Удар. Удар. Поворот.
Удары сыплются один за другим. В утренней тишине зала деревянный стук режет по ушам.
Поворот. Уклониться…
Волосы липнут к разгорячённой коже, дыхание тяжелое, и перед глазами — мутно. От усталости. От скорости. От силы.
…и снова удар.
Присесть. Блок. Уйти.
Запястья ноют. Пальцы едва гнутся, и он уже не уверен, что когда-нибудь сможет остановиться. Замереть. Застыть. Задуматься.
Удар. Бросок. Шаг назад.
Удар свистом раздаётся в ушах, и бокен выбивает из пальцев. Сильно. Яростно. Так, что пальцы обжигает болью.
Удар дерева о пол звучит оглушительно.
Шаг. Чужой? Свой? Чей?
Движение, и земля уходит из-под ног. Затылок глухо бьётся об пол, и на секунду в глазах темнеет. И перед глазами предстаёт небо. Насыщенное, яркое, утреннее. В высоких окнах под потолком едва можно разглядеть восход солнца, но все же. Подобное акварельному рисунку, который кто-то — неосторожный — выполоскал в воде. И краски медленно стекают. Бледнеют.
Дыхание хриплое. Воздух едва проходит сквозь горящие лёгкие. Под языком сухо и горько. И с губ срывается стон. Чужие руки придавливаются к полу, вдавливая затылком в остывшие за ночь доски, и луч солнца вспыхивает в тёмных глазах напротив. Непроницаемых тёмно-синих глазах.
Аллен заворожено смотрит в их глубину. Скользит взглядом по тонким чертам лица, по капелькам пота на бледной коже и иссиня-чёрным прядям обычно аккуратного, но сейчас растрепанного хвоста. Хотя он все еще кажется слишком гладким, это почти раздражает.
Только раздражаться не выходит. Мягкое прикосновение к шее, вдоль по венкам — Аллен знает, что Канда может разглядеть их все — на затылок, и губ касается чужое тепло. Сильно. Яростно. Слишком коротко. Чужие губы сминают его собственные, и он не может противиться. Не может не глотать жадно чужое дыхание.
Рука прижимает его за волосы ближе, острые зубы прикусывают его язык, чтобы буквально через мгновение отстраниться, зализав ранку на прощание.
— Ты проиграл, — хрипло, перемежая слова вздохами. Они почти касаются лбами, лежат посреди большого пустого зала, за дверью уже начинают просыпаться люди, и солнце поднимается над Орденом. Но Аллен видит только тёмные, лихорадочно блестящие глаза, в которых — тлеют огоньки, и тяжело вздымающуюся от сбитого дыхания грудь.
Он улыбается в ответ. Наклоняется ближе, почти касается губами, чтобы в следующий миг стянуть не со своих волос шнурок. Чёрные пряди змейками рассыпаются по плечам, и на секунду Канда выглядит таким ошарашенным, что Аллен может улыбаться только шире, словно Чеширский Кот.
— Разве это не победа? — коротко смеётся он. Поддаётся вперёд, зарывается пальцами в длинные шелковые «ленты» и вдыхает их резкий и горький запах хозяйственного мыла и прохладной озерной воды — почему-то.
«Знает ли Канда, как пахнут его волосы?»
А потом в его руке словно сам собой вновь оказывается бокен, он уже на ногах и прижимает деревянное лезвие к беззащитному тонкому горлу.
— А теперь? — улыбается ещё более нахально.
Лишь лёгкое касание губ — на прощание. Ничего не значащий поцелуй. Просто намёк. На большее.
В раннем-раннем зале, где нет больше никого, слышится каждый шорох. Из открытого окна доносятся отголоски ветра и свежий запах липы после дождя. Вчера была гроза.
Канда смотрит снизу-вверх. Его глаза снисходительно щурятся, и он усмехается. Скользит тонкими пальцами по «лезвию». Чуть поддаётся горлом. А Аллен улыбается.
Пальцами вверх. Вниз. И обратно.
— И не мечтай, Мояши.
А потом обхватывает деревянное лезвие и резко тянет на себя, ловко вставая на ноги. В его руках — точное такое же оружие, и жесткая усмешка — на губах.
И снова…
Удар. Удар. Поворот.
Удары сыплются один за другим. В утренней тишине зала деревянный стук реже по ушам.
Поворот. Уклониться…
Волосы липнут к разгорячённой коже, дыхание тяжелое, и перед глазами — мутно. От усталости. От скорости. От силы.
…и снова удар.
Присесть. Блок. Уйти.
Запястья ноют. Пальцы едва гнутся, и он уже не уверен, что когда-нибудь сможет остановиться. Замереть. Застыть. Задуматься.
Лишь тонкий чёрный шнурок обматывает запястье Аллена.