— и как вы могли расстаться? просто в голове не укладывается.
Ночной Сеул неоновым светом пестрил где-то вдалеке, теряясь в легком тумане, что мягко стирал яркий город из виду, превращая в кричащие цвета в мутный эскиз города. В небольшой, но уютной студии, обустроенной в общежитии, уже давно стихла музыка, но двое парней упорно продолжали там сидеть, увязшие в разговоре, который успел отойти от нового трека в беспросветные дебри.
Когда-то их было трое. Может, десять минут назад, а может, час. Юнги покинул их маленькую обитель первым, громко ударив по клавиатуре и заявив, что сегодня допустимое для работы время было превышено в несколько раз. Громко зевнув и осушив свою жестяную банку одним большим глотком, парень кивнул друзьям на прощание и отправился в свою комнату. Намджун и Хосок были полностью согласны со своим продюсером. Проект, открытый на экране компьютера, был сохранен и отложен до лучших времен, когда они все смогут с чистой и трезвой головой посмотреть на свое творение и внести последние правки. Но расходиться они не спешили. Их банки были все ещё практически до верху полны. Во всяком случае те, что стояли на небольшом стеклянном столике. Те, что валялись пустыми на полу были не в счет.
— месяц уже прошел, хоби, а ты все не веришь? — глоток не от сильного желания, а просто как попытка спрятаться в глупой жестянке, взглядом утопиться в медной жидкости.
Хосок тяжело вздохнул и уложил свои ноги на стол аккурат возле невероятно дорогой аппаратуры, откидываться на спинку кресла.
— я узнал об этом, считай, совсем недавно! Дай время переварить, — парень издает очередной странный звук, полный удивления и разочарования, — это как говорить ребенку, который только что узнал, что его родители разводятся, просто взять и смириться.
— это не то же самое! — Намджун разводит руками, не понимая, с чему ему начать: с того, что они с Джином не были женаты, чтобы разводиться, или с того, что Чон не их ребенок.
Решает всё-таки сказать второе, добавляя, что Хосок ко всему прочему ещё и старше него, на что парень ошарашено вскрикивает, сообщая, что услышать такое от собственного отца он не ожидал. Намджун фыркает и качает головой, надеясь, что на этом малоприятный разговор будет исчерпан. Наивный.
— напомни, из-за чего вы расстались?
— работа, сольные проекты, грядущие перемены, да и просто мы уже не те люди, что 10 лет назад, — на выдохе перечисляет лидер, сжимая банку в руках слишком сильно, так что на ней остаются заметные вмятины.
— что за глупости! и как он мог подобное сморозить, — Хоуп с жаром ударяет банкой по столу, лишь чудом не выливая алкоголь на аппаратуру, — это всё не причина, чтобы бросать тебя.
— а кто сказал, что меня кто-то бросил? — Намджун хмурится, откидывая челку в сторону, и смотрит на друга, который, возможно, был слегка пьянее его.
— но ведь это и так очевидно. разве нет?
Хоуп легкомысленно пожимает плечами, а Джун снова не знает, как реагировать. Наверное, стоило бы обидеться на подобное, но парень понимает, что Хоби имел ввиду. А ещё понимает, что банку пива у друга следует отобрать.
— и тем не менее, я был инициатором расставания.
— что? — если бы парень сейчас стоял на ногах, то непременно свалился бы на пол. А так на пол свалилась только его нижняя челюсть. — поверить не могу.
— неужели ты считаешь меня настолько стремным, что я даже расстаться ни с кем не могу? — ладно, теперь это все же и правда звучит обидно, — я перед Джином до конца жизни на коленях должен ползать, благодаря за то, что полюбил кого-то вроде меня?
— да нет, нет, я вообще не об этом! — с грохотом, разлетающимся по студии Хосок сбрасывает ноги со стола и наклоняется вперёд ближе к другу, — джин же был твоей первой любовью, верно?
— ну да, и что с того? — парень сильнее вжимается в обивку дивана.
— и ты до сих пор его любишь?
— конечно, — ни секунды не думая, соглашается Намджун, словно это что-то очевидное, что-то неизменное, константа, на которой держится вся его жизнь, — я не могу его не любить.
— вот и я о том же, — активно кивает Чон с лицом эксперта, — никто не расстаётся со своей первой любовью, пока чувства не остыли.
— что за глупое правило? — Джун фыркает, но в то же время хмурится.
— может и глупое, но зато рабочее, — Намджун практически уверен, что это правило Хосок выдумал сам не без помощи бурлящего в крови алкоголя. И что это с ним сегодня? Обычно всегда такой стойкий. Наверняка сказалась сильная усталость, — ты ведь всегда смотрел на него с обожанием, с самого первого дня. думаешь вечно о нем, волнуешься, дня без него провести не можешь, до сих пор с открытым ртом на него смотришь. а тут вдруг расстаться? в голове не укладывается.
