Rex (lover)'s Incarnation

Моракс — воинственный бог, рождённый из рудных жил, и вскормленный магмой. Он один из первых, ходящих на этой земле, его воля нерушима, как гранит; он один из первых загоняет великих четвероногих, насаживая на каменное копьё глубоко алые ещё бьющиеся сердца — его лицо и руки покрывают кровавые брызги, он чувствует, как в нём течёт неудержимая сила сырой земли.

Он — оползень, ломающий шеи неразумным зверям — сам ещё глупое животное, по пятам следующее за своей добычей. Тёмные кривые линии крови стекают по подбородку и шее, скользят по пальцам, падая с локтей его, мясо застревает меж зубов, а под ногтями запекается бурая корочка, он не замечает, что колени его тоже в чужой крови.

Он дик и бродит по горам, укрываясь в расщелинах меж скал — он жил так всю свою жизнь, бездомный орёл. Вокруг никого нет, и он ловит испуганных аистов голыми руками, ломает их трепыхающиеся крылья, сворачивает шеи и выдёргивает перья — без них сырая плоть вкуснее; вокруг никого нет, и он падает в озеро, камнем идя на дно, вода обволакивает его грязное голое тело, выточенное из нерушимого базальта.

Моракс выныривает, словно выброшенный гейзером, лишённый особой грации крепкий валун. Это приятно, когда его отросшие волосы липнут к шее не из-за пота, а потому, что он свеж — золотые прожилки под его кожей пульсируют, мягко светясь. Он смотрит на него — высокого, темноволосого и мускулистого человека, рябью мерцающего в воде — бьёт лапами, радуясь, когда злобный оскал расплывается от его удара, и негодуя, когда чужак смотрит на него насмешливо вновь. Он прыгает на него опять, но в прозрачной массе воды никого нет. Моракс недовольно фыркает, вода заливает его лёгкие, и он спешит вынырнуть в очередной раз.

Он — дикий господь, засыпающий в сени деревьев, беззащитный, как беспечный младенец, коим он и является: чужак не подходит, только смотрит на него из водных глубин. Моракс засыпает с мыслью о том, что ему не нравится этот дерзкий чужой.

Моракс не знает о том, что существуют ещё двуногие, по крайней мере ещё тысячелетия. За это время он успевает побороть других детей, высеченных из камня — капли энергии нефрита, покрытые коркой земли, как и он сам, он сжимает их в своих руках, и они плющатся, слизью капая меж его ладоней; воинственных черепах, завёрнутых в камень — он борет их голыми руками, опрокидывая на землю, они яростно пытаются прокусить его горло, но он сильнее, он дробит их гранитные рёбра ударами, заставляет их крепкие кости трещать от напряжения.

Множественные битвы оставляют на его теле шрамы, которые затягиваются железом — его плотью. Красные жилы на его теле — синоним опыта, тождество нерушимости и охотничьего совершенства. Моракс чувствует, как становится умнее — от скуки он выдалбливает на стенах скал куском острого камня черепах — они получаются угловатыми, кривыми, не такими, какими он их запомнил. Это заставляет его ударять камень о камень точнее, яростнее, с большим запалом.

И, словно затаившийся охотник, он проводит в своей пещере у болота Дихуа безумное количество солнец, стараясь высечь черепаху такой, какой её запомнил: ему не нравится, но он упёртый и на удивление усердный для ребёнка, который умеет только ломать кости и протыкать сердца.

Возможно, стук его камня привлекает её — Моракс понимает, что его тревожат, когда полуденный свет становится неприятно тусклым, и он не может различить борозды, которые оставляет. Она — прекрасна, как бегущая река, и, в отличие от него, носит шкурки на своих хрупких плечах. Он млеет, застигнутый врасплох, и думает, что хотел бы высечь в камне её черты, а не проклятую черепаху — и рычит, понимая, что она чужая. У него нет своих.

Она смеётся — он невольно пятится назад, не понимая её — и подходит ближе, к его несчастной, истерзанной стене. Она произносит звуки, которых Моракс не понимает, и протягивает ему хрупкий камень, который крошится от того, как сильно он за него хватается и того, с какой силой он пытается ударить им о стену. Он чувствует себя глупо и зло, когда камень хрустит, падая на пол — он давно нашёл камень крепче этого.

Она смеётся — и показывает ему, что камень вкусный. Он не понимает почему. Он, кажется, ей нравится, несмотря на его непосредственность и дикость, — она остаётся с ним, чтобы научить его воровать огонь у небес и превращать мокрое мясо в сухое. Он привязывается к ней, подобно маленьким черепахам, привязывающимся к большим.

Он быстро учится, но он её первый ученик, поэтому им не с кем сравнивать. Он быстро понимает, как она выжила, несмотря на худое тело — тростинку по сравнению с его широкими плечами — она опасно умна и проворна, она тоже охотница, пусть и не всегда, пусть и невольно: загоняет свою добычу в ловушку, поджидает её часами, пряча боль за безобидными вещами. Это приводит его почти в животный ужас — он никогда не научится так охотится.

Но она, кажется, довольна и тем, что он хвастается перед ней своей силой, опрокидывая черепах на спины и обламывая их красивые рога. Она гладит его по жёстким волосам и чешуйчатым щекам, он ластится к ней, как щенок, впервые познавая ласку; она целует его в обветренный нос, в лоб, смахивая грязную чёлку, и он чувствует себя счастливым, как малое дитя, пусть и больше её, как скала больше гальки.

