Я бездумно царапал ногтями кожу, смотря в потолок. В голове воцарилась долгожданная пустота, которую так сложно поймать. Ни мыслей, ни чувств. Всё в отключке. Сломанный. Давно сломанный.

— Ты что делаешь?!

Чьи-то сильные руки схватили меня за запястья, заставив прекратить дело, которым я, судя по всему, занимался достаточно долго. Только тогда я заметил красные капли на ногтях.

— Увлёкся, — рассеянно ответил я. — Бывает.

— Это где ж бывает, твою-то мать, — Рюгуджи выглядел действительно рассерженным. Но больше... взволнованным, что ли. Привычная вина затопила грудную клетку.

Его нельзя осуждать. Всё-таки не каждый день (потому что я хорошо скрываюсь) видишь, как близкий человек калечит себя.

Сразу скажу, что такой хернёй я никогда не занимался: знал, что бесполезно. Да и слишком самовлюблённый, чтобы намеренно причинять себе боль путём порезов. Вот голодать или лишать сна...

Доракен бесился больше оттого, что ничего не мог сделать. Как-то помочь. Отвадить. Уговорить меня пожалеть если не себя, то его. Это настолько въелось в подкорку, что уже просто не выводилось. Это часть меня. Селфхарм — часть меня, потому что большую часть жизни я себя ненавидел.

Я не болен, нет. У меня нет депрессии или типа того. Просто иногда накрывают неконтролируемые приступы. Думаю, не я один такой, так что не вижу причины обращаться к врачу. А вот Рюгуджи видит.

Самое поганое во всём этом — наблюдать его страдания. Он тут совершенно ни при чём, и он явно не рассчитывал получить в партнёры бесполезный сгусток бессильной злобы на самого себя. И я пытался оградить его от своего мерзкого влияния, как в какой-нибудь мелодраме. Зачем человеку лишний груз, если забот и без меня хватает всегда? Но Доракен почему-то наотрез отказывался от такого поворота событий, раз за разом упорно оставаясь рядом. Эгоистично, но раз за разом я позволяю ему это делать. Просто потому что не вывезу без него.

Я не плачусь в плечо, нет, просто так или иначе парень сталкивается с этим моим богомерзким состоянием, которое накрывает в самые неожиданные моменты и в последнее время держится ну до неприличия долго.

— Пиздец, — констатировал Кен, глядя на мои руки. — Просто пиздец.

Я лишь пожал плечами.

— Поговори со мной, — взмолился молодой человек, ложась рядом.

— Да мне нечего сказать. Стало плохо, ну я и попытался это как-то выплеснуть, чтоб кукухой не двинуться окончательно, — я снова вперил взгляд в потолок, чтобы не видеть этих потемневших от бессилия глаз.

— Почему мне не позвонил? — тихо спросил Кен, поглаживая в хлам разодранное предплечье тёплыми пальцами.

— Да как-то не до этого было, — истеричная ухмылка изломала покусанные губы. — Оно меня не предупреждает, знаешь ли. А дальше я уже плохо соображаю. Не вини себя, — я предупредительно вскинул руку, боковым зрением замечая, как Рюгуджи уже открыл было рот. — Ты не можешь круглосуточно дежурить подле. Успокойся, это сугубо мои проблемы.

— Ты ведь в курсе, что не обязан тащить всё на себе?

— Разумеется. Но это мой выбор. Слишком уж близко к сердцу ты всё воспринимаешь.

— А как не воспринимать? — Кен удивлённо выгнул брови. — Я захожу и вижу, как любовь всей моей жизни уничтожает себя собственными руками. Буквально. Что мне делать?

— Дать самоустраниться. Тебе же меньше хлопот, — сердце сделало невольный кульбит, услышав это доракенское «любовь всей моей жизни».

— Я тебе сейчас язык вырву.

Я действительно перегнул. Нельзя говорить такое, особенно зная, насколько сильные чувства может испытывать Кен Рюгуджи.

— Прости меня, — переворачиваюсь набок и льну к нему, тыкаясь носом в чужую шею, как слепой котёнок. — Пожалуйста, прости. Ты достоин лучшего, Кен. Не меня. Я знаю, это трудно, но было бы лучше, если бы ты развернулся и ушёл.

— За пивом, — Доракен прижал меня к крепкой широкой груди. — И чипсами. Сырными. Ты их так любишь. А потом я сразу же вернусь и зацелую тебя.

По щекам непроизвольно потекли слёзы.

— «Если кто-нибудь сделает тебе больно, я буду драться», — сказал я себе однажды и теперь ежедневно истязаю себя, — я попытался улыбнуться, но вышло довольно жалко. — Мои руки так долго были сломаны. Они и сейчас... Прости меня.

Кен судорожно вздохнул и крепче прижал меня к себе, зарываясь носом в светлые волосы.

— Прошу тебя, не извиняйся.

— Тогда я хотел использовать голос, быть блядски грубым, — бредни непрерывным потоком лились из поганого рта, пока я старался не обращать внимания на Кена. — Потому что слова обычно побеждают, но я знал: я проиграю. Я так слаб. Но я люблю тебя.

Пальцы провели по мокрой щеке.

— Надо же, я думал, все слёзы уже истрачены, — горькая усмешка изуродовала вновь кровоточащие губы, потому что я не могу избавиться от этой привычки.

— Заткнись, заткнись, — шептал Кен, покрывая поцелуями безобразное лицо. — Я тебя ненавижу.

— Вполне заслуженно.

— Я не могу без тебя.

Увидев скепсис в мокрых глазах, Рюгуджи поспешил исправиться:

— Я не хочу без тебя. Мне это не нужно. Я вижу в тебе желание жить, и я готов грудью на арматуру броситься, лишь бы тебе лучше стало. Это моё желание, понятно? Меня никто не заставляет.

Он вздохнул.

— Ты ведь и сам знаешь, что я не делаю ничего, только потому что должен. У меня нет убеждений, есть желания. Я никуда не уйду, пока сам не прогонишь. А ты слишком уютно устроился в моих руках.

Я действительно к тому моменту уже свернулся клубочком и с замиранием сердца слушал речи возлюбленного. Улыбка — настоящая, не вымученная — расцветала по мере того, как голос Кена набирал силу.

Доракен аккуратно коснулся моих губ своими, слизывая солёные капли, которые я не потрудился стереть самостоятельно. Я зажмурился, обхватывая его шею руками.

— Я так люблю тебя, — шепнул он и поцеловал изуродованную руку. — Всё в тебе. Ты просто не способен сделать мне больно. Я нашёл тебя таким и не имею права менять, если ты сам этого не захочешь.

— Небеса потеряли ангела, — восторженно фыркнул я.

Доракен усмехнулся и снова поцеловал меня.