Намджун молчит. Осушает свою банку несколькими глотками и морщится. Вкус внезапно становится горьким и терпким.
— в этом и проблема. я хочу снова вспомнить, кто я в отрыве от джина, — Джун трет переносицу и вздыхает, — это как сеул, понимаешь? этот город дал мне всё, и я благодарен ему за это, но кто я без него? кто я без этой студии, дома, машины? я просто хочу снова это понять. а потом, кто знает, может, этот город снова приютит меня.
— ты бы хотел уехать отсюда?
— мечтаю, — кивает лидер, — но это так страшно.
— знаю, первая любовь всегда самая сильная, — многозначительно тянет парень, — но и она не длится вечно.
Намджун не видит в этих словах никакого смысла. В своих, в общем-то, тоже. Так что он справедливо решает, что им пора расходиться. Хоби недолго сопротивлялся, всё-таки и он чувствовал безумную усталость, так что несколько раз заверив друга, что всё обязательно образуется, парень отправился к себе в спальню.
Совсем недавно началась новая волна съемок, так что парни практически не бывали у себя дома, короткие часы между разъездами проводя в отрубленном состоянии на широком диване общежития. Спать друг на друге они уже давно отвыкли, но изматывающий график не оставлял выбора, доползти до собственной спальни очень часто возможности не представлялось. Буквально два дня назад Чонгук вырубился прямо за кухонным столом, а Чимин определенно умудрился задремать в ванной, пока в нее не начал ломиться Тэхен.
Джун благодарит всех богов за то, что абсолютно случайно им удалось выбить целых два дня выходных из-за болезни фотографа и следственно переноса фотосессии. Практически все участники разъехались по собственным или родительским домам, для того чтобы максимально абстрагироваться от работы в этот незапланированный уикенд. В общежитие вернулись только трое: Намджун, Хосок и Шуга, — чтобы ещё немного поработать над треками. И выпить. И, конечно же, обсудить личную жизнь лидера группы.
Просторная спальня встречает неожиданным дуновением холода. Сразу же подходя к окну, Джун пытается вспомнить, не забыл ли он закрыть его перед уходом. Нет. Не забыл определенно. Но тем не менее сейчас оно было открыто нараспашку. А ещё открытую бутылку вина на полу он тоже не оставлял. И сигаретный едкий запах от его вещей исходить не мог, беря в учет то, что он никогда не курил. И какого-то парня на кровати перед уходом он тоже точно не забывал.
Намджун взглядом внимательно проскальзывает по комнате, пытаясь определить не ошибся ли он дверью. Но все остальные вещи были на месте: кроссовки у входа, домашние штаны на стуле — правда почему-то свою футболку для сна он там не обнаружил — солнцезащитные очки на тумбочке и цветастый плед. Это точно его спальня. А вот парень на кровати нет. У него вообще теперь нет парня, а потому видеть свою постель не пустой — странно. Навевает определенные воспоминания, которые в памяти ещё так же свежи, как роса на траве у стен общежития.
Пальцы, сжимающиеся на подоконнике, пробирает мелкой дрожью. Из головы не вылезают навязчивые мысли. Никто не говорил, что расставание — это просто, но никто и не говорил, что будет настолько сложно. Это может быть кто угодно. Не Хосок, но любой другой участник группы — запросто. Выпил или просто очень устал вот и перепутал комнаты. Мало ли такого было? Один раз Намджун проснулся с Тэхеном и Чонгуком на одной кровати ещё в старом общежитии, где они жили по двое. Вторая кровать по неопределенным причинам оказалась абсолютно пустой. Так что ничего странного в происходящем нет, нужно просто взять себя в руки и разбудить парня, или просто взять и уйти — бóльшая часть комнат всё равно сейчас пуста, выбирай любую.
Сеул никогда не спит. Намджун по собственным ощущениям тоже. Так, дремлет изредка, то во время бесконечных переездов на такси, то в самолетах и поездах, то на разных студиях, вокзалах, в гримерках и офисах. Город сигаретного дыма, безликих небоскребов, вечной духоты, шума и ярких мерцающих огней. Этот город просто не дает ему ни минуты покоя. Этот город не отпускает его. Затянул в свою паутину мостов и перекрестков, и найти выход уже нельзя. Парню кажется, что он провёл в этом городе всю свою жизнь, хотя на самом деле лишь ее меньшую часть. Но за пределами этого города у него будто и нет ничего. Ему нужно бежать. Бежать как можно скорее. Но бежать некуда. Ему нужно двигаться дальше, но двигаться не хочется. Лечь бы на холодную траву, втянуть носом запах мокрой земли и слиться с ней окончательно. Сеул уже давно стал частью Намджуна. Или наоборот, Намджун стал частью этого города. И непонятно, что из этого страшнее. Лучше об этом не думать. Легче никогда не узнать. Просто забыться и позволить поглотить себя окончательно.
