Деревня, скрытая в листве, уже неделю как скрыта под снегом. Всю неделю снег валил, не переставая, крупными хлопьями, раскрашивая окрестные пейзажи в искристо-белый цвет, моментально засыпая только что протоптанные дорожки.
Вот и на тропинке, по которой Тобирама поднялся на скалу, возвышающуюся над Конохой, уже исчезли его следы, как будто он стоял с начала времён на этом самом месте неподвижным изваянием, запрокинув голову назад, периодически выдыхая в небо табачный дым. Он и правда выглядит слишком бледным, словно вылепленным из снега, только красные полоски шрамов яркими пятнами выделяются на лице. Кажется, даже в огоньке, изредка вспыхивающем на конце тлеющей сигареты, больше жизни, чем в господине Втором Хокаге.
Первый снегопад, когда никто не пытается залепить ему затрещину за то, что он вышел покурить без накидки. Первая зима, когда никто не заваливается к нему домой слегка поддатым посреди ночи, чтобы проверить, укрылся ли он дополнительным пледом. Первый день рождения, в который он не получит в подарок абсолютно бесполезную безделушку только потому, что она кому-то показалась забавной. Всё в первый раз, только он — Второй. После Хаширамы. Хотя казалось, что после него жизнь невозможна.
Позади под чьим-то весом хрустит снег.
— Где ты был? — прикрывая глаза, хрипло спрашивает Тобирама.
Он ничуть не удивлён. Не рассчитывал же Учиха в самом деле, что он не узнает свою собственную технику?
— Тебе правда интересно? — голос у Мадары всё такой же бархатный, тягучий, с неизменными снисходительно-насмешливыми нотками.
— Почему ты не пришёл? Он и правда перестал для тебя что-либо значить?
В ответ тишину нарушает только скрип снега, а через пару мгновений Мадара прижимается к Тобираме со спины и обжигает прикосновением горячих губ чувствительную кожу шеи.
— А почему ты не сказал ему, что я жив? — Тобирама вздрагивает, то ли от вопроса, который звучит, как пощечина, то ли от резко контрастирующего с ним влажного поцелуя прямо в том месте, где под кожей бешено стучит пульс, и зябко передёргивает плечами, чтобы почувствовать, как Мадара опускает на них широкие тёплые ладони. Тобирама всегда боялся этого тепла и способности понимать даже то, о чём он молчит.
Почему он не сказал, пока не стало поздно, что друг, из-за убийства которого Хаширама довёл себя до смерти от нервного истощения, на самом деле выжил? Над этим ключевым вопросом Тобирама всё это время старался не задумываться. Боялся задумываться. Боялся признаваться самому себе, что его брат сейчас мёртв только потому, что он не выдержал бы, если после всех его тщетных попыток помочь Хаширама восстановился бы именно после этой новости…
Тобирама убил своего брата. И Мадара, под языком которого сейчас тают снежинки у него на затылке, это знает. Читает, как открытую книгу, все самые мрачные помыслы его жалкой души. Поэтому нет надобности озвучивать, но Тобирама всё равно круто поворачивается, встречаясь прямым взглядом с проницательными чёрными глазами, открывает было рот, чтобы произнести:
— Я… — но договорить Мадара ему не позволяет.
Он втягивает его в долгий, глубокий поцелуй, который продолжается до тех пор, пока в голове Тобирамы не остаётся всего одна мысль: нужно сделать вдох. Только после этого Учиха отстраняется, по-прежнему придерживая судорожно глотающего ртом воздух Тобираму за плечи, и вкрадчиво шепчет:
— Ты всё сделал правильно. Я поступил бы точно так же.
Из Тобирамы против его воли вырывается короткий смешок.
— За это я тебя и ненавижу.
Знать, что по одной с тобой земле ходит человек, с которым ты мыслишь одинаково, — одновременно высшее благо и страшное наказание. Наказание потому, что от него ничего не скрыть, как если бы на окружающем их снегу разлили дёготь. Но в таком случае, по крайней мере, Мадара должен знать и то, чего Тобирама жаждет больше всего.
Их взгляды снова пересекаются. Хватает всего секунды.
— Спасибо, что пришёл, Мадара.
— Спасибо, что был в моей жизни, Тобирама.
Тобирама закрывает глаза. Он ненавидит холод и одиночество, но теперь ему больше не придётся справляться в одиночку, и от осознания этого на сердце становится очень тепло. От сердца тепло разливается по всему телу. Они с Мадарой поняли друг друга.
А снег, совсем не обращая внимания на человеческую драму, всё продолжал идти, усыпая всё вокруг холодным и безжизненным белым. И только на вершине скалы, возвышающейся над Конохой, ярким пятном алела свежая кровь.