Она одевает его в шкуры кабанов и перья аистов, подрезает его отросшие волосы, когда он становится слишком похож на большое обсидиановое древо, и пряди крошатся каменным углем в её руках. Она не лишает его свободы, но ему нравится возвращаться в пещеру больше, чем раньше. Он не чувствует себя одним во всём мире теперь.

Время, проведённое с ней, затягивается на столетия, она учит его таинствам языка — общению языком — и открывает своё имя. Он смакует его на своём языке, как каменную соль… Гуйчжун. Прокатывая её имя у себя на языке, он чувствует то, что она назвала трепетом.

— Гуйчжун. Гуйчжун. Гуйчжун, — повторяет он снова и снова.

Она над ним смеётся, глазурные лилии цветут на её ключицах, ползут по позвоночнику, их стеклянные бутоны издают чистый кристальный перезвон в такт тому, как трясутся её острые плечи. Он не может ей налюбоваться, он её любит также ясно и чисто, как ветра любят звуки.

*******

С годами его любовь — бурная и игривая, как ветра — становится взрослее и, словно огромное древо, врастает своими корнями в каменистую почву его сердца. Детское желание получать похвалы Гуйчжун сменяется тихим уважительным трепетом струн его души, когда она идёт с ним под руку.

Они сидят рядом за каменным столиком — он научился вытачивать их из гранитных массивов сотни лет назад — душа Моракса спокойна, пока адепты и Гуйчжун наслаждаются разговором: он лениво вслушивается в их беседу, слишком зависимый от своего детского желания впитывать знания, подобно тому, как земля впитывает воду.

Любовь Моракса к вдохновлённым зверям никогда не бывает такой сильной, как его любовь к Гуйчжун, но он чувствует, как её семена прорастают в его каменном сердце, и он с готовностью принимает их всех: Хранителя Гор, Хранителя Облаков, великого Цилиня и других божеств — у каждого из них есть маленький клочок его сердца.

Его человеческий народ — хрупких, но не лишённых воли и желаний — он любит, как отец любит детей, ведь и вправду они, собранные из каменной крошки и выточенные песками из скал, есть наследие его и Гуйчжун.

В лицах людей он видит прошлого себя — неразумного, живущего, чтобы жить и побеждать, ещё ребёнка неотёсанного и грубого, но стремящегося к знанию. С ними он учится сочувствию и пониманию — более глубокому и приземлённому, чем то, чему он учится у Гуйчжун.

Он благословляет ростки их знаний, взошедшие из семян их мудрости, словно маленьких детей, он учит их созиданию даже в те моменты, когда им хочется всё разрушить: они — злые звери порою, но достаточно разумны, чтобы оставлять глубокие трещины в сердцах своих братьев и сестёр. Он сам никогда таким не был — у него не было братьев и сестёр — и надеется, что никогда не будет, у них же, своих маленьких дышащих камней, он учится никогда таким не быть.

Он скрывается среди них, сменив расшитые золотыми нитями убранства божества на простые одежды, лицо своё Моракс лепит, как глину, заново и становится совсем другим — Гуйчжун над ним, конечно, по-дружески глумится, но не останавливает. На берегах равнины Гуйли рыбаки находят ему занятие — он впервые учится ловить рыбу по-человечески: забрасывая сети в глубины вод и вытаскивая массу трепыхающихся рыбьих тел весом с малую черепаху. Мускулы крупного человеческого тела перекатываются под лёгкими одеждами, когда он затаскивает невод на берег вновь.

Это трудно — совсем по-другому трудно, рутинно в отличие от тех моментов, когда он заходил в великие воды с каменным копьём и насаживал несколько рыбин разом. Он считает, что в людях не так уж и много охотничьего запала, поэтому, наверное, они всё же больше дети Гуйчжун.

Чуть за полдень, когда солнце заставляет камни трещать от жара, старик решает, что ему можно сделать перерыв, Моракс стирает влагу со своего лба, поднимая лицо к небу — свет бьёт по глазам, пахнет солью и день удивительно хорош. Он наслаждается прохладой воды, облизывающей его ступни, когда его окрикивают — но это даже не назвать криком — голос едва громче среднего разговора, и уж точно не похож на громогласный рёв самого Моракса.

Тогда он встречает сына рыбака — худощавого, смотрящего на него с каким-то недовольным прищуром. Моракс думает, что, верно, не все люди улыбаются незнакомцам, но всё равно улыбается в ответ. Сидя за деревянным столом, он узнаёт его имя — слоги застревает в его горле, словно уткнувшись в каменное яблоко — они хмурятся друг другу. Обед в доме рыбака на трапезы с адептами совсем не похож.

Дни тянутся за днями, он узнаёт, что сын рыбака — травник и болен чем-то серьёзным и неизлечимым. Моракс думает, что при большом желании, адепты могли бы попытаться спасти мальчонку, но всё должно идти своим чередом. Боги не должны благоволить одному человеку, иначе всё станет некрасивым, как говорит Гуйчжун — сначала он не понимал её слов, но сейчас не может не осознавать её правоты.

Пока Моракс закидывает сети в воду, подозрительный травник смеряет его прищуренным взглядом из-под соломенной шляпы — Моракс физически ощущает, как холка на его темени встаёт дыбом от давления: это не страх, но что-то очень неприятное, он вращает плечами, словно пытаясь стряхнуть с себя настойчивое внимание.

