Теплота

Мир Аято ломается, рассыпается битым стеклом под ноги, в день смерти его родителей. Дом заволокло трауром, вот только тысячи бумаг и десятки дел не позволяли забыть о себе и полностью отдаться скорби. Смерть прошлого главы Камисато говорит о многом, но самое главное — кто-то должен занять его место.

И юный взбалмошный Аято прекрасно знает, кому достанется такая «честь». Только для него это хуже любого проклятия. Ему неизвестно, как справиться с таким грузом ответственности, с чего начать и как удержать репутацию Камисато, возвысить семью.

Аято семнадцать, и он теряет родителей. Аято семнадцать, его руку сжимает маленькая, ещё неспособная перенять хотя бы часть дел, Аяка. Аято семнадцать, и он загоняет боль глубже. У него больше нет прав на слабость. И тем более на слёзы.

За их спинами стоит Тома. Мальчишка из Мондштата, которого приняли как слугу. Мальчишка, который безумно, до одури влюблён в Аято. И тот прекрасно это знает. Замечает в жадных взглядах, задерживающихся на нём чуть дольше позволенного, в подрагивающих руках, заплетающих длинные волосы. В срывающемся порою голосе с вежливым: «Молодой господин».

Аято знает о чужих чувствах и даже, кажется, готов ответить на них. Есть что-то манящее, приятное и запретное в чужестранце. Он неумолимо приближает его к себе. По поместью уже ходят слухи и шутки, ещё безобидные, но теперь и с ними придётся разбираться именно Аято.

И как бы сильно он не хотел позволить себе слабость и отдаться на волю любовного интереса… У него больше нет на это времени. Аято чувствует, как его заваливают бесконечной чередой бумаг и зовут на бесчисленное количество встреч. Это всё он должен решить, обсудить. Быть вежливым и властным, мудрым и справедливым. Стать похожим на своего отца, а после лучше. У него нет права на ошибку.

Мир Аято ломается и падает битым стеклом к ногам. Всё, что казалось таким далёким, почти нереальным, настигает его в одночасье. Всё это кажется страшным сном. И он так сильно хочет от него проснуться. Но происходящее, к сожалению, реально.

— Аято, — тихо зовёт Аяка, сжимая его руку своими маленькими ладошками, на её щеках следы слёз, да и глаза всё ещё мокрые. Он не спешит утирать их. Ей можно. Пока ещё можно.

— Пойдём домой, Аяка, — он с трудом улыбается. И для неё он тоже должен быть опорой. — Тома.

Слуга лишь кивает коротко, тенью следуя за ними. Аято замечает едва дёрнувшуюся к нему руку. Подавленный порыв. Хочет его утешить? Это лишнее. Ни одно из многочисленных сожалений не исцелит рану на душе, не снимет груз с плеч и не вернёт свободы.

Аято запирается в своих покоях. Наслаждается первыми и последними для него часами траура. К утру уже никто не станет оставлять его в одиночестве.

Он не плачет. Слёзы, которые он сдерживал рядом с Аякой, пропали, ему остался лишь ком, застрявший в горле.

Он сидит посреди комнаты, закрыв глаза, сжимает руки до побеления. Иногда по ту сторону сёдзи раздаются голоса, но Аято не отвечает. Вслушивается в собственные чувства, привыкает к ним.

Спустя час? Или больше? Часы заменило биение сердца, а время перестало существовать… Его отвлёк стук. И тихий голос Томы:

— Молодой господин, — слуга пытается держать голос ровным, спокойным, но в нём слышится беспокойство. — Вы не появились на ужине.

Кажется, прошло намного больше часа. Аято молчит, не зная, что ответить. И нужно ли?

— Молодой господин, — спустя несколько ударов сердца раздаётся вновь, он уже не прячет волнение в голосе, — я могу войти?

Аято пожимает плечами. Вспоминает, что его не видят и с трудом отвечает:

— Входи.

Створки тихо раскрываются. За спиной слышится лёгкая поступь. Комнату пропитывает аромат супа.

— Вы не появились на ужине, молодой господин, — Тома стоит за его спиной с подносом и не двигается, — я решил, что вы голодны. И приготовил для вас…

— Поставь, — равнодушно отзывается Аято. — На стол. Я не голоден.

Тома исполняет приказ, но уходить не спешит. Переживает. Мальчишка из чужой страны с открытым и горячим сердцем. И так жаждущий поделиться своим теплом с кем-то. С Аято.

Резинка на высоком хвосте ослабла, из него выбились прядки. Они мешаются, щекочут, лезут в лицо.

— Ты ещё хранишь его? — вдруг задаёт вопрос Аято. Оборачивается и смотрит устало. Взгляд Томы в начале удивлённый, немного растерянный, но осознание всё же появляется, словно из-за туч выходит солнце.

Аято подарил ему нож. Маленький, удобный, а главное острый.

«Благодарю вас, молодой господин, — произнёс тогда Тома, — не хочу оскорбить вас, но у меня есть моё верное копье».

«Но оно не сможет защищать тебя всегда, Тома, — лукаво улыбнулся в ответ, — придёт миг, когда удар должен быть коротким и точным. Возьми его. Возможно, однажды он спасёт твою жизнь».

— Я ношу его с собой с того самого дня, молодой господин, слежу за остротой.

— Прекрасно, — лёгкий кивок. Рукоятка ножа лежала непривычно, но удобно.

Тома молчит, но в его взгляде немой вопрос.

«Зачем он тебе, Аято?» — в глазах ни этикета, ни смирения. Только забота и переживание.

Но Аято лишь глубоко вдыхает и резким движением отрезает хвост, отрекаясь от прошлого. Принимая то, что никогда всё не будет, как раньше. Это своего рода символ его скорби, раз он не может позволить себе слёзы. И обещание самому себе.

— Молодой господин… — Тома рядом лишь удивленно ахает.

— Убери это, — он отбрасывает ненужные больше волосы в сторону. — И… Закажи у портного белый костюм. Никакого кимоно.

— Как прикажете, молодой господин.

Стоит юноше скрыться, Аято глубоко вздохнул. Рядом с ним он испытывает что-то похожее на… облегчение? Подняться после долгого сидения в одной позе тяжело, но Аято находит в себе силы дойти до едва тёплого мисо-супа.

«Я называю его «Теплотой», — с неловкой улыбкой произнёс Тома, угощая им впервые, — надеюсь, молодому господину понравится».

Еда вместе с заботой дарит успокоение, боль медленно затухает, засыпая на время. Аято усмехается своим мыслям.

«Чужестранец с горячим сердцем, почему именно рядом с тобой я испытываю спокойствие? Почему это всё так правильно?»

Когда Тома возвращается в покои, Аято понимает: стоит продолжить сближение. Возможно, именно разница положений и то, что Аято из других земель, станет его спасением.

«Сможешь ли ты стать моей теплотой и свободой, Тома?»