Шесть месяцев, шестнадцать дней, шесть минут до.

У Чифую был отличный план. Офигенный. Охуительный просто. Ровно до тех пор, пока он не пришёл в действие. В промежутке между тем, как Чифую его изложил, а Казутора согласился. То есть офигенным план был примерно полминуты. Тридцать секунд абсолютной непогрешимости. Тридцать тысяч миллисекунд отражения сияния чистого разума Чифую в темноте зрачков Казуторы.

А потом Чифую понял, что дождаться закрытия школы — это восемь часов наедине с Ханемией Казуторой. А дождаться темноты — это ещё минимум час. Девять часов в сумме, в сухом остатке. Это такие вот дружеские посиделки, медленно перерастающие в типичный хоррор с закрытой на ночь школой. Спойлер: в конце кого-нибудь сожрут. Ещё один спойлер: этот кто-нибудь не Казутора.

Разве что он решит заняться самоедством.

В общем, глядя на план Чифую, Ода Нобунага и Токугава Иэясу горестно вздыхают. Потому что в их время такого не было. Вот при сёгунате-то было лучше.

Но хороший план — ещё не гарант успеха. Вот у Александра Македонского тоже был хороший план. И где теперь его империя? Там же, где и общий балл Чифую по истории, если он не доберётся до теста. То есть на полнейшем днище.

История, к счастью, была последним уроком. К несчастью, вместо того, чтобы пойти после неё домой, Чифую стоит на школьной крыше, драматично смотрит вдаль сквозь сетчатое заграждение и звонит маме, чтобы дома его не ждала.

«Мам, не приду сегодня, может, и завтра не приду, кто знает, что тут со мной по неосторожности может случиться».

Но на самом деле Чифую говорит не это, а врёт, что он у друга с ночёвкой, мама к такому спокойно относится. Уж точно спокойнее, чем к незаконному проникновению в учительскую. Чем к десяти часам наедине с чернотой на дне глаз Казуторы.

— А ты своим звонить не будешь? — спрашивает Чифую. Хотя какое ему дело? Может, у родителей Казуторы нет телефонов? Может, они тигры-оборотни и живут в горах. У них там всё равно связь не ловит, и зачем им телефоны тогда?

— Неа, — тянет Казутора, и это такой кошачий звук. Немного ленивый, немного безразличный, немного тоскливый.

— Они не будут волноваться?

— А должны?

Волнуются ли тигры-оборотни о своих детёнышах, выброшенных в человеческий мир? Кто знает? Кто знает, тот не Чифую.

— Как думаешь, если упасть отсюда, до скольких успеешь сосчитать, пока летишь? — Казутора прислоняется головой к сетке, смотрит вниз, его взгляд искажает расстояние, растягивает почти до бесконечности и одновременно сжимает до точки.

Долбаная задачка по аэродинамике. Сила притяжения, масса, расстояние в четыре этажа, посчитать скорость, сравнить со скоростью мысленного счёта.

— А нахрена вообще считать? Думаешь, кто-то вообще будет спокойно лететь вниз и считать?

— Ага, — кивает Казутора, колокольчик тихо звякает.

— Говорят, у человека перед смертью в голове воспоминания проносятся, а не цифры.

Но это у человека. Что, блядь, Ханемии Казуторе знать о людях?

— Тогда можно считать воспоминания. Раз, два, три… Много ли успеешь вспомнить?

— Лучше вообще не вспоминать, а то умирать не захочется, — говорит Чифую и щурится на весеннем солнце. Этот день слишком хорош для мыслей о смерти. Любой день для них слишком хорош.

— У тебя, наверно, много радостных воспоминаний, — сетка немного подрагивает, когда Казутора сжимает её пальцами, — у тебя в голове, наверно, хорошо.

«Только не говори, что хочешь там жить, — думает Чифую, — в моей голове уже совсем нет места, сюда вот Токугава Иэясу и Ода Нобунага месте со своим осуждением едва поместились. Ты-то здесь зачем?»

«Ты-то здесь зачем? Ты почему всё пространство моей головы занял, отвоевал у всех полководцев и всех армий? Как ты это делаешь вообще?»

***

Шесть месяцев, пятнадцать дней, пятнадцать часов, шесть минут до.

На первом часу Чифую кажется, что Казутора странный. Ко второму Чифую понимает — ему не кажется. К четвёртому Чифую начинает подозревать, что Казутора шизанутый. К пятому подозрения превращаются в вынесенный вердикт, как в суде без права пересмотра.