Жизнь идёт своим чередом.

*******

Божественная война иссушает плодородные почвы его сердца и, словно Ассамблея Гуйли, оно становится бесплодной пустыней, покрытой руинами. Вспышками света воспоминания недавних лет мелькают в его голове: вот он в дикую бурю бросается за Осиалом в море — бури умирают под водой, камни тонут, но Моракс уже давно не камень; вот валуны обрушиваются на дома людей, горит солома, людские крики резонируют в его ушах; пути адептов мерцают в воздухе, Моракс путается среди людей, сердце его суматошно, руки и ноги снова покрыты кровью, в руках каменные копья сменяют друг друга.

Когда пыль ещё витает в воздухе, он находит Гуйчжун: её стеклянное тело покрылось тёмной паутиной, глазурные лилии растущие из лопаток плетутся по рукам, закрывая трещины, по их лепесткам стекают красные капли. Он молчит — пыль заполняет собой его рот и лёгкие, и даже когда он облизывает губы, на языке появляется ощущение, словно он пытается собрать стеклянную крошку. Она целует его в лоб на прощание — грязь остаётся меж его бровей — и просит забыть о загадке. Он сжимает её руку в последний раз — стекло потрескивает даже под самыми нежными прикосновениями — и, наконец, пыль оседает. Пейзаж сгоревшего поля лилий и разрушенной ассамблеи остаётся в его памяти замыленным разводом воды.

Также как и прищуренные карие глаза сына рыбака (это не он, напоминает себе Моракс, — это лишь его инкарнация) — хотя это не последнее воспоминание о нём. Но Моракс не может вспомнить, как выглядело лицо Бай Чжу, когда он испустил последний свой вздох, придавленный каменными глыбами.

Моракс запахивает свои пыльные развевающиеся одежды и ведёт свой народ дальше. Он должен.

*******

Новую столицу, Ли Юэ, Моракс возводит у моря и первым делом ставит пристань — по воде идёт рябь, лица умерших в ней размываются. Ему кажется, что всё, наконец, забыто — всё прощено.

Жизнь идёт своим чередом.

Море на вкус — соль. И ветер разносит по Ли Юэ белый град. Когда умирает Хеврия сердце Моракса, земли его души, заметает солью: он устал терять. Яксы, адепты, божества, Гуйчжун, Хеврия, люди, сын рыбака, Аждаха — Моракс клянётся, что запечатал свою горечь вместе с Соляными землями.

На мгновение, когда люди, с чьих плащей сыплется соль, поворачиваются к нему спиной, ему чудится, как земляные шипы пробиваются сквозь их тела, окроплённые кровью. Он закрывает глаза, утыкаясь носом в свой воротник — его сердце отравлено солью, размыто водами, изрезано ветрами, словно почва, терпящая эрозию. Сияющие глаза умерших якс преследуют его из теней.

Со временем он забудет, как забыл первые дни своего существования.

*******

Магма кипит в жилах Моракса. Ветер уносит семена обещаний, из памяти людей вымываются годы божественной войны, а вместе с кровью уходят и божественные учения. Мораксу кажется, что его народу и ему самому лучше вновь стать едиными с землёй — всё кажется потерянным, и он не узнаёт себя в водном отражении.

Недалеко шуршат камни — юноша склоняется над водой, Моракс поднимает свой взгляд. Красный. Красный бросается в глаза, и Мораксу не оторвать взгляда — красная вода стекает с рубашки и рук человека.

— Ты убивал? — металл струится по рукам Моракса.

Его глаза сужаются: знакомое лицо — снова травник, сын рыбака. Искривлённое болью выражение мелькает перед его глазами снова. Юноша хмурится в ответ. Моракс устал от этого лица.

— Ты убивал? — тело архонта камня — огромный валун, затмевающий солнце по сравнению с худощавым телом травника. Ему хочется снова ломать шеи живых существ.

— Я врач, — голос скрипучий, слова вытекают сквозь зубы с силой, и красные руки травника трясутся от злобы, — я не убиваю людей. Я их спасаю.

Низкий циничный смешок слетает с губ Моракса — людей нельзя спасти, иначе зачем он думает, что пора их хоронить, предав земле? Моракс давно перестал стесняться говорить — последнее божество, перед которым он боялся показаться глупым умерло на его руках. Он ждёт банальных ответов, привязанных к божествам: «Бог камня завещал нам жить; люди — частичка его, которую он лелеет; Властелин спасёт нас».

— Кто Вы такой, чтобы судить, можно людей спасти или нет? — травник сухо смеётся в ответ, Моракс впервые замечает тёмные круги под его глазами. — Божество? Что ж, божества крайне циничны, не правда ли? Живут столетиями на своих небесах, а что до нас? У нас нет веков, высеченных в камне, чтобы исправлять ошибки, но мы стараемся.

Моракс смеётся заливисто и громко, тем самым смехом, от которого раньше содрогались горы.

— Правда на твоей стороне, маленький человек.

Возможно, человечество найдёт свой путь само, и ему ещё рано возвращаться в землю, от которой они все рождены. Возможно, сам Моракс уже слишком стар, что не понимает таких очевидных вещей.

*******

Чжун Ли — забытый всеми скиталец бренной земли, рождённый из самых её недр. За плечами пылится тысячелетний опыт, и как ручей, он находит свои пути — пусть даже это и похоронное бюро под руководством молодой девушки.

