Тепло

***

Её руки были в его руках,

и каждый из них в этот момент

держал в своей руке сердце другого.

Джек Лондон

Руки Шуры были холодными до такой степени, что их преспокойно можно было назвать ледяными. Лёва трогал эту кожу много раз, но никогда не ощущал хотя бы намёка на тепло. Собственные пальцы мёрзли от подобных прикосновений и их приходилось долго-долго греть о батареи или кружку, горячую из-за налитого в неё кипятка. Грели и перчатки, но никак не Шура.

На самом деле, Лёва всегда расстраивался из-за этого и тихо злился от чувства беспомощности. Оно было невероятно глупым, ведь холодными руки были не только у Шуры, но и у всех людей, окружающих Лёву. Последний часто хватал знакомых за ладони и раз за разом не ощущал тепла. Оно, как говорили примерно все, могло исходить только от того самого «истинного».

О соулмейтах говорили все: люди, книги, телевизор, сотни песен были посвящены теме истинных. Только они могли ощущать тепло от рук друг друга. Кожа остальных людей всегда ощущалась ледяной. Это чувство усиливалось с возрастом: так совсем маленькие дети не страдали от рук матери, как и она сама. Родители не причиняли вреда детям до определённого времени, примерно до тринадцати-пятнадцати лет. В этом возрастном промежутке прикосновения «неистинного» (или «неистинной») начинали ощущаться слишком холодными для всех. Наверное, подобный возраст и заставлял мечтать о встрече с соулмейтом, ведь только тот был способен снова отогреть ладони. Желание встретить «того самого» усиливали и книги, и красивые истории, которые периодически печатали в газетах и показывали по телевизору.

Только сам Лёва не хотел встретить «ту самую» или «того самого». По правде говоря, Лёва искренне надеялся, что никогда не познакомится со своим соулмейтом. Ну не мог же он подарить что-то хорошее, кроме тепла! Почему-то Лёва был свято уверен, будто его «истинной» (или «истинным») являлся человек, чьи взгляды на жизнь слишком далёкие. Возможно, эта личность была довольно хорошей, но Бортник всё равно не горел желанием видеться. Он не верил, что кто-то другой способен дать те же невероятные чувства, что дарил Шура.

Руки последнего были ледяными, но его разговоры и даже банальное присутствие рядом грело в сто раз лучше, чем любая батарея. Лёва испытывал неподдельное счастье, общаясь с Шурой, пусть и не выходило долго дотрагиваться до него. Подобная проблема решалась при помощи перчаток и варежек, но ведь нельзя носить их летом или в помещении: руки быстро вспотеют.

Сам Шура почти не говорил на тему истинных с Лёвой, потому что тот обычно не спрашивал о таких вещах и старался говорить только о будущей группе, о стадионах, которые она будет собирать. Шура с удовольствием принимался строить цели (мечтать) и утверждать, что для толпы фанатов придётся попотеть, но не так уж и долго. Лёва где-то в глубине души понимал, что Шура слишком всё упрощает и при этом приукрашивает. Однако Бортник никогда не возмущался и лишь подкидывал «дрова», чтобы обсуждение идеального будущего не гасло так быстро.

Только с Шурой Лёва мог вот так долго-долго «философствовать» с умным видом и строить из себя всезнающего. Только Шура не осуждал за подобное, не требовал прекратить и лишь по-доброму усмехался, как обычно делают люди, которые на несколько лет старше своих собеседников. Только Шура смеялся не над Лёвой, а над ситуациями, в которые тот попадал. Только Шура мог критиковать стихи так, чтобы Лёва не обижался, не злился, а прислушивался и стремился исправить все недостатки. Только Шура мог побудить Лёву вылезти из внутреннего мирка.

Шура дарил так много, что никто не был способен переплюнуть его. Лёва иногда пытался найти в своём окружении кого-то такого же, как Шура, но не ничего дельного из этого не выходило. Бортнику было по-настоящему хорошо только с тем, чьи руки ощущались ледяными до невозможности.

Лёва не знал, было ли Шуре так же хорошо общаться с ним, с Лёвой. Последний часто загонялся из-за этого, поддавался противному скользкому чувству паранойи. Она постоянно шептала: «Шура возится с тобой только из-за жалости. Ты уже надоел ему! Отстань от него и займись собой!» «Шёпот» становился особенно сильным ночью, когда рядом никого не было. Лёва лежал в кровати и думал, думал, а потом ненавидел себя и Шуру. Успокоиться удавалось только ближе к утру, когда глаза окончательно слипались. Тогда Лёва засыпал, а просыпался с неприятным осадком на душе и туманными мыслями, нить которых всё не выходило поймать.

Лёва не говорил Шуре о своих переживаниях и предпочитал бороться (страдать) с ними самостоятельно. Однако Шура всё заметил и прямо спросил об огромных тёмных мешках. Отмахиваться и убегать от ответов у Лёвы не вышло: Уман пообещал засунуть в ближайший мусорный бак. Тогда Лёва тяжело вздохнул и невнятно, быстро и невероятно скомкано сказал. Однако Шура понял всё, или сделал вид, будто разобрал поток слов. По виду было сложно сказать.

«Если бы я хотел отвязаться от тебя, засунул бы в мусорный бак сразу и не стал бы терпеть, Лёвчик. Мне нравится общаться с тобой, хотя ты иногда такой бред несёшь, что хочется лицо ладонью пробить. Но меня это устраивает. Так что прекрати накручивать себя и начни спать, а то скоро копыта откинешь, и как наша группа будет существовать без текстовика?» – с максимально серьёзным лицом сказал Шура, а после щёлкнул Лёву по носу и ласково улыбнулся. Бортник от этого прикосновения почувствовал холодок, который быстро перекрылся теплом, разлившимся на душе. Или же Лёве просто показалось, что так оно произошло.

После того разговора отношения с Шурой будто бы перешли на новую ступень, более близкую и доверительную. Никто не говорил об этом, но Лёва всё равно чувствовал, что теперь всё-всё изменилось и стало более интимным (?). Например, Шура стал чаще задерживать ладони, когда касался Лёвиного плеча, колена или спины. Холод чувствовался, но упорно игнорировался, чтобы не портить моменты. Они казались такими волшебными, прямо как в тех историях про истинных. Только Лёва был уверен – его отношения (непонятно дружеские ли они или более тесные) в сто раз превосходят по уровню доверия то, что имели соулмейты.

В окружении Лёвы были люди, состоявшие в отношениях с «истинными» («истинной»), и у Бортника не поворачивался язык назвать это чем-то счастливым. Эти пары слишком часто ссорились по мелочам, не могли найти компромисса и стремились демонстрировать своё «счастье» всем окружающим. Только Лёва не был ослеплён слепыми мечтами и видел, что, кроме способности держаться за руки, «счастливчики» ничего в отношениях не имели. И такие люди любили разглагольствовать о том, что нельзя построить светлого будущего без соулмейта. Лёва любил слушать подобные речи и про себя смеяться над ними. Слишком уж они были абсурдными и слащавыми.

Несмотря на всю «красоту» историй про «истинных», Лёва с возрастом так и не загорелся идеей найти «того самого» («ту самую»). Никто не был нужен даже спустя года, потому что рядом был Шура, на чьих руках имелись перчатки. Лёва тоже их надевал, когда хотел взять Шуру за руку.

И эти отношения были самыми счастливыми и тёплыми наперекор всяким прогнозам и обещаниям «счастливчиков».

***