сильно бы он ни пытался её достичь. а эрвин всегда знал больше – всегда был тем, на кого можно положиться.
– знаю, – впервые с момента появления аккермана улыбка исчезает, а на море находит тень. – тебе нужно умереть.
перила скрипят, когда смит наваливается на них и свешивает правую руку, словно пытаясь что-то ухватить. эрвин смотрит на леви в упор, и тот понимает, как тяжело бывшему главнокомандующему дались эти слова. «умри, но перед этим побудь, пожалуйста, счастливым живым». птица бьётся о прутья до красных пятен на металле.
– где мы находимся, эрвин? – леви знает ответ, но хочет убедиться наверняка.
– в твоём подсознании.
правильно. спокойный дом, друзья детства, его отряд, мама, море цвета глаз эрвина – всё это могло ожить только в его подсознании, ведь в реальности давно не существовало. мужчина отгонял подобные мысли, но они настигли его – снова из уст смита, никогда ничего не скрывавшего.
– когда я умру, я попаду сюда снова? – (ты дождёшься меня?). решительный кивок немного успокаивает дыхание. он ничего не потеряет, сумеет всё сохранить, пускай только здесь, в иллюзии, благодаря которой он до сих пор в здравом рассудке, но этого более чем достаточно. у него будут большие обнимающие руки эрвина, вкусный чай, смех изабель, ворчания оруо и разговоры с мамой – ради такого можно навсегда отказаться от внешнего мира, он сделал бы это прямо сейчас, вот только.
– у тебя ещё есть незаконченные дела, помнишь?
дверца клетки распахивается под натиском птицы, вложившей всю силу в последний удар, и та взмывает в безоблачное безмятежное безграничное. леви вспоминает всё то, от чего неосознанно пытался спрятаться в хрупком мирке из дерева и тепла, и закрывает глаза, желая забыть.
правда в том, что он не может оставить всё так.
– только попробуй куда-то деться, пока я буду их заканчивать, – угроза звучит куда мягче, чем хотелось бы, и взгляд устремляется на воду, поймавшую появление первой звезды. было бы здорово сидеть на песке вместе с эрвином и пить вино, зная, что ничего, кроме старых ран, больше не может их побеспокоить.
– как я могу, – эрвин смеётся, и широкие грубые ладони бережно оборачиваются вокруг сердца леви.
аккерман подходит к высокому мужчине, рывком хватает за грудки и так же резко тянет на себя. смит с трудом удерживает равновесие, хватаясь правой за спасительную балку, но она не помогает вовсе, потому что леви прижимается тонкими обветренными, почти дробя зубы. поцелуй напористый и твёрдый, но руки мягко обнимают шею, пальцами поглаживая затылок. эрвин сжимает в ответ и смотрит в мёртвые серые, на дне которых на доли секунды вспыхивает живое.
леви в губы молчанием выговаривает обещания, и оба знают, что он никогда не врёт. я вернусь к тебе обязательно может завтра может через двадцать лет но вернусь целым или по частям и ты будешь любить и я буду потому что наконец-то ничто не сможет развести нас не будет титанов командования элдии марлии жизни смерти только море глаз твоих и море под ногами в котором нам впервые не захочется утонуть.
поцелуй-обязательство догорает быстро, вспышкой обнажив тщательно скрываемые чувства. леви отступает на шаг, два, три, берётся за ручку и смотрит через плечо, замирая у границы.
– я вернусь к тебе, – всё-таки звучит вслух.
– не торопись умирать.
мягкая улыбка отпечатывается нестираемым рельефом по ту сторону век. аккерман кивает и выходит.
леви сдерживает стон и с усилием открывает глаза – что конкретно ноет понять не удаётся. любая попытка к движению отзывается волной боли, ничем кроме. кости выкручивает, тянет в разные стороны, подскочившая температура кипятит кровь, вены словно стеклянные, зудит даже под кожей – он давно не был настолько плох. отодвинув физическое на задний план, аккерман переключается на окружение. сквозь ветви деревьев пробиваются куски звёздного неба, справа, примерно в пяти шагах, потрескивает костёр. около него сидит спина, которую леви узнал бы из тысячи. его хриплый голос сбрасывает с неё стотонный груз.
– ханджи, я вернулся.