Никуда уходить не хочется. Лечь бы рядом, забраться под одеяло и прижаться всем телом к кому-то — не столь важно к кому. Просто чувствовать чужое тепло, чувствовать чужое сердцебиение. Намджун слишком привык быть рядом с кем-то. Голова теперь болит не от постоянного шума, а от его отсутствия. Одиночество давит на ребра, пережимает горло. Он раньше и не думал, что раз за разом просыпаться в одиночестве в собственном пустынном доме может быть так тяжело. Когда-то он мечтал об этом, теперь же ненавидит. Ещё раз, ещё хотя бы раз вжаться бы в кого-то и расплакаться в плечо, ещё хотя бы раз почувствовать чужое дыхание на собственной шее и крепкую руку поперек живота, ещё хотя бы раз провалиться в сон, зная, что на утро чей-то ласковый голос обязательно вытащит тебя из него.
Темные волосы неровными пучками торчат из-под одеяла. Это может быть кто угодно, у них сейчас у всех похожие причёски. И всё равно у Намджуна нет никаких сомнений насчет того, кто сейчас лежит в его постели. Это не интуиция или точный анализ — парень просто слепо доверяется своему желанию. Он хочет, чтобы это был Джин. Значит, это он. Никаких других доказательств ему не нужно.
Холод стекла, остужает голову, пальцы все ещё дрожат, лоб упирается в окно, и Джун пытается понять, что чувствует. Что он чувствует к этому городу за тонким стеклом. Сейчас он кажется ближе, чем есть на самом деле, протянуть бы руку, прикоснуться к нему, убедиться, что эти фальшивые огни не иллюзия, и выдохнуть спокойно, сделав вид, что вот оно — что-то любимое, родное, что всегда было, есть и будет.
Намджун садится на колени у изголовья кровати, слегка отодвигает одеяло и с громким выдохом подтверждает свою теорию. Пухлые губы тесно стиснуты, густые брови слегка опущены, а каштановые волосы беспорядочной укладкой разбросаны по лбу и подушке. Парень, не задумываясь тянет руку к чужой макушке, запутывает пальцы в непослушные пряди, как делал сотни раз до этого, как не делал ещё никогда.
— ты не спишь, — не спрашивает, а утверждает мягким, слегка журящим голосом, как делает любящая мать, замечая обман своего ребенка.
Парень в кровати слегка морщится, словно только что разбуженный тихим голосом, и, не открывая глаза, приподнимает брови.
— джун-а, это ты?
— можешь не притворяться, я знаю тебя наизусть, — рука застывает в волосах, а большой палец едва весомо гладит лоб парня.
Джин распахивает глаза — в лунном свете они блестят самыми яркими огнями, перекрывая все лучи ночного города.
— прости, что так без спроса, — парень смотрит, практически не моргая, и Намджун не знает, почему теперь не может выдерживать чужой взгляд родных глаз. — я выпил немного и мне стало очень тоскливо, вот я и решил зайти. но тебя не было в комнате, и… на самом деле у меня нет никаких оправданий.
— я думал, ты поехал домой, — Джун смотрит на залаченные волосы, которые отражают серебристое свечение, такое нереальное, такое искусственное.
— я собирался, но потом на полпути понял, что сегодня не смогу там уснуть. дом он ведь такой…
— пустой, — кивает парень, разделяя эмоции старшего, — а где взял вино?
— в нашей родительской заначке на кухне.
В старых общежитиях всегда были очень сильные проблемы с личным пространством. Еда в холодильнике — общая, бутылки алкоголя, найденные в комнате, уже в очень скором времени — пустые. Предметы одежды никогда не имели какого-то определенного владельца: на кого налезет, тот и носит. Тэхен в старые добрые времена очень любил бродить по общежитию в не по размеру больших кофтах своих хёнов. Поэтому если уж хотелось по-настоящему владеть чем-то, нужно было это хорошенько прятать. Намджуну в те времена хотелось владеть успехом, славой, признанием и Джином. Это всё спрятать не получалось. Джин со своим золотым сечением на лице всегда был безоговорочной общественной собственностью, а всего остального у Джуна тогда ещё просто не было. Сокджин всегда мечтал о чём-то более приземленном. Ему бы вина и чтобы Джун просто был где-то рядом в поле зрения. Он эту идею с заначкой и придумал. Позвал как-то поздно вечером лидера за собой, хитро посмеиваясь, и отвёл на кухню.
— загляни в тот шкафчик, — парень ткнул в дальний угол помещения.
— зачем?
— у меня для тебя сюрприз, — сново проронил смешок Джин.
— тут просто какое-то ненормальное количество кастрюль и сковородок, — непонимающе и немного разочаровано протянул рэпер.
— а ты протяни руку вглубь.
— сокджин! — Джун удивлённо вскрикнул, когда нащупал за горой посуды бутылки, — это то, о чем я думаю?