Моракс давно перестал любить людей, но Чжун Ли не может перестать восхищаться их путями: одиннадцатилетняя Ху Тао — странная история человеческой жизни, переплетённой со смертью. Чжун Ли думает, что неплохо работать на неё, а Моракс никому не подчинялся.

Ху Тао называет его странным: «дядь, ты из какой библиотеки такой вылез?», и смеётся, хлопая его по плечу, пока они сидят в пустой столовой Ваньшэн — холод одиночества написан красными ликорисами на стенах вокруг. Маленькая хозяйка напоминает старому Чжун Ли Сяо, последнего из Якс, — они странные истории человеческих жизней.

Чжун Ли тратит свою человеческую жизнь на то, что Мораксу показалось бы глупостью — ест еду, приготовленную на улицах, разговаривает с маленькими человеческими существами, бродит по улицам часами, ходит на концерты, голосует на выборах Цисин. Жизнь идёт своим чередом. У него никогда нет моры и силы гео забыты, но почему-то он ощущает себя очень близким к людям — ближе, чем за всю бессмертную жизнь, как ему кажется.

Ху Тао одиннадцать, и у неё есть тысяча вещей, которым она может обучить гибкого Чжун Ли: как сплести венок из стеблей сахарных цветков («Облизни пальцы! Чувствуешь — какие сладкие?»), как растереть хороший кусок кор ляписа в краску (Ху Тао всегда выбирает лучший кор ляпис для своих проказ), как шутить с людьми («ты шутишь, как дед, Чжун Ли!») — Моракс для всех этих вещей слишком неповоротлив.

Как хоронить близких людей с каменной маской вместо лица Чжун Ли знает и сам. Ху Тао справляется отлично, Чжун Ли делает вид, что не видит, как она вытирает щёки глубокой ночью. Чжун Ли больше ничего не может сделать.

*******

В аптеку Бубу Чжун Ли направляется не за лекарствами — для бога порядка Моракса это было бы дикостью: всё равно, что идти к рыбакам и пытаться найти у них кор ляпис, но для простого смертного Чжун Ли это уже кажется делом в порядке вещей, Ху Тао в любом случае сказала, что у них хорошие благовония.

Обоняние человеческого тела слабо, но даже его достаточно, чтобы уловить букет ароматов засушенных трав — до него доносится знакомый горький оттенок цисинь и неповторимое ощущение глазурных лилий на языке. Чжун Ли вдыхает глубоко, полной грудью.

И почти давится, замечая за прилавком его. За тысячелетия жизни Чжун Ли вполне примиряется и с тем, что молния выпадает в одну точку десятки раз подряд — Баал может обрушить тысячи молний на одно поле, — и с тем, что ветры меняют своё направление в ходе войны — Барбатос из заснеженных пустынь делает зелёные равнины, — и с любыми другими странностями мира Чжун Ли мирится и учится сосуществовать — и всё же Чжун Ли помнит, что совпадений не бывает. Но вот он — травник, сын рыбака, преследующий его словно по пятам.

— Доброго дня, — Чжун Ли поправляет галстук.

— День добрый, — за голосом юноши слышится змеиное шипение. Чжун Ли смотрит глаза в глаза.

И вновь он убеждается, что реинкарнации — всё же другие люди, мир меняется, что бы там не думала Вельзевул. Уж если травник становится врачом, а после — змеиным сыном, то что-то явно происходит в мире.

Моракс наступал змеям на головы, кроша их черепа в белую крошку, Чжун Ли пожимает змеиному сыну руку, даже если они оба знают, что это жест чистого символизма, на самом деле они друг другу не верят.

Чжун Ли почему-то надеется, что Бай Чжу — травник, сын рыбака, врач и змеиный сын — не держит зла на собственную смерть в руинах Ассамблеи Гуйли. Тонкая сентиментальность некоторых вещей заботит Чжун Ли больше, чем раньше — Мораксу было дело только до чистых неогранённых эмоций, сырых, как сама земля.

*******

Чжун Ли видит, что не особо нравится Бай Чжу: его смех сухой, прилипающий к дёснам и лишённый тепла, заготовлен только для Чжун Ли и надоедливых посетителей (Чжун Ли в том же числе, но для него выделено отдельное место в списке Бай Чжу).

Проблема в том, что они оба интересуются друг другом: обычный горожанин Чжун Ли безумно увлечён другими обычными горожанами и сегодняшним днём, а у Бай Чжу есть, что спросить о стародавних временах, адептах и их чудесной медицине.

Лекарь из Чжун Ли такой себе, впрочем как и из Моракса.

Иногда он находит на месте Бай Чжу Ци Ци — адептово чудо, вложенное в маленькое детское тело, воистину очередная странная история человеческой жизни, которую старый архонт может изучить ближе. Чжун Ли гладит её по мягким седым волосам, чувствуя мертвенный холод под кожей, странно думать, что Бай Чжу делает то же самое почти каждый день. Она поднимает на него бессмысленный взгляд, её лицо не меняется. Губы Чжун Ли формируют сдержанную улыбку.

Её голос — жидкий янтарь, текущий к его израненному десятилетиями коррозии сердцу, и чувство спокойствия формируется в его душе. Он пьёт вино — оно всё то же на вкус — и угощает её османтусовым желе, это первый раз, когда он делится чем-то с кем-то совершенно безвозмездно, и, кажется, впервые не понимает, почему Гуйчжун не очень нравились дети. Он делает ещё один глоток и вспоминает, что Хеврия их обожала.

