Из комнаты тянет сигаретным дымом, и Жан закатывает глаза, даже не пытаясь ругаться. У них с Эреном негласное соглашение — я делаю вид, что ничего не замечаю, ты не куришь в квартире, когда Армин дома. Соглашение глупое донельзя, потому что Йегер и без пристального взгляда не станет дымить при аллергике, но Жан о нём слишком плохого мнения. Зачем тогда готовит бутерброды, даже если опаздывает в универ, — не ясно.
Эрен слышит скрежет металлической губки и выдыхает серость в потолочные трещины — сто раз говорил, что покрытие уже не оттереть, потому что сковороде и кастрюлям лет больше, чем им всем вместе взятым, но Кирштайн упрямый баран и спорить с ним бесполезно. Йегер бы сказал в сто первый, потому что они друг друга стоят, но подниматься со старой кровати и терять промявшееся в матрасе углубление не хочется. Сегодня жёсткие пружины удивительно радушны — даже ночью ни разу не впились в бок, хотя под лопаткой Армина налился цветом небольшой синяк. В их съёмной однушке приличных вещей — пересчитать по пальцам одной руки: новехонький холодильник, виниловый проигрыватель, две табуретки — сидят на них по очереди, — и стиральная машинка. Жан лелеет холодильник, любовно следя за отсутствием запахов и графиком разморозок, Армин каждую субботу устраивает большую стирку, заставляя Эрена держать таз с бельём и подавать прищепки, а Йегер не позволяет продать проигрыватель, уверяя своих парней — по большей части Жана — в том, что обязательно отыщет пластинки. О покупке, конечно, не идёт и речи — у них молоко по скидке и средство для мытья посуды «три по цене двух».
— Если у тебя есть деньги на сигареты, то мог бы почаще покупать продукты, — год назад Эрен бы оскалился — оскалится и теперь, если услышит подобное не от Жана, — но сейчас только прикрывает глаза, чувствуя, как матрас проминается под весом ещё одного тела. Кирштайн знает, что он отдаёт почти все зарабатываемые деньги, это даже не претензия — ворчание равное нежности, корявой и ломанной между ними. Эрен подносит сигарету к чужим губам, и парень затягивается.
— Перестал сучиться? — Жан не отвечает. Эрен переворачивается на бок, выскочившая пружина упирается в бедро.
В полутьме жалких квадратных метров силуэт Кирштайна вырисовывается отчётливо благодаря фонарям, заглядывающим в незашторенные окна. Армин не может спать в полной темноте, поэтому они быстро привыкли к изгибам друг друга в полумраке. Подушечки пальцев скользят по колючему подбородку — Жан с чего-то решил, что это сексуально, Армин с чего-то поддержал, а мнения Эрена никто не спросил. Эрену откровенно поебать на огромное количество вещей, и количество волос на теле Жана Кирштайна занимает в этом списке почётное первое место. Жан поворачивает голову, встречаясь с зелёными, и смотрит устало, но довольно, смешав серьёзность, каплю осуждения, оставшуюся со дня первого знакомства, и толику доверия. Эрен чувствует едва уловимое смещение на весах чужой доброжелательности и двигается ближе, просовывая ногу меж бёдер в домашних трениках. Ладонью забирается под собственную футболку с полувыцветшим принтом музыкальной фиксации Йегера пятилетней давности — колкость останавливается прикусанным языком, хоть и очень рвётся наружу — Эрен думал, что эта тряпка давно на помойке.
— Ты опять ледянющий, Йегер, — Жан вздрагивает мурашками по пояснице, Эрен чувствует кожей, улыбается уголком губ. Рука сгребает его в охапку и вжимает в себя, нашаривает за спиной одеяло и неуклюже накидывает, пытаясь укутать со всех сторон. Это неловко и смущает тёплой резью внизу живота — недовольно сведённые брови и забота.
— Тебе стоило прийти пораньше и согреть меня, — выходит тихо и даже не флиртующе — не так, как с посетителями и посетительницами кафе, в котором работает официантом.
Кирштайн в ответ вздыхает — закатывая глаза чуть позже вдоха — и обнимает поверх одеяла, упираясь подбородком в пахнущую ненавязчиво-травянистым макушку. Эрена три дня не было дома и знать, чьим шампунем он мыл голову, Жан не хочет. Неважно, на сколько он пропадает, у кого ночует и откуда берёт деньги — клялся, что никогда ничего противозаконного, — пока Йегер возвращается в полуразвалившуюся однушку, оттаскивает Армина от медицинских книжек и взглядом унимает тех, кто косо смотрит на Жана, — это место будет его домом. С грубостями, пререканиями, недовольством, возмущениями и крепкими до скрежета костей объятиями.