— бери одну и пошли, — парень, как довольный кот, расплылся в широкой улыбке.
— ты не можешь хранить их здесь, а если макнэ найдут? — заговорил обеспокоенный родитель внутри младшего.
— когда ты в последний раз видел, чтобы чонгук что-то готовил? — Джин вскинул одну бровь, — я единоличный хозяин этой кухни.
— а как же юнги?
— шуга, если найдёт, все поймёт и простит, да и тем более сюда он, когда готовит, обычно тоже не заглядывает. посуда, которой мы пользуемся часто, хранится в другом шкафчике.
— и нахрена нам столько посуды?
— если бы я знал, — пожал плечами старший, — зато какое прекрасное место для родительской заначки.
— родительской заначки? ты это так решил назвать?
— меньше вопросов, больше дела! хватай бутылку и идём, сегодня особенно звездная ночь, такое нельзя упустить.
Они уже несколько раз успели переехать, и эта глупая традиция переезжала вместе с ними из общежития в общежитие, даже когда необходимость в ней исчезла. кажется, они вообще много лет подряд таскали за собой много всего уже давно ненужного, боясь отпустить или просто ещё не понимая, что пришло время навсегда с этим проститься.
— сколько сейчас времени?
— почти четыре, — не смотря на часы, отвечает Намджун.
— какой кошмар, предрелизные будни и мой лунный ребенок снова не спит, — говорит так нежно, насколько это вообще возможно, и у Джуна внутри от этого голоса что-то переворачивается. — тебе нужно больше отдыхать.
Они расстались не по какой-то определенной причине — просто так сложилось. Сумма многих факторов дала отрицательное число и их отношения просто перестали работать. Намджун мог привести кучу причин, почему им стоило расстаться. Работа, загруженный график, разъезды, внимание камер. Все эти причины были глупыми, как минимум потому, что со всеми этими проблемами парни жили последние десять лет и ничего, вроде справлялись. А тут вдруг перестали. Да, наверное, просто накопилось, устали от всего этого стресса окончательно, но ведь с первой любовью так просто не расстаются, пока есть чувства, да? И они были. Били ключом, мерцали, искрились, как кричащие огни Сеула. А потом вдруг скрылись в тумане. Замутнились, потускнели.
Джин больше его не любит. Во всяком случае, не любит так, как раньше. Вот главная причина. Вот почему им пришлось расстаться. Джин вырос, изменился и юношеская влюблённость, неподъемным багажом таскающаяся из общежития в общежитие просто стала ему ненужна. Из чего-то ценного и сокровенного она превратилась в обузу. Джун не говорил об этом вслух, не рассказывал об этом Хоби и остальным, потому что это уже слишком личное, это касается только его и Джина, но на протяжении последних месяцев это гнетущее чувство не покидало его. Во взглядах, касаниях, смехе и сообщениях вечно чего-то не хватало, чего-то очень важного, едва уловимого. Намджун больше не чувствовал того же, что и раньше, той нежности, того трепета. Он не винил Джина, но и жить так дальше не мог.
В голове всё звучало так логично и понятно. Так почему же сейчас сам парень во всё это не верил?
— холодно, — Джин съеживается и часть его лица пропадает под одеялом.
Холодно. В этом душном городе вечно безумно холодно. Особенно по ночам в леденящей свежести двуспальной кровати с пустотой на соседней подушке.
— ты открыл окно?
— да, прости, мне очень хотелось курить, но я ведь знаю, что тебя воротит от сигаретного дыма, вот я и старался проветрить комнату до твоего прихода, — тараторит себе под нос.
— всё в порядке, я сейчас закрою.
Клубника и сигаретный дым. Этот запах въелся Джину под кожу, хотя он уже давно бросил курить, прикасаясь к сигаретам только по «праздникам» тогда, когда без них было совсем не обойтись. Бросил он в том числе и из-за Намджуна, который вечно морщил нос, ещё издалека чувствуя, что Джин успел раскурить сигарету где-то у него за спиной. Только это не помогло. Этот аромат будто был его неотъемлемой частью, избавиться от которого Джин никак не мог, как бы сильно ему этого не хотелось.
Клубника и сигаретный дым. Этот запах въелся Джуну на подкорку, едкой отравой засев где-то глубоко внутри. Он впервые почувствовал этот запах ещё до того, как познакомился со своим будущим напарником, партнером и другом. Почувствовал и сразу же возненавидел. И пускай, спустя время, у него и получилось
свыкнуться, но полюбить его он так никогда и не смог.
Клубника и сигаретный дым.
Так пах Сеул.
— выкинь эти штаны христа ради, — тихо стонет Сокджин в край одеяла, когда бедра младшего темным силуэтом на фоне окна вырисовываются.
— они тебе не нравятся?