В новое время всё так спокойно.

*******

Бай Чжу не то чтобы не в праве запретить Чжун Ли видеться с Ци Ци, он же всё-таки её опекун, Цисин просто не понимают, зачем ему это: у Чжун Ли прекрасная гражданская история, нулевое количество штрафных бумаг, только мелкие промашки, связанные с отсутствием моры иной раз.

Они, Чжун Ли, Бай Чжу и Ци Ци, сидят в офисе новой сотрудницы — крайне эффективной и объективной, судя по слухам. Бай Чжу закидывает одну ногу на другую, Чжун Ли рассеяно отмечает тень ухмылки на губах своего не-товарища и исключительную отчерченность линий его человеческого тела, достойную композицию его скульптурной позы. Воистину человеческие тела — величайшее творение, выточенное из камней.

Чжун Ли мимолётно гладит Ци Ци по плечу, чувствуя лёгкий оттенок её напряжения, даже зная, что это не понравится Бай Чжу. И действительно — худые пальцы скидывают его руку с детского плеча, Бай Чжу придвигает свою величайшую находку ближе к себе. Зрение Ци Ци почти сразу же размывается, и она льнёт ближе к змеиному теплу, впадая в полудрёму. На лицо Чжун Ли ложится умиротворённое выражение, когда он в очередной раз поправляет рукав своей рубашки.

Хорошо, что Кэ Цин не видит их маленького спектакля.

Она разбирается с ними десять минут, полчаса, час. Каменная уравновешенность Чжун Ли почти ничего не значит на фоне Бай Чжу, нервно покачивающего ногой, и Кэ Цин, глубоко вдыхающей уже в девятый раз за встречу. Она перетасовывает записи в последний раз.

— Господин Бай Чжу, мы не можем запретить мистеру Чжун Ли посещать единственную крупную аптеку Ли Юэ по описанным вами причинам, боюсь, что это может сделать только Властелин камня, — лицо Чжун Ли трогает секундная неловкая улыбка, когда Кэ Цин стреляет глазами вправо-вверх, явно сдерживаясь от того, чтобы не закатить их. — Прошу впредь не обращаться в Цисин для решения проблем с вашим… — Кэ Цин окидывает их взглядом, не зная, как точно охарактеризовать их отношения, — клиентом. Всего доброго.

Кэ Цин выпроваживает их из кабинета, запирая дверь, Чжун Ли не знает, что Бай Чжу ворчит себе под нос, но всё равно предлагает пройтись по городу, пойти в Ванминь, предлог — сущий пустяк — накормить Ци Ци. Они оба знают, что Ци Ци не нужна пища, и тем не менее, Бай Чжу соглашается — побеждённый, разбитый каменной уверенностью Чжун Ли. Чжун Ли же кажется, что складок на его манжетах сформировалось слишком много, и это неплохо, терпимо. Иногда для старых костей полезно испытывать лёгкую нервозность.

Если прислушаться к голосу города, окажется, что только Кэ Цин затрудняется назвать их отношения: урывками до Чжун Ли доносятся забавные вещи. Были ли он семьей с Бай Чжу и Ци Ци? Однако, он уже был почти братом Ху Тао, добавить пару людей в его маленький семейный реестр не было бы большой проблемой — на груди теплеет.

*******

— Я не враг Вам, доктор, — Чжун Ли придвигает тарелку мидий ближе к Ци Ци, подальше от себя, — в самом деле.

Взгляд Бай Чжу — туманный, несколько рассеянный и нетвёрдый от выпитого рисового вина — скользит по лицу Чжун Ли — воистину линии, выточенные Рексом Ляписом! Бай Чжу моргает: красота черт Чжун Ли — всего лишь мимолётный морок, насланный винными парами на его размягчённый разум. Властитель Гео наливает ещё вина, Бай Чжу не отказывается.

— В самом деле, — потуплено повторяет Бай Чжу, — вы странная личность, Чжун Ли из ритуального дома Ваньшэн, — его голос, полный алкогольного томления — опьяняет Моракса с лёгкостью, присущей полёту бабочки.

Всё странное либо досадно отталкивающе, либо очаровательнейшим образом притягательно, и Бай Чжу уверен, что Чжун Ли, взявшийся в Ли Юэ из ниоткуда, именно второй тип странностей: лёгкая хрипотца его размеренного голоса втекает в уши опьянённого Бай Чжу, подобно реке, впадающей в море. Бай Чжу чувствует себя… заворожённым, от монотонности клонит в сон.

Когда он открывает глаза, приглушённый свет льётся откуда-то с периферии его зрения, тело объято жаром, и пахнет шелковичным маслом. Даже в темноте и с размытым зрением — он не уверен от того ли это, что он задремал или от того, что на нём нет очков — сложно не угадать резкие, точные линии острого подбородка Чжун Ли.

— Проснулись, доктор? — но улыбка его напротив — едва различима, и больше угадывается в тембре голоса.

Золотые глаза искрятся, преломляя свет далёких фонарей, и будто бы сияют щенячьей любовью. Чжун Ли мягко усмехается: румянец растекается по ушам Бай Чжу, ползёт по шее и уходит куда-то под ворот. Мимолётное желание Чжун Ли расстегнуть воротник Бай Чжу почти по-детски невинное сразу же сменяется глубоким желанием оцарапать эту шею своими клыками. Глаза Чжун Ли горят, когда он теряется где-то в своих мыслях.