Но к восьмому… к восьмому часу нахождения один на один с Ханемией Казуторой Чифую начинает замечать, как красиво закатное солнце бликует на серёжке-колокольчике. У них одинаковый пирсинг, кстати, один прокол на правом ухе. Только Чифую ограничился простым широким кольцом, а Казутора решил подвеску фигануть. Что вообще должно происходить в голове у человека, чтобы он решил — хочу ходить с колокольчиком под ухом? Хотя всё, что ненормально для человека, для Казуторы обычный вторник.

К девятому часу Чифую начинает думать, что Казутора да, явно не человек, да, всё ещё шизанутый, но, в общем-то, неплохой парень. И на этом, пожалуй, думать пора заканчивать. Херово получается.

— Ты сейчас не звени только, — говорит Чифую.

— В смысле? — спрашивает Казутора, наклоняя голову. И, конечно, звякает колокольчиком.

Хотя, может, этот звон слышит только Чифую? Может, он у него в голове? Может, всё происходящее в принципе существует только у Чифую в голове, а он сам лежит в палате с мягкими стенками? Вот тогда Ода и Такугава бы точно над ним поржали. Из соседних палат.

Но пока Чифую сидит не в психушке, он сидит в темноте под столом в кабинете истории, рядышком с Казуторой, плечом к плечу, даже прохода, разделяющего парты, между ними нет. Ничего между ними нет. Ни дружбы, ни привязанности, ни расстояния.

Чифую тянет руку, скользит пальцами по плечу Казуторы вверх, ещё выше, случайно касается щеки. Думает: «Ну может, он не откусит мне руку. Хотя если он откусит мне не руку, не факт, что мне от этого будет лучше».

Но Казутора тупит и не кусается. Или выжидает момента. Кто ж это знает? Кто это знает, того давно сплющило в чёрной дыре его глаз.

Чифую находит серёжку Казуторы раньше, чем сам Казутора находит в себе желание откусить Чифую руку. Примерно в тот момент, когда он сжимает в пальцах колокольчик, около закрытого класса слышатся шаги охранника, делающего обход. В темноте они звучат странно. В темноте вообще всё странно.

Странно слышать шаги через закрытую дверь. Странно ощущать, как вдруг напряглось тело Казуторы то ли для броска, то ли для бегства. Странно, что Казутора не откусывает Чифую руку, когда тот сжимает его плечо. То ли ободряюще, то ли успокаивающе.

«Тише-тише, мы сожрём его позже» или «ну-ну, не бойся, он почти ушёл». Что-то среднее между.

Когда шаги охранника затихают, Чифую выжидает ещё какое-то время. Раз, два, три… Как думаешь, сколько успеешь вспомнить, пока охранник не уйдёт достаточно далеко? Пока он не решит неслышно вернуться и застукать вас с поличным? Пока ваши недовольные родители не приедут сюда? Пока они будут хором отчитывать вас?

Количество родительской ругани в сравнении со скоростью мысленного счёта.

Раз, два, три… три тысячи двадцать восемь? Три миллиона? Три миллиарда?

Родители Казуторы вот на них просто нарычат. Как только с гор своих спустятся, так сразу. Вот охранник охереет.

— Пошли, — говорит Чифую и выныривает из-под стола. Но тут же заныривает обратно, держась рукой за ушибленный лоб.

— Там столешница ещё не закончилась, — сообщает ему Казутора, и Чифую чувствует на себе его взгляд, не сочувствующий, скорее любопытный.

— Я понял.

Из-под стола Чифую решает выползти. Позорно, зато безопасно. Потом осторожно встаёт, ощупывая окружающую темноту руками. Идёт вперёд и натыкается на плотную темноту. На темноту с глазами Казуторы, потому что его зрачки чернее, чем тьма.

— Ты чего? — спрашивает Казутора.

— Это ты чего? Ты как впереди меня оказался?

— Так ты медленно идёшь и ещё руками размахиваешь зачем-то.

— Не зачем-то, а потому что не вижу ничего.

— А, — говорит Казутора. Принимает к сведению. Фиксирует себе новый факт о людях, они, оказывается, нихера не видят в темноте. — У тебя ещё просто глаза не привыкли.

Он хватает Чифую за рукав пиджака, открывает дверь и тащит в сторону учительской. А может, он тащит Чифую в свой лес, чтобы там сожрать. Этот лес просто чисто случайно в той же стороне, что и учительская. Чифую всё равно не поймёт подвоха, он же человек, он же не видит нихрена.