— я с ума схожу, — практически хнычет, — твои бедра в этих штанах — оружие массового поражения.
— эти штаны меня полнят? — непонимающе уточняет Намджун.
— да какое там, — Джин тяжело вздыхает, — ты выглядишь просто идеально. а прикоснуться нельзя.
Брюки клеш идеально подобранные обтягивали всё, что нужно, так, как нужно. Намджун чувствовал себя неуверенно в подобных вещах. Ему бы спортивки на размер больше, и от чужих глаз спрятаться. Тяжело быть айдолом, постоянно мечтающим скрыться от чужих глаз, устающим от слишком пристального внимания. Он просто хотел, чтобы его работу ценили, а его музыку любили. Хотел найти единомышленников. Хотел разделить свою страсть с другими людьми. Хотел добиться признания. Личного охранника не хотел. Не хотел быть вечно под прицелом камер. Не хотел отбиваться от журналистов и глохнуть от безудержных вскриков фанатов на улице. Не хотел улыбаться через силу, когда от него этого ждали. Не хотел казаться идеальным, понимая, что от идеала он далек так же сильно, как сейчас далек от Джина, лежащего в его кровати.
— не играл бы на пианино, уже давно к чертовой матери отрубил бы себе пальцы.
— почему?
— а зачем они мне теперь?
Джин переходит с корейского языка на пьяный. Намджуну переводчик не нужен. Он настоящий полиглот, поэтому понимает, что хотел сказать парень без лишних уточнений. Помогает ещё и то, что Сокджина он знает далеко не первый год, да и сам сейчас далеко не трезв. Так что подыгрывая другу, он цепляется за одеяло и молча тянет вниз. Чужие руки прижаты к груди, ладони сжаты в кулаки. На парне знакомая футболка, та самая, что пропала со стула. Это не кажется странным, это кажется привычным, но Джун всё равно непроизвольно хмурится.
— я разлил вино на свою рубашку, — тут же объясняет Джин. — прости, мне не стоило надевать без спроса.
— все в порядке, — младший мотает головой устало, но совершенно беззлобно. В голове отмечает: футболка наверняка успела пропахнуть дымом.
Намджун аккуратно разжимает чужую ладонь. Мертвенный холод пальцев пронизывает насквозь, и Джун от неожиданности вздрагивает, но не отпускает, тянет ладонь к своему телу, заставляя парня двинуться к краю кровати, и кладет ее на бедра, обтянутые тканью. Джин с шумом выдыхает: хочется сжать пальцы, прикоснуться второй ладонью, но он не двигается. Не двигается, пока младший не тянет руку на себя, заставляя хёна спуститься на ворсистый ковер лилового цвета.
Они сидят на коленях друг напротив друга и молчат. Глаза Сокджина чёрной воронкой затягивают, Намджун думает, что уже давно в них пропал и теперь не знает как найти выход в этой кромешной темноте.
Сеул — город паутиной переплетающихся дорог, город лабиринтов магистралей и линий метро, связывающих по рукам и ногам. В Сеуле легко потеряться и навсегда стать пленником городской суеты. Намджун боится этого. Боится оказаться навсегда привязанным к этому месту, боится, что кольцевая линия метро уже успела обручальным кольцом опутать его горло.
Джун ведет рукой старшего дальше, ладонь скользит по животу, ребрам, леденящей нежностью обжигает шею и щеку. И если Джин его больше не любит, то зачем тогда смотрит так завороженно?
— это просто невыносимо, — Сокджин внезапно одергивает свою руку.
Кожа Намджуна отливает серебром из-за лунного света, падающего с окон, искрясь каким-то неземным свечением. И это правда просто невыносимо.
— о чем ты?
— мы ведь расстались. я не должен быть здесь. не должен думать о тебе каждую секунду. столько лет прошло, а ты всё из головы не вылезаешь, — Джин лицом в свои руки утыкается, — это невыносимо.
Намджун губы поджимает, не понимая, как воспринимать эти слова. Это ведь Джин. Это ведь за ним тогда оставалось последнее слово. Когда Джун наконец решился выплеснуть все свои мысли и о работе, и об усталости, и о необходимости двигаться дальше, старший на какое-то время задумался, а потом сказал тихое «ты прав» и этим все окончательно оборвал. Намджун тогда отчаянно надеялся, что Джин сможет его переубедить, что парень будет бороться за их отношения до последнего, но он лишь покорно согласился с решением Джуна и за последний месяц так ни разу и не попытался что-то изменить. Со стороны он выглядел так же, как обычно. Разве что вел себя чуть тише, и его яркая улыбка порой казалась искусственной. Но он не страдал. Не убивался из-за произошедшего. Не умолял Намджуна вернуться. Все было до банальности очевидно — Джин его больше не любит, а потому и не видит смысла пытаться начать все заново.
Но тогда зачем сейчас он его так мучает? Зачем делает вид, что ему не все равно? Привычка? Одиночество? Издевательство? Насмешка?