Длинные костлявые пальцы Бай Чжу впиваются ему в плечи сквозь ткань рубашки — это просто ощущение, даже не болезненное, в конце концов камень не раскрошить слабыми человеческими руками, но марево покидает глаза Чжун Ли также быстро, как и пришло. Лицо Бай Чжу всё ещё красное, но его выражение — Властелин Гео улыбается — выглядит обиженным, как у беспомощного дитя.

— Отпустите меня немедленно! — его шёпот сиплый, а язык прилипает к нёбу, что заставляет Бай Чжу злиться лишь сильнее. Ладонями он упирается в плечи Чжун Ли.

— Но, доктор, Ваш язык заплетается и Вы едва можете стоять, а я иду самыми дальними улочками Ли Юэ, — Моракс смеётся, худое тело Бай Чжу словно сжимается сильнее, когда тёплые пальцы Чжун Ли сжимают плечо и бедро, — до вашего дома всего ничего пути.

Бай Чжу икает, и это словно отбивает у него желание спорить и препираться — во всяком случае, Рекс Ляпис ощущает, как смертное тело снова погружается в сон.

Когда Бай Чжу просыпается снова, его охватывает ощущение несколько отличное от былого комфорта — стены его комнаты в темноте кажутся чужими, только Чан Шэн, ползущая вверх, обвивая лодыжку, напоминает о том, что он в собственном доме.

Воспоминание о золотых глазах размывается в памяти, Бай Чжу проводит рукой по лбу — фантомное ощущение тепла на нём, вроде, улетучивается. Чан Шэн шипит, усмехаясь.

— В следующий раз, я так и быть, уползу, чтобы у вас было время вдвоём.

Бай Чжу не понимает. Маленькая фигурка, в которой он узнаёт Ци Ци, спит, сидя в уголке. Усталость накатывает мягкими волнами, Бай Чжу закрывает глаза, вздыхая. Где-то на подкорке сознания вновь вспыхивают золотые глаза и чудятся змеиные зрачки. Он засыпает с нелёгким выражением лица.

*******

Бай Чжу начинает замечать, что присутствие Чжун Ли, возможно, не такое уж и надоедающее — на самом деле, оно притягательно, Бай Чжу знает, что признал это уже давно, ещё той ночью, когда алкоголь развязал поток его мыслей.

Замечать высокую фигуру Чжун Ли среди толпы становится слишком просто — его неприлизанный «петушок» торчит среди чужих голов, словно единственное, за что способен уцепиться взгляд Бай Чжу.

Консультант Ваншэн предпочитает вечерние прогулки полуденным, наслаждается закатом у пристани, заходит в Ванминь каждые два дня, заказывает османтусовое вино и жареную свинину, разговаривает со всеми, кого встретит, и слушает истории про Властелина Камня у бродячих артистов. И да хранит Моракс этого забывчивого мужчину, но у него никогда нет моры, но к этому, кажется, привыкли все, даже Бай Чжу: за покупки Чжун Ли в аптеке чаще всего расплачивается Ху Тао.

Это даже страшно, сколько Бай Чжу знает и помнит о Чжун Ли — консультант Ваншен делает свой собственный парфюм из масла шелковицы, и Бай Чжу может поспорить, что он единственный мужчина, которому идёт этот запах — но Бай Чжу себе клянётся, что любой, у кого есть глаза, знает про Чжун Ли столько же.

К примеру бойкий парень из Фатуи, который трётся рядом с ним уже какое-то время, что начинает касаться души Бай Чжу неправильным образом: вид макушки Чжун Ли среди толпы заставляет Бай Чжу чувствовать себя легче, рыжая лохматая голова рядом приводит его в немую глупую ярость. Возможно, ему стоит вернуться к себе в лабораторию и, может, потрогать траву — Гань Юй из цисин говорит, что это очень успокаивает.

*******

Когда они пьют вместе во второй раз, это, возможно, чистая случайность: Бай Чжу выпивает в Ванмине, Чжун Ли подсаживается к нему много позже, поправляя рукава своей выглаженной рубашки, в уличном свете блестят золотом запонки.

— Прошу прощения, доктор, не думал, что Ванминь будет так занят в такое время, — лицо Рекса Ляписа на мгновение приобретает очаровательное, почти детское, выражение сожаления и вины.

Они оба знают, что это, возможно, неправда, наглая ложь: когда зажигались вечерние огни улицы Ли Юэ открывали в себе второе дыхание, а дворик Ванминь был самым загруженным людьми пространством площадью в один зал — особенно, если в гавань вставали корабли, особенно, если это был Южный Крест.

Заливистый смех Бэй Доу раскатами грома стелился за спиной Бай Чжу, но он достаточно приловчился, чтобы это его не тревожило, быть может, алкоголь помутнил его слух на этот вечер.

Это, конечно, всего лишь иллюзия: когда Чжун Ли получает свой заказ — бутылку вина из османтуса и жареную свинину с ростками бамбука — его словесный поток уже не остановить. Громкий голос Бэй Доу позади становится похож на жужжание, и Бай Чжу придвигается ближе к плечу Чжун Ли, вслушиваясь в рассказ — если вино и еда на ночь делают доктора покладистым и сонным, то консультанту Ваншэн они развязывают язык.

— У вас новые запонки? — Бай Чжу рассеянно оглядывает руки Чжун Ли. Спутанное желание провести по ним пальцами несоизмеримо.