— У Армина опять ночное дежурство? — утром Эрен уйдёт на работу, прибавив к дням в разлуке ещё десять часов, а желание увидеть светло-голубые зудит под кожей.
— Должен был вернуться днём, но там какая-то авария, так что можем и к утру не дождаться.
Йегер тяжело вздыхает, обдавая теплом чужие ключицы, и Жан молча соглашается, надавливая на макушку едва ощутимым кивком. Им за Армина обидно до горечи, потому что выкладывается больше всех и никогда не опускает рук — не уносится из квартиры после ссор и не просит прощения из-за случайной резкости. Сильные мальчики держатся дольше всех, но ломаются до раздробленных костей — не собрать в прежнее, сколько ни пытайся. Жан и Эрен лечат как умеют — криво цепляют пластыри, зря переводят бинты и случайно нажимают на синяки, пытаясь погладить.
— Тебя с работы ещё не выперли?
— А тебя с универа?
Синхронно хмыкают и устраиваются удобнее, потихоньку готовясь уснуть. Окурок лежит на столе, и Кирштайн даже не ругается, только забирается под одеяло и снова обнимает Йегера — просто потому, что так комфортнее. Тот мягкий и расслабленный, дышит размеренно — совсем ручной, держит когти и зубы под контролем, потому что Жану — можно. Голова гудит от тяжеловесных мыслей, но так — спокойнее, лучше, чем где-либо ещё.
— Тот профессор всё ещё доебывается до тебя? — продолжает, не дождавшись ответа. — Давай я ему шины проколю, у него же есть машина?
— Йегер, — Эрен недовольно фыркает, потому что хотел как лучше. Раздражение от чужих бессонных ночей, пяти кружек из-под кофе на столе, поникших плечей и синяков под глазами с упадническим «завалил на презентации» ещё не отпустило.
— Моё дело — предложить.
Ладонь поощрительно гладит по спине — иногда слов, неподкреплённых действиями, тоже бывает достаточно.
Входная скрипит — не доходят руки смазать петли — и в квартиру с тихим «я дома» вваливается измятый спутанный Арлерт. Не проходит и тридцати секунд — падает сверху, просачиваясь между парнями. Одеяло утекает вниз, диван надсадно кряхтит, пружины впиваются в бока, Эрен охает из-за боли в руке, Жан — посмеивается, чуть откатываясь в сторону. Ещё пара таких крушений, и спать им придётся на полу.
— Принял душ на работе? — Армин угукает, уткнувшись носом в плечо Йегера, вдыхая знакомый каждой нотой запах. — Когда в последний раз ел?
— В обед, — часы на стене вытикивают первый час ночи. Словно в подтверждение громко урчит живот, и Жан ласково гладит светлые пряди.
— Остались позавчерашние макароны и сосиски, будешь?
«Буду» тонет в широком зевке.
— Присмотри, чтобы не уснул, — Эрен кивает и целует уставшего парня в лоб. Армин даже не открывает глаз, только котёночно морщит нос.
Кирштайн поднимается на ноги и идёт на кухню — вставать через пять часов, но он не проводил в больнице двое суток. Макароны слиплись и осталось их не так много — спасибо возвращению Йегера, — поэтому парень вбивает последние два яйца. Воду в чайник приходится доливать. Лежащая у протекающего бока тряпка намокает сильнее обычного, и на Новый год у Деда Мороза все они будут просить бытовую технику — опыта жизни с кипятильником им хватило. Из рассохшихся деревянных рам тянет холодом, но Жан лишь поджимает пальцы, дожидаясь готовности пищи.
— Армин, не спи, — Эрен ласково касается мягкой щеки, чувствуя чужое вздрагивание. — Поешь и ляжем.
— Я соскучился, — падает неожиданно и неуместно, оголённо честно, наощупь и с закрытыми глазами. — Научись уже писать, что тебе есть, где ночевать.
Для валящегося с ног от усталости человека голос звучит достаточно громко, строго и — безнадёжно. Эрен никогда не предупреждает — давно пора смириться, но. Однажды Жан психанёт и оставит на ехидном лице ссадины, получив такие же в ответ, но пока они справляются.
— И я по тебе скучал.
Жан, замерший в дверном проёме, вздыхает, потому что зря стоял у плиты — Армин, завернувшийся в руки Йегера, уже спит. Эрен приглашающе приподнимает край одеяла и, выключив на кухне свет, Кирштайн ложится с краю. Пружина впивается в бедро, а любое неловкое движение может обернуться падением на пол; Эрен едва слышно желает доброй ночи под сопение Армина — всё выносимо.