— ты ведь все ещё любишь меня, правда?
— конечно, — кивает Джун, растерянным взглядом бегая по лицу парня, которое выражало вселенскую печаль.
— тогда одна ночь. всего одна ночь. наша последняя, — Джин громко сглатывает, — ладно?
Намджун снова кивает, едва ли осознанно, а потом, когда суть сказанного медленно доходит до него, он резко начинает мотать головой.
— джин, мне кажется, нам не стоит спать, я…
— а я и не предлагаю, — старший криво улыбается уголками губ и фыркает, а затем поднимается на ноги и протягивает парню руку, — ты говорил, что устал от того, что на нас вечно направлены камеры, так?
— так.
— но не сейчас. сейчас мы одни в целом мире, — улыбка нежная и теперь более смелая, — я знаю, твое мнение уже не изменить, но позволь закончить всё правильно. так, как ты заслуживаешь. мы заслуживаем.
Джун ничего не отвечает. Молча берет парня за руку, решаясь довериться так же безрассудно, как доверялся все эти долгие годы. Так, как не доверится больше никогда.
— в заначке осталась ещё одна бутылка.
Парни едва слышно скользят по общежитию, пробираясь на кухню, не расцепляя руки. Вино оказывается осталось только игристое, непонятно зачем они вообще его когда-то купили, учитывая, что никто из них его особо не любил. Собирались что-то отметить? А что? Отмечать теперь остается разве что расставание.
Так же бесшумно парни выскальзывают на улицу. Рука Намджуна немного вспотела, хотя на улице и было довольно прохладно, так что он даже поежился от внезапных ощущений. Хотелось высвободиться из чужой мягкой хватки, которая почему-то теперь стала казаться неприятной. И когда они в последний раз вот так долго держались за руки? А когда последний раз, словно подростки, сбегали из общежития, боясь быть пойманными? Они уже взрослые люди и им не нужно ничье разрешение, чтобы просто взять и уйти, так что всё это глупо, всё это так по-детски.
И когда Намджун успел так повзрослеть?
Джин ведёт его через парк ближе к реке, пытаясь заговорить о чем-то, но выходит всё очень неловко и несвязно. Ещё недавно они могли говорить часами обо всём, что угодно, теперь говорить не хочется ни о чем. Джун чувствует усталость в своих ногах, руках и веках. Знакомые картинки, через полумрак прорисовывающиеся вокруг, не приносят никакого наслаждения. Он знает этот парк наизусть, знает каждое дерево и каждую скамейку, знает каждую тропу, каждую улочку в этом районе, так что, закрыв глаза, он с лёгкостью мог бы найти свой дом.
Если бы знал, где он.
Он прикрывает глаза, надеясь, что почувствует, куда ему нужно идти. Но его сердце молчит. И оно тоже устало. Бьётся ко всему безразлично. Мол «иди, куда хочешь, разницы нет, вокруг во все стороны раскинулся необъятный Сеул, в котором ничего родного уже давно не осталось».
И он бы с закрытыми глазами нашел свой дом, если бы у него он был.
— осторожно, ты так можешь упасть, — заботливо и слегка возмущённо протягивает Джин, замечая, что парень рядом с ним идет с закрытыми глазами.
— я устал, — отвечает Джун, кажется, и не услышав старшего.
— тогда давай остановимся здесь.
Джин садится на траву и наконец выпускает ладонь парня из своей. Намджун на секунду теряется, словно оказываясь выкинутым на произвол судьбы, и в это самое мгновение он внезапно чувствует сковывающий тело страх. А потом взглядом цепляется за парня с растрепанными волнистыми волосами, которые успели выпрямиться только на одной стороне головы. И страх проходит. Проходит, оставляя после себя горькое послевкусие.
Сеул — город контрастов. Слишком громкий, слепящий своим неотразимым сиянием, вечно неспокойный, вечно меняющийся, но в то же время успокаивающе знакомый. Всё самое хорошее связано с ним. Но как ироничный парадокс — и самое плохое, все самое страшное и болезненное тоже неразрывно связано с ним. Этот город дал ему толчок для развития, а потом ограничил всякое движение вперед, он создал все условия для достижения мечты, а потом заставил в ней разочароваться.
Намджун садится на холодную землю рядом с другом, взглядом утыкаясь в сосредоточенный профиль Джина, который старательно пытался открыть бутылку. Сокджин изменился, но, кажется, не так сильно как Джун. Он взрослел спокойно и последовательно, так, как и должен был, а Намджин немного опоздал. Взвалил на себя целую гору ответственности в юношестве, но так и остался ребенком. А потом просто внезапно взял и перестал им быть.
— вкус очень странный, — шипит Джин, как шампанское, делая первый глоток на пробу, — как будто что-то из прошлого.