— Тарталья подарил, — кивает Чжун Ли, Бай Чжу чувствует, как грудь его собеседника раздувается от удовлетворения.

Грудную клетку Бай Чжу же сдавливает чувство недовольства: где-то в подсознании мелькают размытые вспышки бронзового рыжего и красной стали, молодой-молодой залихватский голос сопровождает металлический блеск на солнце. Бай Чжу молод, но чувствует себя неимоверно старым в один миг: серое пятно в его воспоминаниях ловко бежит по бордовой черепице, словно большая бродячая кошка. Нравятся ли Чжун Ли кошки? Бай Чжу вздыхает — персиковый сидр играет с его сознанием и желаниями злые шутки.

Не для того он терпел пустое лицо Чжун Ли и глубины его голоса, так идеально резонирующие со слухом, чтобы потом этот голос вливал в его размякший мозг тысячи слов о нахальном снежнянине и его ржавых волосах. Бесконечный словесный поток прерывается запинкой — о, Бай Чжу находит быстрое движение бугорка в горле Чжун Ли невероятно притягательным, он создан для поцелуев — когда Бай Чжу накрывает ладонь в тёмной перчатке своей собственной, пальцами скользя дальше — под манжеты, оглаживая запястья лёгким движением.

— Не хотите ли поговорить о чём-нибудь, — «о моих волосах, например — я бы позволил тебе коснуться их», — где-нибудь ещё? В более приватной обстановке, — Бэй Доу в очередной раз заливается смехом за его спиной, стуча по столу.

Чжун Ли краснеет — и они оба знают, что это не алкогольная дымка от его любимого вина — и уверенно кивает, кор ляпис в его глазах загорается, когда он поднимается из-за столика, перехватывая ладонь Бай Чжу. По тому, как небрежно он бросает мешочек, полный моры на стол, уходя, Бай Чжу понимает, почему у Чжун Ли никогда нет денег — впрочем, он всегда это знал: образ высокого молодого человека, ожидающего, пока двенадцатилетняя девушка почти вдвое меньше его самого отсчитает за него деньги на благовония, никогда не покидал голову Бай Чжу.

*******

Они не доходят до комнаты Чжун Ли, кажется, совсем немного — останавливаются у входа в дом, когда Бай Чжу уже не может сдерживать чувство, оплетающее его тело, подобно дикому неостановимому вьюну, и его сердце не может винить никого, кроме Чжун Ли и его по-идиотски крепкой хватки на ладони Бай Чжу. Его сила очень… возбуждает воображение.

Тело Бай Чжу худое, более тощее, чем у Чжун Ли, но его пламенного порыва хватает, чтобы застать этого глупого консультанта врасплох — Бай Чжу прижимает Чжун Ли к деревянной двери, с упоением впиваясь в его губы, ещё хранящие влажность и вкус вина.

И этот момент подобен старту на спринте: Бай Чжу кажется, что он может сделать, что угодно, начиная с сейчас. Его пальцы скользят по затылку Чжун Ли, его растрепавшемуся хвосту, колонне шеи, формируя замок — Чжун Ли не уйти из змеиных объятий. Но Чжун Ли и не бежит. Бай Чжу целует его в уголок рта, оттягивает нижнюю губу, языком проникая внутрь — острота клыков Чжун Ли заставляет Бай Чжу чувствовать себя потрясающе, возможно, с желанием, чтобы этот мужчина оставил царапины на всём его хрупком теле.

Бай Чжу. С каждым вздохом, его имя срывается с дрожащих губ проклятого консультанта.

Бай Чжу. Чжун Ли задыхается, оглаживая большим пальцем подбородок Бай Чжу, и прикрывая глаза.

Бай Чжу и его умопомрачительные поцелуи заставляют Чжун Ли терять голову от желания.

Отрывать от своего тела тепло Бай Чжу кажется ужасной пыткой и преступлением против воли Властелина Камня, но Чжун Ли должен — ему нужна кровать. Бай Чжу против ровно до того момента, пока пальцы Чжун Ли не скользят в промежутки меж его собственными, формируя замок, и Чжун Ли не уводит их вглубь дома — в свете луны на стенах мелькают алые ликорисы, обвивающие ветви сливовых деревьев.

Первая вещь, которую Бай Чжу делает, оказавшись в одной постели с Чжун Ли — скользит под его манжеты пальцами, расстёгивая их, запонки со стуком падают на пол, Бай Чжу злорадствует, видя, что Чжун Ли совершенно на них плевать. Чжун Ли впивается поцелуями в шею, и Бай Чжу был совершенно прав — то, как его клыки скользят по коже, оставляя розовые борозды, воистину ощущение, близкое к эйфории.

Остаток ночи размывается на ощущения — жёсткий галстук Чжун Ли (он всё-таки оставляет несколько жадных поцелуев на его шее — ровно там, где ходит взад-вперёд кадык), его сильные руки, сжимающие бёдра, его лохматые волосы, чистая возбуждающая сила, горячие поцелуи, остающиеся следами на груди и руках; его широкая спина, мышцы перекатывающиеся под пальцами, костяшки пальцев, которыми он раздвигает худые ноги, мощь, которую хрупкое тело Бай Чжу едва способно выдержать, желание, с которым его сердце не справляется, заходясь в бешенном темпе; его хриплый, низкий голос, шепчущий бессвязные комплименты, горло, изодранное стонами, и почти животный скулёж, когда его колени дрожат от удовольствия.

Сильнее всего в памяти отдаётся пламенный блеск его золотых змеиных глаз и фантомное свечение вен.

