Ледники растают

У Саске сухие глазницы, но мокрый нос и, кажется, темнеющий синяк на левой скуле, но Наруто выдыхает и думает, что могло быть, в принципе, ещё хуже. Это успокаивает.

— У Сакуры-чан хороший удар.

Почти что без издевки. А потом:

— Подотри сопли, теме. Смотреть противно.

Не то чтобы Наруто хотел стать свидетелем чужой семейной драмы, но… От Саске за километр пахнет раздражением, головной болью и ночными кошмарами. А ещё – одиночеством. И этот запах сильнее любого из них.

— Ты снова сбегаешь, — вкрадчиво и спокойно. Так по-учиховски.

Это нормально – жаловаться на своего родителя. Наруто знает, Саске и сам может рассказать много разного дерьма о своём отце, начиная с его деспотичного характера, и заканчивая тем случаем, когда Фугаку на очередную, хоть и успешную, но всё же не первую попытку воссоздать этот треклятый огненный шар, удостоил сына лишь холодной, не терпящей пререканий, похвалой.

Тогда Саске был счастлив. Сейчас же его не столько мучает бессонница с той роковой ночи, сколько застывшая широкая отцовская спина, отпечатавшаяся на обратной стороне век

«…у неё есть Сакура, — думает Саске, к сожалению, без тени стыда, — я оставил их с Сарадой, чтобы защищать деревню. Чтобы защитить их. Чтобы защитить… тебя».

А произносит:

— В следующий раз, хорошо?

Наруто шумно выдыхает через нос и отворачивается: маленькая Учиха до безобразия наивна и очаровательна в этом своём незнании, и Узумаки чувствует, что злится на них обоих. Но Сарада, в общем-то, не дура. Сарада уже давно ничего не ждёт. И только мать раненой белугой ревет в соседней комнате.

Тычок в лоб обжигает кожу похлеще разряда чидори.

Тем же вечером, сидя в потрёпанном кресле из искусственной кожи в резиденции Хокаге, Наруто выписывает очередную бумажку, чтобы Саске мог сплавить куда подальше свой трусливый и никчёмный зад. От дыма чужих сигарет неприятно слезятся глаза и слипаются ресницы.

— Оральная фиксация, — кидает Саске через плечо, кажется, тем самым объясняя новую, внезапно появившуюся пагубную привычку.

Удивительное дело, сосать сигарету, воняющую дешёвым никотином, Саске обычно брезговал, а вот чей-то хер (его, Наруто, хер, между прочим) – нет. Трахаться всегда хотелось больше, чем курить.

— Эй, усуратонкачи, у тебя язык отсох? — это не усмешка, но около того. Единственная эмоция на его неподвижном лице, которая раздражает чуть больше, чем очень. — Ты громко молчишь, скажи хоть что-нибудь.

Наруто ставит жирную кляксу на листе и подвывает в собственный кулак. У него к Саске головная боль, непрекращающаяся жажда изо дня в день и сердце, постоянно сбивающееся со своего ритма. И это, блять, не вытравить из себя. Он, должно быть, родился с этими чувствами, ещё в утробе матери толкнувшись маленькой ручкой ей в живот, будто бы вслед уходящей Микото с шумным и крикливым Саске на руках.

Наруто говорит:

— Ты отвратительный отец.

«Я укладываю спать свою дочь, читаю ей сказки на ночь, обещаю себе уделить время для Боруто, а сам думаю только о том, как было бы здорово засесть с тобой в Ичираку хотя бы ещё один раз».

А потом:

— И ужасный муж.

«Я сплю с Хинатой, целую в губы, но даже не вижу перед собой её лица».

И уже тише, на грани слышимости:

— Сарада догадывается.

«Мой сын подозрительно смотрит на нас, Саске».

Учиха рядом хмыкает – не обиженно, но обречённо, и тушит окурок об стол. В его глазах так много ничего, что это даже не удивляет. Они уже привыкли чувствовать друг друга. Чужие мысли липнут к телу подобно второй коже, но отвечает Саске только на последнее и вслух:

— Сарада не догадывается.

И немедля ни секунды бьёт сильнее острия ножа:

— Она знает.

Наруто подрывается из кресла. Не сразу, конечно. Сначала он клянётся себе, что ему не придётся марать кулаки учиховской кровью, а потом целовать этот злой разбитый рот, который осмелился сказать такие жестокие вещи вслух. Наруто сметает одним махом важные документы, письменные принадлежности, недописанный лист с этим чёртовым заданием и трещащее по швам терпение, и опрокидывает Саске на стол. Злиться становится почти невыносимо.

— Ты и правда снова сбегаешь, — вспоминает слова маленькой Учихи Наруто, вжимаясь в чужое тело до неприятного скрипа половиц под их весом. — А задание как очередное жалкое оправдание. Они как-то узнали… о нас. Нет, ты сам рассказал. А теперь бежишь. От кого ты бежишь, Саске?

«Если бежишь от меня, то ты идиот. Самый настоящий идиот и трус».

— Я бы тебя поцеловал, — шепчет Учиха куда-то в изгиб липкой от пота шеи, чувствуя, как под губами вибрирует чужая кожа. Не в силах больше терпеть, Саске касается ее языком. — Но боюсь сделать ещё больнее.

Рокочущий смех исходит прямо изнутри. Чёртов Курама – совсем ведь не смешно. Наруто стонет без голоса и сам утыкается влажными губами в неожиданно болтливый – без крови – рот.

Куда больнее Саске делал во времена их бесшабашной молодости.

— Это не ответ, — отзывается Наруто, боясь ненароком сорваться и пройтись бессвязной цепочкой поцелуев из хочулюблюнеуходи.

И он, блять, делает это. Целует острую скулу и кадык, рвущий бледную кожу на шее, и, даже, кажется, седлает учиховские бедра.

У Саске колючий взгляд и не разглаживающаяся морщинка между тонких бровей. Он отплёвывается от беспорядочных поцелуев и выдыхает горячим прямо в губы:

— Бежишь здесь только ты, идиота кусок. От самого себя же. 

Саске чувствует, как слабеют чужие руки, сжимающие до того сильно и тесно, что собственный голос начинает походить на мышиный писк. 

— Ты дуреешь рядом со мной и не замечаешь, как делаешь больно другим. Как делаешь больно себе…

Наруто откатывается в сторону. Этот стол слишком мал для них обоих. Его немного знобит, перед глазами мелькает доброе и светлое лицо маленькой Сарады. Сакура-чан весело напевает песни, готовит ужин любимой дочери и мужу, приглашает их с женой в гости на семейные посиделки. А Саске снова смотрит на него… так. И это чувство, щекотливое, греющее душу, для него не в новинку. Так на него смотрели малышка-Химавари, Хината, иногда Боруто и Каваки.

Таким же взглядом смотрит и сам Наруто, но только на Саске. И ему почти за это не стыдно. 

— Я беру задание, чтобы дать тебе возможность всё обмозговать, — Учиха приподнимается на локте, и уголки его губ нервно подёргиваются. — Вроде взрослый мальчик, прими такое же взрослое и взвешенное решение.

Саске близко. Он целомудренно целует Узумаки в сухие корочки на губах – на прощание, – и шепчет в приоткрытый рот:

— Я-то давно уже всё для себя решил.

Наруто хочет сказать «я готов терпеть эту боль за нас обоих», а ещё «ты только что разрушил две семьи», и потом «я того не стою». Но он смотрит в чужие спокойные глаза и прерывается на полумысле.

Нет, стоит. Вся его жизнь длинною «вернуть Саске в Коноху» стоила этого взгляда.