Кислота и сладость. Игристое вино определенно не должно было быть таким, но Намджин не жалуется, делает пару глотков, а затем ещё несколько и ещё перед тем как передать бутылку обратно.
Кислота и сладость. Облизать Джина и на языке останется этот вкус. Намджун никогда не жаловался, хотя в восторг от этого и не приходил, из раза в раз всеми рецепторами, чувствуя что-то из прошлого. Что-то от чего невозможно было отказаться.
С громким выдохом, сорвавшимся с губ, младший ложится на спину, ощущая, как по спине пробегают мурашки от влаги и прохлады пустынного парка.
И на небе не видно ни одной звезды.
Только Луна.
Только она одна как всегда серебристым свечением облизывает кожу, единственной надеждой сияя на непроглядном куполе.
Его вечная спутница.
Джун берет Сокджина за руку, поддаваясь старым инстинктам, пытаясь наполнить светом беззвездное небо внутри. Но внутри всё так же — ослепляющая пустота. И теперь даже любимая мягкая улыбка, даже яркий, вечно смеющийся кареглазый взгляд не находят приюта в трещинах поломанных ребер.
В тумане Сеула даже Луна гаснет.
— где-то там на задворках вселенной, возможно, существуют наши с тобой копии, которые ни разу не встречались. прожили долгую счастливую жизнь, никогда не зная имени друг друга, — разрывая тишину, озвучивает свои мысли Намджун, пытаясь представить какая она — жизнь без Джина?
— разве такую жизнь можно назвать счастливой? — вопрос риторический, для Сокджина ответ и без того очевиден. Очевиден и тот факт, что Джун с этим ответом в глубине души не согласился бы, — лучше уж всю жизнь провести в агонии, чем никогда тебя не знать.
Пальцы вокруг ладони Намджуна сжимаются сильнее. Джин смотрит открыто и искренне, возможно, лишь слегка отчаянно. Он всё тот же, что прежде. И он любит. Любит Джуна так же сильно как и раньше. Тогда в чем дело? Почему поцелуй таких родных пухлых губ сейчас ощущается не глотком свежего воздуха, а крепкой хваткой на шее? Намджун целует глубже, сильнее, более страстно, а потом сразу нежнее, но все без толку. Джин отвечает ему с обычным старанием, но в каждом его действии чувствуется усталость и разочарование. Его веки плотно прикрыты и слегка зажмурены, брови нахмурены. Он разрывает поцелуй первым, рывком садясь на траву, и отворачивается, громко шмыгая носом.
Так что же и в какой момент успело пойти не так? И как Джун мог это допустить?
— я понимаю, почему ты принял такое решение, — голос старшего дрожит, но он отчаянно старается сделать вид, что все в порядке, как делал это последний месяц, каждый день смеясь и улыбаясь, пока внутри Австралия горела, ледники таяли, земля вулканами разрывалась, — разные дома, на носу сольные релизы, армия, а там кто знает, может, мы больше никогда не соберёмся в прежнем составе. мы выросли, изменились, поэтому и нам с тобой нужно двигаться дальше.
Намджун молчит, слушает внимательно. Осознание загнанной в угол птицей дребезжит в черепной коробке, но парень все никак не решается прочитать послание, написанное на сломанных крыльях.
— но просто чтобы ты знал, я не считаю, что общая спальня на семерых — это всё, что нас когда-то объединяло, — через сумрачную пелену стеклянные глаза старшего смотрят пронзительно, душу Джуна в клочья раздирая, — я бы влюбился в тебя, даже если бы не стал айдолом. и если бы однажды меня чудом занесло на концерт BTS, или твой сольный, я бы влюбился с первой ноты точно также, как 10 лет назад.
Намджун влюбился в Сеул с первого взгляда. Он все ещё помнит, как впервые с открытым ртом озирался по сторонам, смотря на пестрый городской центр. Бесконечные кричащие вывески, толпы людей в стильных одеждах, завораживающей красоты небоскребы. Он помнит, как вышел на спрятанный в сердце города старый квартал с аутентичной архитектурой, белыми мощеными дорожками и искусно выстреженной зеленью. В памяти ещё цвели воспоминания, как он с восторгом таращился на необъятный дворец Кёнбоккун и живописный Кёнхигун, как пальцами проводил по стенам деревни Букчон, как ноги опускал в прохладу ручья Чхонгечхон. Но так же ярко он помнит, и как в обморок свалился от духоты рынка Кванчжан, как ловил панические атаки на каждой второй улице в городе, как сотни раз слезы ронял в Ханган, как мечтал в нем утопиться.
Намджун влюбился в Сеул с первого взгляда, разочаровался со второго. Он отчаянно хотел его любить, но ему пришлось его возненавидеть. Выдрать бы его из сердца, выкинуть бы из памяти, но кто он без него? Как он без него? Ведь куда бы он не поехал, часть его сердца навсегда останется в Сеуле.