*******

— Большой брат Чжун Ли! — Ху Тао распахивает дверь, Чжун Ли видит, как она поправляет галстук, взятый из его шкафа. — Проснись и пой! Янь Фэй принесла нам завтрак! Господин Бай Чжу, конечно, тоже приглашён.

Чжун Ли смотрит вниз, рядом с собой — Бай Чжу зевает, просыпаясь, на его ключицах горят несколько ярких красных пятен, оставшихся с прошлой ночи — гордое чувство любви накрывает его с головой, и он оставляет несколько поцелуев на макушке Бай Чжу и его лице, заправляя длинные волосы за острые уши.

Бай Чжу закрывает глаза, греясь в сиянии утреннего солнца и тепла тела Чжун Ли, когда он свешивает ноги с кровати, выскальзывая из-под одеяла, в сердце Бай Чжу расцветают соцветия — спина Чжун Ли покрыта розовыми следами, оставленными им прошлой ночью. Бай Чжу оставляет несколько поцелуев на его покатом плече и розовых щеках, Чжун Ли удовлетворённо хмыкает, отвечая поцелуем в лоб.

Тело Чжун Ли, освещённое солнцем, невероятно красиво, покрытое следами ночи, проведённой вместе, и по тому, как болят все его мышцы, Бай Чжу может сказать, что его собственная кожа даже более изранена страстью, чем кожа Чжун Ли.

Чего Бай Чжу не ожидает, так этого того, что Чжун Ли с лёгкой руки заносит его в члены семьи.

— Итак, — голос Ху Тао полнится торжественности, — как там Ци Ци? Если вдруг Вы захотите её похоронить, то я дам Вам скидку в тридцать процентов, что думаете? — Бай Чжу сдержанно улыбается, когда Янь Фэй тянет Ху Тао за рукав.

— Ты не можешь делать такие предложения своей семье, — качает головой Чжун Ли. Даже Ху Тао видимо удивляется его словам.

Бай Чжу завидует той лёгкости, с которой Чжун Ли продолжает свой завтрак после этих слов.

— Ну да, ты прав, ради семьи можно и раскошелится, — кивает Ху Тао, — может тогда шестьдесят процентов? — Янь Фэй наступает ей на ногу под столом.

*******

Целоваться при встрече кажется Чжун Ли самой естественной вещью в мире: он останавливается в аптеке Бубу каждый день, чтобы поцеловать Ци Ци, или Бай Чжу, или обоих. Он начинает понимать, почему Хеврия и Гуйчжун так любили целовать его в лоб на прощание — каждый раз он чувствует, что его каменное сердце становится лёгким, как пух.

Моракс сам никого и никогда не целовал, Чжун Ли думает, что тогда был слишком незрелым, чтобы понимать всю прелесть этого жеста. Как и Ху Тао, возможно — она только смеялась, обнимая его в ответ (объятия тоже хороши, поэтому он не против), даже Ци Ци касалась его щеки своими холодными губами, когда он опускался на колено, чтобы поцеловать её в нос.

*******

Бай Чжу впитывает знания, как земля — воду, Чжун Ли знает, что когда-нибудь это его сломает, как чуть не сломало Моракса. Поэтому Чжун Ли делает то, что в такие моменты делала Гуйчжун — рассказывает истории.

— Недавно я увидел, как Ху Тао целовала Янь Фэй, — начал он, задумчиво, Бай Чжу кивнул, потираясь о его плечо своим виском, — и спросил у неё, почему она не целует меня, когда я её целую, в таком случае. Она рассмеялась и поцеловала меня в первый раз, — он выдохнул, согретый этим воспоминанием.

Бай Чжу поднял глаза от своей книги — что-то про травничество и медицину, что Чжун Ли никогда не было интересно.

— Поцеловала тебя также, как Янь Фэй?

— Нет, просто подпрыгнула и клюнула в лоб, — он моргнул, вспоминая небольшое болезненное ощущение, преследовавшее его после. — Я не уверен, что буду просить её поцеловать меня снова.

Бай Чжу усмехнулся и тоже поцеловал его в лоб, возвращаясь к своему тексту.

— Мне можно целовать Янь Фэй теперь? — спросил Чжун Ли после некоторого молчания. Бай Чжу рассмеялся.

— Не думаю, что она это оценит, — он закатил глаза, перелистывая страницу.

— Как Чан Шэн, — кивнул Чжун Ли, наученный опытом: белая змея чуть не удушила его, когда он попытался, и он не был уверен, что сделает юридический консультант в таком случае.

Он задержался взглядом на засохшем цветочном венке, выделяющемся на полке стеллажа Бай Чжу, заставленного книгами и приборами из Фонтейна — воспоминания о тёплом дне в каменном лесу маленьким костром вспыхнули в его сердце: он вряд ли забудет, как красив его возлюбленный с цветами, вплетёнными в его длинные волосы и цветочной короной на голове.

Чжун Ли ещё никогда не жалел, что учился у Ху Тао плести их. Хотя он жалел, что у него не было способности к рисункам: было бы весьма удручающе, если это воспоминание растворится в его памяти, как многие другие, что были у Моракса.

— Тогда хорошо, что я могу целовать тебя, когда захочу, — он оставил несколько поцелуев на лице Бай Чжу, отодвигая книгу.

Бай Чжу оставил книгу на прикроватной тумбочке — прямо сейчас были дела поважнее.