***

Шесть месяцев, пятнадцать дней, четырнадцать часов, пятьдесят восемь минут до.

Луна светит прямо в окна коридора, так что видимость тут и правда лучше, вскоре даже человеческие глаза Чифую привыкают. Но он почему-то всё равно позволяет Казуторе вести себя. И вот они идут по пустой тёмной школе, почти что держась за руки. Это всё какая-то долбанная смесь сёнен-ай романтики и сейнен-хоррора. Они застряли где-то в промежутке между жанрами и рейтингами. Но детей от экранов всё-таки лучше убрать. А то вдруг Казутора всё-таки решит откусить Чифую руку. Ну так. Чисто случайно. По неосторожности.

— Вроде здесь, — говорит Казутора, останавливаясь напротив двери. Предположительно, в учительскую.

— Вроде, — отвечает Чифу. Вроде похоже. Вроде так она выглядела. Вроде здесь она находилась. Он давно тут не был.

«И это твой надёжный план?» — строго спрашивает Ода Нобунага.

«Знаешь, — подхватывает Токугава Иэясу, — надёжными обычно называют продуманные до мелочей палны».

«Ой да заткнитесь вы, — отмахивается Александр Македонский, — главное в плане — это размах».

— Точно учительская, — вдруг встаёт на его сторону Казутора, — я тут был недавно.

— Подрался с кем-то, что ли?

— Да нет, — Казутора пожимает плечом, — просто одна из преподавательниц решила сказать, чтобы я обращался к ней, если сложно будет адаптироваться.

«Среди таких, как ты, Мацуно Чифую, которые сразу будут думать о нём плохо».

— Ну ты вроде ничего, адаптируешься.

— Ага, с тобой мы уже неплохо ладим, — Чифую не видит, но он уверен, что Казутора улыбается. Этой своей улыбкой, которая тоже то ли из сёнен-ай романтики, то ли сейнен-хоррора. Междурейтинговая. Внежанровая.

— Вроде того.

«Ага. Ладим. Вот уже закон вместе нарушаем. Смотри, как классно ты адаптируешься».

Чифую нажимает на ручку, но она не поддаётся. Он нажимает сильнее, но на стороне ручки, видимо, вся сила японского законодательства. Оно говорит Чифую: «Не делай ошибок. Тест того не стоит». А ещё оно говорит: «Шёл бы ты нафиг со своими надёжными планами, Чифую, конечно, учительская закрыта, ты что совсем тупой?»

Планы с размахом это, конечно, хорошо, но продуманные планы всё ещё лучше. Так что поджигайте корабли, никакого Карфагена не будет, мы до Вавилона-то чудом доползли, здесь и откинуться можно*.

— Посветишь мне? — спрашивает Казутора.

«Что, хочешь рассмотреть всю гамму разочарования на моём лице?» — хочет огрызнуться Чифую, но слова так и не срываются с языка, потому что смотрит Казутора вовсе не на Чифую, а на замок.

«Да ладно, — думает Чифую, доставая из кармана мобильник, — да ты прикалываешься».

Фонарик на телефоне херовый, но Чифую всё равно прикрывает его рукой, чтобы никто не увидел. Ни одно другое чудовище. Слетятся ещё как мотыльки. А ему тут и Казуторы хватает.

В остальной темноте отмычки в руках Казуторы поблескивают так, что он смотрит на них и щурится. А Чифую смотрит, как у него сужается зрачок. Почему-то кажется, что он вот-вот вытянется в узкую чёрную щёлочку. Но нет. Зрачки Казуторы всё ещё просто поглощают свет. Чифую бы тоже лучше долго в них не смотреть.

«А ведь отмычки у него всё время в сумке лежали, — думает Чифую, — на всякий случай. Ну вдруг понадобится что-то взломать. Может, у него там и запасные паспорта есть и фальшивые деньги. Ну вдруг понадобится бежать из страны».

— Только не говори, что ты этому в исправительной школе научился.

— Ага. Там.

«Хорошие уроки. Полезные знания. Может, там ещё ранения от ножевых учат штопать. От пуль уворачиваться. Через колючую проволоку перелезать».

«А ещё там учат продумывать планы. Сумки-то в классе остались, Казутора заранее отмычки в карман переложил».

«Вот на этого парня надежды больше», — одобрительно кивает Ода Нобунага.

«Далеко пойдёт», — соглашается Токугава Иэясу.

«Может, до самого Карфагена», — мечтательно вздыхает Александр Македонский.