— я не хочу верить в то, что мы любили друг друга вынуждено, просто от того, что других вариантов не было, — старший парень глаза на беззвездное небо поднимает и крутит что-то очень беспокойно в руках, — я так боюсь, что мы, как школьные друзья, которые сразу же после выпускного становится просто знакомыми, вдруг осознаем, что всё, что было между нами — попытка приспособиться.
— что ты такое говоришь, — Намджун хмурится, садится на траву и смотрит на парня взволнованным взглядом, — конечно же, это все было по-настоящему. просто…
— просто что?
— просто ты разлюбил, — ком застревает в горле, эти слова звучат до невозможности неправильно, но Джун все ещё не понимает почему, — это нормально, такое случается. десять лет прошло как никак.
— ты же знаешь, что это неправда, — устало качает головой Джин и его губы трогает едва заметная невеселая улыбка.
— что?
— ты любишь меня? — снова задаёт этот вопрос старший, поворачиваясь на Джуна, и заглядывает прямо в глаза пронзительно и беспощадно.
— конечно, — последнюю уверенность в свои слова вкладывает и звучит так убедительно, что Сокджин практически готов поверить.
— насколько сильно?
— настолько, насколько это вообще возможно, — фраза сама собой слетает с губ, так часто он произносил ее, а у Джина от этого саблезубые тигры о ребра когти длинные точат.
— и если забыть о всех проблемах и сложностях, если забыть о том, что я тебя… не люблю, — лицо на мгновение искажается в кривой гримасе, — ты готов провести со мной всю свою жизнь?
— если бы это было возможно, я бы был самым счастливым человеком на планете.
— тогда выходи за меня.
Громкий, но сдавленный возглас удивления срывается с губ Намджуна. Джин, обтирая штаны о влажную траву, встает на одно колено перед младшим и вытягивает одну руку вперед, пальцами белыми от напряжения впиваясь в кольцо, сплетенное из проволоки от шампанского.
— ким намджун, согласен ли ты…
— встань, — голос испуганный и шокированный.
— согласен ли ты стать моим су… — настойчиво продолжает парень, пытаясь перебороть дрожь.
— джин, говорю тебе, встань, — Намджун уже сам вскакивает на ноги, не понимая, как остановить парня, не понимая, почему он вообще хочет остановить его.
— …стать моим супругом и связать со мной каждый свой день, разделить со мной всё свое счастье и несчастье, — как в иступленном припадке твердит Сокджин.
— да встань же ты, придурок! — рассерженный крик, разрезает ночное спокойствие. Джун дергает хёна за руку, заставляя того подняться с колена, впиваясь в чужое запястье неосознанно цепко, оставляя след на гладкой коже.
— … и принять мою любовь. — Сокджин роняет совсем тихое окончание фразы себе под ноги. Туда же роняет и самодельное кольцо.
Спящие птицы замертво падают на землю. А Намджун наконец-то всё понимает.
— джин, я… — не может произнести больше ни слова, осознание ножом застревает поперек горла.
— я знаю, — Сокджин смиренно кивает и быстро-быстро хлопает длинными ресницами, не позволяя лунным отблескам скатиться по его щекам, — похоже, я понял всё гораздо раньше тебя. не знаю, что я пытался изменить сегодня, если и так все прекрасно понимал. прости, это было очень эгоистично с моей стороны, — парень отворачивает голову в сторону и сжимает губы в тонкую красную нить, которая когда-то связывала их запястья, — но зато теперь ты тоже знаешь.
Джун думал, что дело в Сокджине. Дело в его отстраненности, занятости, в его холоде. Дело в работе, стрессе и недостатке свободного времени. Дело в неопределенном будущем и неизбежных переменах. Он винил в их расставании всех и вся.
А оказалось, что всё дело в том, что Намджун Джина больше не любит.
Вот так всё просто.
У Джуна из глаз льются беззвучные звезды, падая обратно на небо. Джин тихо обнимает его и нежно гладит по голове, помогая смириться, помогая принять.
— всё хорошо, мой лунный ребенок, такое случается. не думал же ты, что и правда будешь любить меня целую вечность, как обещал?
— прости, — но никакие слова им уже не помогут.
— я не в обиде. знаю ведь, что это контролировать невозможно. думал, что если этому всё-таки суждено случиться, то я буду готов. но на практике всё оказалось гораздо сложнее.
— клянусь, я правда любил, — Намджун задыхается, в этом проклятом городе задыхается.
Ханган омыла его щеки. Намсан похоронил его тело среди своих клёнов. И если не любить Сеул, то что тогда любить?
— мне нужно уехать из сеула. мне нужно оставить тебя.
— знаю, — Джин руки запутывает в жёстких волосах и чувствует, как его Вселенная утекает сквозь пальцы, — но побудь со мной ещё совсем чуть-чуть. пока не взойдет солнце.