за спиной нормана будто рассеиваются солнечные лучи, подобно настоящим крыльям — белым, наверняка невероятно мягким и приятным на ощупь. ему не хватает только нимба над головой да взгляда помягче — как тогда, в детстве. в беззаботные дни, когда они втроём сбегали из дома и гуляли до самого вечера; когда валялись в траве и звонко смеялись; когда солнце светило ярко, грея весеннюю землю и обжигая светлую кожу. нежную. которую хотелось касаться бесконечно долго и очень аккуратно, словно норман хрупкая фарфоровая кукла, что рэй с легкостью мог бы сломать.
но в итоге ломает его. и ломит всё тело, и маленькая комнатка нескончаемой многоэтажки плывёт в глазах, и скрипучие половицы под ногами будто испаряются. у рэя выбивает весь воздух из лёгких — там остаётся одна только пыль да дым сигаретный. ничего более.
он сжимает пальцами бортики раковины до побелевших костяшек, хотя в своей голове — безнадёжно цепляется за белую рубашку нормана. его любимую. останься. не уходи, не уходи, не уходи, не уходи. пожалуйста.
он тянет нормана с собой на дно с таким отчаянием и рвением, срывающимся голосом без конца повторяя чужое имя как какую-нибудь молитву, как дьявольское заклинание из тех глупых, ненастоящих будто книг.
рэй искусно, подобно настоящему профессионалу, лжёт всем вокруг. и даже норману лжёт. только вот он не верит.
никогда не верил.
рэй косится на нормана, оперевшись на перила, и пальцы колет холод металла, а снежинки нагло лезут меж прядей чёрных волос. лохматый — с утра на языке мешается вкус мерзкого кофе и никотина. тоже мерзкого. и сам он — мерзкий, прогнивший окончательно, запятнанный мыслями бестолковыми. ужасный.
таким, как норман, не подобает касаться таких, как рэй.
и норман непонятно зачем заходит утром, мол, времени сейчас свободного много; смеётся, как умеет только он один, приносит с собой каких-то сладостей из магазина напротив, нагло падает на свободный стул на кухне. а рэй сбегает на балкон, чтобы — не так больно резало, не раздирало, кажется, уже заживающие раны.
он трус. глупый. никак не отпустит оставленное позади детство. хотя ему и нормана бы — отпустить уже.
— эй, - норман улыбается, и глаза его недобро сверкают на солнце, — всё в порядке?
балконная дверь, до этого слегка прикрытая, жалобно скрипит. норман ступает по полу аккуратно, точно, словно ангел. падший только вот — оскверненный; и всё это, непременно, из-за рэя. и смотрит норман застывшему рэю в глаза долго-долго, вглядывая куда-то внутрь, вглубь, залезая в душу без явного приглашения, раздирая там всё важное, чтобы потом ловко выхватить сигарету из чужих замёрзших пальцев, кинуть вниз, подальше, и притянуть к себе — поближе.
у рэя трещит под рёбрами сердце, и он спешит спрятать в изгибе чужой шеи свои покрасневшие непременно из-за холода щеки. рэй зарывается пальцами в мягкие волосы, наверняка пачкая своими грязными руками. и это всё так нереально, словно один из этих лживых снов с сюжетами, которым не суждено стать явью. норман тихо смеётся ему на ухо, поглаживая одной рукой спину, а второй касается невесомо щеки, и потом — уже губами, ведёт куда-то выше, наугад и не глядя.
— пожалуйста.
рэй с опаской заглядывает в его бездонные глаза, как будто посмотри он в них — точно пропадёт. настоящий дьявол, и правда.
— норман, пожалуйста.
он тянет его на себя, ещё ближе, хотя ближе уже и некуда, и сам тычется своими губами в чужие. а норман не против, он улыбается нежно, целует сам — так трепетно, что это всё и правда походит на сон. и рэй надеется, что норман целует так только его одного.
в предсмертном танце снежинок тонут вздохи, и где-то там, на кухне, только что щёлкнул чайник. рэй сжимает ткань чужой рубашки — белой-белой, любимой, и не хочет больше отпускать. у него на губах вкус чего-то сладкого и под ногами уже совсем не ощущается холодный пол балкона.
а норману уже пора уходить — он что-то печатает шустро в телефоне, когда они возвращаются на кухню. у него улыбка сияющая растягивает губы, и рэй непроизвольно хмурится. не уходи, не уходи, не уходи. пожалуйста, норман. рэй готов кричать, чтобы норман остался, чтобы — не оставлял его, но в горле застревает хрип, и он только понуро разглядывает его спину и аккуратные плечи. рэй, подобно капризному ребёнку, хочет запереть дверь, не давая выйти наружу; уйти к эмме.
— ты придёшь ещё? - отчаянно шепчет рэй, когда норман уже стоит в коридоре.
а норман смеётся — так беззлобно, как когда-то в детстве, и улыбается. а потом целует куда-то невпопад, мажет губами по щеке, и шустро выскакивает из коридора.
— глупый. приду конечно.
и рэй верит. и действительно ждёт.