«Отлично, — думает Чифую, — он каким-то образом не только всё место в голове занял, но и все голоса под себя подмял».

Замок щёлкает, и под веское замечание Казуторы «херня тут, а не замки» распахивается дверь. Типа входите. Типа добро пожаловать. Типа отпечатки вытереть не забудьте, а то вдруг тут сигнализации, вдруг охранник уже бежит, полиция уже едет. Доставка еды для Ханемии Казуторы, не иначе.

Чифую идёт между столами, осторожно светя фонариком, и чувствует себя вором в ювелирке. Казутора просто расхаживает туда-сюда и трогает всё подряд. Оставляет везде отпечатки тигриных лап.

Удача решает немного смилостивиться над Чифую, и листы с тестами находятся довольно быстро. Они всё ещё лежат на столе белой стороной вверх. Только сверху листок с подписью номера класса. Стопка похожа на колоду карт, их можно раздать и сыграть в покер.

Чифую вытаскивает два нижних листа. Один его, едва начатый. Другой вообще пустой.

— Ты свой даже не подписал?

— Я не успел.

«Ну конечно. Ты же был так занят. На меня вот пялиться надо было, по имени звать, взгляд не отводить. Столько дел, столько дел».

Чифую устанавливает мобильник на стопку чужих тестов, чтобы хоть какой-то свет был, достаёт две ручки из подставки, одну берёт себе, другую кладёт на текст Казуторы.

— Садись пиши.

— Хорошо, сенсей, — умильно-радостно тянет Казутора, возникая откуда-то со спины, как долбанный скример.

— Только всё не заполняй, а то сильно палевно будет.

Сколько вообще можно успеть заполнить за пятнадцать минут от начала урока? Сколько мировых трагедий может вместиться в пятнадцать минут? Скорость мысли в сравнении со скоростью движения человечества к саморазрушению.

Чифую выбирает варианты ответов и пытается думать о мёртвых армиях и цивилизациях, но мысли всё время возвращаются к живому Казуторе. К тому, что он снова близко-близко. К тому, что он снова плечом к плечу. К тому, как он прикладывает ручку к губам, когда думает. К тому, как он прикусывает её кончик, вспоминает, что ручка, вообще-то, не его, одёргивает. Но уже через полминуты снова зажимает колпачок между клыков.

«Интересно, они у него острые?»

Раньше — далёкие девять часов назад — Чифую не замечал за собой таких интересов. А теперь любопытно. А теперь можешь даже пожевать меня немножко. Совсем чуть-чуть. Пока охранник не придёт. Ты ведь, наверно, голодный пипец.

Чифую снова смотрит на вопросы теста, но в голове всё смешивается. Монголы плывут к берегам Трои. Ахейцы штурмом берут Цусиму. Войны алой и белой розы расходятся полюбовно. Карфаген отстраивают после великого пожара, а вот Лондон нам уже не спасти.

— А чего там в итоге с Троей? — спрашивает Казутора, вынимая ручку изо рта. Наклоняет голову. Звякает колокольчиком. В глаза заглядывает. Чёлка отведена за ухо, чтобы не мешалась.

Чтобы удобнее было жрать Чифую глазами. Не дождётся он охранника. Слишком уж голодный.

Зрачки у Казуторы чернее темноты. Свет попадает в них и больше не может покинуть. Все прямые, по которым он распространяется, ведут только обратно внутрь, но не вовне. Эту границу между зрачком и золотой радужкой, этот горизонт событий, ни одному лучику света не пересечь. Чифую чувствует, что его тоже начинает затягивать, чувствует, как его время замедляется, а мир вокруг, наоборот, становится быстрее. Там, за гранью зрачков Казуторы прошли столетия, рухнули и отстроились цивилизации. Здесь, в этой чёрно-чёрной темноте Чифую не успевает сделать вдох. Только выдох. Только выдохнуть почти обречённо:

— Пиздец.

Казутора моргает. Чифую попускает немного.

— В смысле?

— В смысле пиздец Трое.

— М-м-м, — задумчиво тянет Казутора, снова издаёт эти кошачьи звуки. Что-то среднее между мяуканьем и мурчанием. Что-то среднее между человеческим и языком тигров-оборотней. — То есть они правда решили, что толпа злых мужиков, дохера лет сидевших под их стенами, просто подарит им коня и свалит? Да и нахера им деревянный конь? Что они должны были с ним делать? А если бы они его по приколу сожгли?

