– Да. Я узнал всё, что требовалось.
Он раздражённо выдыхает в трубку. Закуривает.
Под ногами бетон. Запах крови и хлорки бьёт по рецепторам, так что стоит быстро выйти на улицу. Ему не жаль. Ему просто душно.
На той стороне провода – гудки. Скарамуш обещал информацию, достал её, и на сегодня он свободен. Методы… обычны для места, где он работает. Только запах крови даже спустя годы нервирует. Табак перебивает его, слегка горчит на языке, как второпях ухваченный поцелуй, бессмысленный, скорый.
Скарамуш машинально ведёт пальцем по нижней губе, смотрит вдаль, в сторону леса и алеющего неба. Остаётся докурить и уехать куда подальше – как в лучших традициях очередного откопированного фильма про преступный мир и, возможно, последующее искупление в финале. Или бегство от реальности.
Такой скучный вымысел.
– Разберитесь здесь без меня, – он бросает через плечо подчинённым. Слышит согласие – ожидаемое – и садится в машину, уже без сигарет, потому что кожаный салон пропитается удушливым запахом. «Ему не понравится», – Скарамуш почти усмехается от проскользнувшей мысли и борется с желанием потянуться за зажигалкой и начатой пачкой.
С момента, когда он очнулся в чужом кабинете, оказавшимся лишь малой частью лаборатории большой корпорации, образ одного конкретного человека не желал вылезать из головы даже когда мысли сменялись противным гудением, гулкой болью от усталости. Скарамушу думалось, что это не более чем травматическая фиксация после амнезии – думать о докторе, не лишенном опасного обаяния и практически научившим его жить в новом открывшимся мире. Это привязанность?
Глупости.
***
Голова продолжает раскалываться и по приезде в главный офис огромной псевдолегальной корпорации. Но это почти привычная боль, фоновый шум, не стоящий внимания – пара таблеток аспирина приглушит неприятные ощущения. Были ли это последствия потери памяти? Возможно. Обсуждали ли они это с Дотторе? Периодически. Скарамушу не нравилось то, что его постоянно «исследуют», иногда неласково вороша воспоминания, к которым уже и возвращаться не хотелось; отвечать на вопросы об изменении состояния тоже раздражало – текущая жизнь его устраивала. Мрачная и тягучая, она подходила ему, резкому, с цепким умом и гибкой моралью. Или её отсутствием.
Держаться в такой организации, как Фатуи, и быть сострадательным добряком, такая смешная наивная выдумка.
Держаться близко к доктору, испытывая эмпатию и симпатию к живому, и вовсе издевательски смешно.
Он откидывается на спинку кожаного большого кресла – почти тонет в нём. Таблетки пока не действуют, в кабинете дымно – Скарамуш успел выкурить пару сигарет, пока проверял документы, полученный от «несчастного», который в конце своей никчёмной жизни стал очередной растворённой в кислоте массой.
«Люди должны приносить пользу. Неважно, каким образом»
Неважно. Правда.
Выделенные флуоресцентным маркером впопыхах и вполовину не так важны, как рябят и бросаются в глаза. Скарамуш зло выдыхает и откладывает бумаги. Возможно, сегодняшний день был чуть более изматывающим. Стоило развеяться. Спуститься на пару этажей вниз.
Прямиком в ад.
Да, это определённо хорошая идея.
Он почти улыбается, подхватывая шляпу. Доктору в его повседневном образе она отчего-то особенно нравилась.
***
На входе набросить чужой халат – широкий в плечах, почти достающий до пола – и этим обязательно вызвать пару сердитых фраз. «Я выделил тебе твой личный, а ты продолжаешь таскать мои халаты, вредное создание», – что-то вместо персонального приветствия. Никакой настоящей злости, правдивой едкой агрессии. Скарамуш видел, как доктор злится по-настоящему.
Завораживающее зрелище.
Он качает головой и открывает дверь, без стука, разумеется. Дотторе сосредоточен, на звук открывшейся двери не оборачивается – знает, что никто, кроме Скарамуша, так нагло в его «святая святых» не сунется. Сидит за столом, склонившись над заметками по последним экспериментам, написанными быстрым, хаотичным почерком. Гений, властвующий над хаосом, во всей красе.
– Кого пустил на опыты на этот раз?
Скарамуш скалится, потому что улыбаться не в его привычках. Вопрос – глупое поддразнивание, если честно, – остается будто бы и пропущенным мимо ушей, если бы не секундно сведённые в раздражении брови и ненадолго застывшая рука над жизненными показателями очередного «добровольца». Ох, его игнорируют? Досадно. Он достаточно устал от сегодняшнего дня, чтобы немного развлечься, воруя чужое внимание и время.
Поэтому Скарамуш почти ложится грудью на стол, опираясь локтями на крепкую – это было несколько раз проверено – столешницу, старательно не задевая чужих документов и заметок. Они почти касаются лбами, стоит ему наконец стянуть шляпу, устраивая её на краю стола, – и одна из буйных кудрявых прядей Дотторе задевает его лоб. Скарамуш лениво накручивает другую на тонкий палец под нервный выдох.
– Хочешь быть следующим? – Звучит лениво, но опасно. Скарамуш в ответ хмыкает, сталкивается взглядом с чужим, нечитаемым, тёмным. Распаляющим больший азарт, игривость, впрочем, ничего под собой не значащую. Он тянет за прядь, не закрывая глаз, не прерывая контакта. Шумно – так громко – выдыхает в царившем вокруг молчании, когда сильные, шероховатые пальцы берут его за подбородок крепко. Уже не отвернуться и не сбежать.
И горячее дыхание почти обожжёт его тонкие, сухие губы. Аперитив перед поцелуем – грубым, требовательным, таким который способен завладеть вниманием Скарамуша, отвлечь от головной боли, планов на завтра или даже неделю вперёд. Его плечи сожмут, притягивая к себе и – ох, досада – бумаги всё же смялись.
– Тебе стоит заранее прятать важные документы. Мало ли.
– Или кому-то следует прекратить разваливаться на моём столе при каждом удобном случае.
– Будто ты не рад.
Короткий смешок прерывается негромким стоном, ярким росчерком эмоций в тишине лаборатории.