— Тогда пиздец был бы ахейцам, а не Трое, — отвечает Чифую и думает, что вообще-то да. Вообще-то, нахера троянцам конь? Он ведь реально годен только на то, чтобы его красиво сжечь. Один выбор, одно действие, и вся история кардинально меняется. Троянцы празднуют победу, ахейцы горят в огне.

— История странная, — говорит Казутора, неопределённо размахивая ручкой. На колпачке следы от его клыков. Новые улики, — по сути, здесь же толпы убийц, но все говорят о них как о героях.

Толпы убийц, по одному на каждый вопрос в тесте, пристыженно опускают глаза в пол.

— История не о героях.

— А о ком она? — Казутора кладёт голову на сложенные руки, заглядывает в глаза Чифую снизу вверх. Смотрит внимательно-внимательно. Чифую чувствует, что проваливается за горизонт событий.

— О людях.

— Просто о людях?

— О людях, которые могут натворить много плохого для одних, но много хорошего для других. Или просто много плохо и просто много хорошего.

— А если человек сделает много плохого, а потом много хорошего, история его простит?

— Неа, история вообще никого не прощает, — качает головой Чифую, и темнота на глубине зрачков Казуторы становится ещё чернее. Вырабатывает совершенно новый оттенок чёрного, — но она вроде как и не осуждает никого.

— Что же она делает тогда?

— Принимает как факт. Фиксирует и отпускает, потому что, а что ещё делать? Все люди время от времени проёбываются, кто-то больше, кто-то меньше.

Троянцы вон с конём проебались. Александр Македонский с Карфагеном. Чифую с запертой дверью. Неприятно. Но в совсем уж глобальном плане мир-то не рухнул.

— Тут главное — ответственность за свои проёбы нести, — важно замечает Чифую. Все великие полководцы наконец согласно кивают.

Казутора же задумывается. Осмысляет концепцию человечности, наверное. Таким как он, это, должно быть, сложновато понять. Таких как он оммёдзи и экзорцисты изгоняли, инквизиторы на площадях жгли ещё до того, как они успевали толком с людьми пообщаться. Про таких, как он, во всех справочниках по демонологии написано: «Не говори с ним, в глаза не смотри, не таскайся с ним десять часов по школе, под столом от охранника не прячься, плечом к плечу не сиди, сжигай сразу, а то всё, а то пиздец, как Трое, а то вдруг он тебе возьмёт и понравится?»

***

Шесть месяцев, пятнадцать дней, тринадцать часов, тридцать одна минута до.

Тест Чифую заполняет довольно небрежно, хороших баллов и ожидать нечего. Но что он должен был успеть за гипотетические пятнадцать минут? Сколько цивилизаций разрушить? Сколько армий повести на смерть?

Чифую об этом особенно не думает. Есть вопросы поважнее — например, осознание того, что надёжного плана побега с места преступления у них нет. Школа-то закрыта. Ключи-то у охранника, которого Чифую не дал Казуторе сожрать. Так что сам дурак.

Но, вообще-то, можно было тихо спуститься на первый этаж, открыть окно, вылезти во двор, перелезть через забор. Не возвращаться обратно в кабинет, не залезать назад под учительский стол, не устраиваться тут с ночёвкой.

Эти мысли приходят в голову Чифую, только когда они уже под столом. Когда у Чифую глаза слипаются. Когда серёжка-колокольчик тихонько звякает, потому что спящий Казутора заваливается Чифую на плечо.

И Чифую думает — похер. Чифую думает — жалко будить. Он вон какой мирный, когда спит, никого глазами не жрёт, зубами не кусает, не убивает по неосторожности. Пусть спит дальше.

Чифую знает, что проснётся он утром, лёжа на полу, оттого, что Казутора заедет ему рукой в лицо. Потому что он ночью точно заползёт на Чифую, развалится на нём, как делают это все коты и тигры-оборотни, займёт всё доступное и недоступное ему пространство. И пожалуйста. И располагайся. Потому что это уже всё, все законы нарушены, все рубиконы перейдены. Потому что говорили тебе, Чифую, не смотри, не разговаривай, одним воздухом не дыши, а ты что наделал? Вот предупреждал тебя Ницше, вот испанская инквизиция этот всего не одобряла. А поздно теперь, теперь если сжигать, то только вместе, ни одним распятьем теперь не открестишься.

Площади горят, площади горят.

Ведьм у нас сжигают,

Видимо, на этот раз забыли тебя.

алёна швец. «Ведьм у нас сжигают»